черный монах чехов в чем смысл
О повести Чехова Черный Монах
Обычно Чехов воспринимается как писатель, исследующий человеческие души. Этот взгляд весьма распространен и доказательству такого положения дел посвящен весьма солидный пласт критики. Однако представляется, что основной темой в творчестве «позднего» Антона Павловича было вовсе не изучение человеческих характеров, их взаимоотношений, а онтологические вопросы. Это становится особенно явным, если из всех его поздних произведений выделить наиболее яркие, и проанализировать их с точки зрения предложенной тезы. Конечно, в первую очередь обращают на себя внимание повесть «Черный монах» и четыре «звездные» пьесы: «Чайка», «Дядя Ваня», «Три сестры» и «Вишневый сад». Попробуем взглянуть на них с точки зрения философии, которая будет для нас той нитью, держась за которую можно надеяться выйти на единый уровень понимания Мастера.
1. Первой работой Чехова из выделенного квинтета была повесть «Черный монах». Здесь он спорит с Гегелем, который, вслед за Фихте, считает, что противоположности, сливаясь, дают некий новый синтез, т.е. возникает некий жизненный рывок. Чехов же утверждает, что противоположности должны находиться на некотором почтительном расстоянии друг от друга, иначе, в случае их объединения, они гасят друг друга, порождая несчастия и жизнеотрицание. Очевидно, на эту тему Чехова натолкнули современные ему споры символистов относительно возможности или даже необходимости создавать такие художественные вещи, в которых форма и содержание составляли бы одно целое. В общем-то, можно сказать, что эти стремления не лишены смысла, поскольку в прекрасном произведении и вправду все настолько гармонично, что эти две его ипостаси сливаются в одно целое и возникает ощущение их неразличимости. Но ощущение – это одно, а истинное положение вещей – другое. И если даже допустить, что форма и содержание в идеале должны слиться в одно целое, то все равно остается вопрос о том, как эту слитность обеспечить. В нем неявно слышится исходное различие этих форм, на чем и настаивается в «Черном монахе». Причем важно, что исследуемый вопрос распространяется значительно дальше частной проблемы «правильного» построения произведений искусства. Конечно, Чехова в первую очередь интересует человеческая жизнь в ее осмысленности и в ее оформленности. И оказывается, что смысл жизни отличается от ее формы (способа проживания).
Действительно, герой рассказа Коврин в начале повествования занимается психологией и философией. Это дело ему нравится и он счастлив в своей работе. Но что значит заниматься философией? Это вовсе не означает «эфемерность Дела, которому посвятил себя почти дематериализованный человек мысли – Коврин», как это считает М.И. Гореликова [1]. Быть философом – значит быть в состоянии рефлексии и постигать внутреннюю сущность вещей. Любому настоящему философу это очевидно. Коврин обращен в себя, и с точки зрения структурного анализа произведения он олицетворяет собой рефлексию, или иначе – содержание. В этом смысле он, конечно, не человек, и тем более не материален, так что указание Гореликовой о его «дематериализации» имеет некоторую подоплеку. Однако следует иметь в виду, что не-материальность Коврина у Чехова не несет какого-то отрицательного подтекста. Тем более что читатель встречает героя рассказа в положительном свете и никакого негатива не видит. Не-материальность – это не эмоциональный окрас, а абстрактная сущность Коврина, напоминающая скорее элемент в математической формуле и играющая роль логической встроенности в каркас произведения лишь постольку, поскольку все произведение воспринимается в первую очередь как способ экспликации мысли, а не сгусток выплеснувшихся эмоций.
Подтверждение того, что герой обозначает собой ни плохую, ни хорошую, а просто рефлексию (содержание), видно из дальнейшего повествования. Когда он видит видение в форме черного монаха, то с очевидностью обнаруживает внутреннюю сторону самого себя – ту сторону, которая есть смыслополагаемое Я. Поэтому разговор Коврина с черным монахом есть не что иное, как общение его с самим собой, так что все ответы монаха оказываются для него знакомыми, а все действительно неясные вопросы к монаху оказываются без ответа и, более того, они уводят этого монаха из видимого взора, растворяют его, превращают из видимого-понимаемого Я в невидимое Я, относительно которого можно лишь догадываться о его наличии где-то вблизи.
Отметим, что ряд критиков также считают Черного монаха вторым Я, другим Я и проч. [1, 2]. Но раз так, то с их стороны совершенно естественно было бы признать способность Коврина к видению сущностных сторон самого себя, что наделило бы его особенным качеством – качеством сущностного видения. Герой должен бы оказаться способным видеть сущность, а это не каждому дано. Тем более что, как удачно заметил тот же В.Я. Линков, для Чехова «нервность» сродни таланту. Получается, рефлексивный и «нервный» герой талантлив, причем его талант, очевидно, заключается в способности к рефлексии. Тогда какую трагедию жизни без смысла увидел в рассказе Линков, не ясно. Другое дело, что Коврин отказался от своего таланта – это, конечно, трагедия. Но тогда эта трагедия обусловлена вовсе не тем, что будто бы у него не было смысла. На деле этот смысл у него был и заключался в за-нятии любимым делом – философией, от которого никому вреда не было. Или, может, Линков полагает, что философствование тождественно бесцельному времяпрепровождению? А как же тогда Платон, Аристотель, Кант и т.д.? Они – что, тоже зря прожили свою жизнь?
Но мы отвлеклись, вернемся к нашей теме. Коврин, смотрящий в себя и на все вокруг сквозь призму своей рефлексии, приезжает к своему бывшему опекуну Песоцкому и его дочери Тане. Они совсем другие, чем он. Они заняты своим прекрасным садом и одним только им. Их сознание занято не своим внутренним содержанием, а внешним миром, если угодно – формой этого мира в виде сада, на который они и переносят всю свою любовь и заботу. О рефлексии они и не подозревают, и характер статей Песоцкого на ботанические темы это подчеркивает: в них автор не столько разыскивает внутренний смысл рассматриваемых тем, сколько утверждает свой социальный статус и т.п. Для Коврина они скучны и бесполезны.
В общем, можно сказать, что если Коврин являет собой поиск внутренней сущности, то Песоцкие – внешней формы. Пока они находятся на некотором отдалении друг от друга, то они испытывают взаимное уважение, привязанность, любовь и родство. Особенно важно здесь ощущение родства, поскольку оно указывает на принадлежность их всех к чему-то одному. Думается, не будет большой натяжкой положить, что если наши герои олицетворяют виды мышления, под этим единством можно понимать одно, единое сознание. Под единством можно понимать и что-то другое, например, произведение искусства, тогда герои суть его форма и содержание.
Так, Коврин – это внутреннее мышление сознания, а Песоцкие – внешнее мышление того же самого сознания. Пока они различают друг друга, то гармонично сосуществуют и не мешают друг другу: у Песоцких чудесный сад, а у Коврина трансцендентальное Я (ego) напоминает о себе, т.е. указывает на свою уникальность. Ведь чистое Я в рефлексии есть не что иное, как истинный центр. Коврин, таким образом, сам себя переводит в центр, что и выражается в осознании себя значимой фигурой. В критической литературе уже стало общим местом называть это манией величия. На деле же это просто есть выражение того, что Коврин – сама рефлексия, следовательно, центр. Он просто не может быть иными. Для него быть иным – значит изменить себе, войти в область небытия.
Так или иначе, но будучи разделенными некой невидимой пеленой, Коврин и Песоцкие счастливы, каждые по-своему. Но этому счастью не долго длиться. Постепенно началось их взаимное проникновение. Вначале Коврин мирит Песоцкого и Таню по вопросу, который касается хозяйства. Здесь он выходит из своей родной области умозрения и входит в ситуацию жизни реальности. У него все хорошо получается и та пелена, которая отделяла две ипостаси, два мира, исчезает, а принципиальное различие внешнего и внутреннего некоторой единой сущности (в контексте нашего предположения – сознания, хотя и не обязательно его) снимается. Теперь они если и различаются, то не принципиально и возникает соблазн и вовсе их отождествить. И вот Песоцкий заявляет о своем желании, чтобы его дочь и главный герой поженились, далее Коврин предлагает Тане жить вместе (объединиться), после чего та теряет свою хрупкую жизненность и скачком как-бы старится, т.е. скачком приближается к смерти. Наконец, они поженились. И что же в итоге?
В итоге, Таня стала замечать в муже «странности», стала лечить его от них и превращать его в обычного человека, снимать его с пьедестала, уби-рать с центра. А тот, по мере «вылечивания», перестал видеть свою внутреннюю сущность, перестал быть рефлексией, ушел с центра, и стал обычным обывателем. При этом он обрюзг и стал противен сам себе. От него ушло ощущение самоценности и счастья. Кому это надо? И надо ли это было Тане, которая сама, будучи в городе, вдали от своего смысла жизни (сада), чувствовала свою ненужность и бесполезность. Она лишь мучила Коврина своим лечением, утверждая в нем свою точку зрения, согласно которой рефлексия и самокопание – это плохо (ведь она – внешнее мышление и рефлексия для нее неприемлима). Коврин же, со своей стороны, мучил Таню указанием на их (ее и отца) посредственность, т.е. на отдаленность от того центра (чистого Я), которого во внешнем мышлении быть не может в силу его структуры. Точнее, если этот центр и возникает, то исключительно как внешний мир, и которое, в конечном счете, Чеховым представляется не только садом, но и таким дорогим для Песоцких мнением толпы. Поэтому Коврин тыкает Таню в ее нацеленность на такой вот примитивизм, с которым та не может быть согласна, поскольку ранее считала свою хозяйственную деятельность общественно значимой; через эту деятельность ее семья (отец, и, следовательно, и она сама) приобретала самоценность.
Таким образом, две противоположности – Коврин как внутреннее мышление, ищущее во всем глубинный смысл, и Песоцкие как внешнее мышление, направленное на общественное признание (на мнение толпы), вошли во взаимное противоречие и вынуждены были расстаться.
Но бывшее объединение не прошло бесследно. Песоцкий умер, его сад погибает, Таня – вся в ненависти к Коврину. Коврин же получил общественное признание (получил кафедру), заболел туберкулезом и совершенно не может работать. Все несчастливы. Вот к чему приводит объединение того, что объединяться не должно. Не может внутреннее (смысл) объединяться с внешним (формой). Эти разные ипостаси некоторого единства должны быть всегда различимы. Только тогда форма будет красивой (как сад Песоцких в эпоху «до-объединения»), а содержание – глубинным и отражающим существо человеческой личности.
В конце концов, Коврин закономерно умирает (от туберкулеза). Он ушел от себя, от своего существа, а в чужом мире его ждет лишь небытие. В последние минуты он вспоминает Таню и ее сад как символ бывшего и не столь далекого счастья. Он в своих новых грезах о прошлом устремляется прочь от своей текущей, опостылевшей ему жизни. Наконец-то он опять уходит от реальности внешнего (относительно сознания) мира и погружается в мир своих фантазий, в рефлексию.
С обыденной точки зрения может показаться, что здесь, вспоминая Таню и сад, он фактически признался себе в ошибочности своей мании величия (или в другом варианте – писатель показывает ошибку, неправильность героя). Именно так всегда интерпретируют концовку произведения. Мол, раз сад прекрасен и в саду все были счастливы, то память об этом означает торжество сада. Однако это явно неверно, поскольку Чехов не показывает никакого раскаяния у героя. Более того, такое видение противоречит тому, что герой был откровенно счастлив, находясь в состоянии общения с Черным монахом, т.е. в состоянии рефлексии. Поэтому, вспоминая сад, он, строго говоря, вспоминает не счастье. Счастье и сад отождествляются, только если их отнести к Песоцким в эпоху «до-объединения». Непосредственно к Коврину это никак не относится. Тут более важна не тема сада как таковая, а тот момент, что главный герой входит в ситуацию воспоминания. Ведь вспомина-ние, по сути, есть рефлексия, так что во вспоминании, пусть даже и сада с Татьяной, он приходит к своим корням. И только в этот самый момент он может освободиться от всего внешнего, для него ненужного, наносного, и остаться с самим собой наедине, т.е. стать самим собой. Наконец-то, после долгого блуждания, он вернулся к себе: «и на лице его застыла блаженная улыбка».
Таким образом, внутреннее и внешнее, содержание и форма не соединяемы. Они всегда обречены находиться в отдалении друг от друга. Если их насильно не соединять, то они актуальны и жизненны, а то единое, к чему они относятся, будет процветать и радоваться жизни. Если же это правило нарушить, то жизнь останавливается и начинает дуть дыханием смерти, небытием.
Очевидно, в ближайшем представлении Чехов имел в виду искусство, предостерегая художников-творцов от экспериментов по отождествлению формы и содержания. Ведь Коврин и Песоцкие – стороны единого сознания, т.е. стороны некоторого единства, которое можно интерпретировать и как произведение искусства. Но точно также очевидно, что в пределе Чехов был нацелен на изучение жизненных принципов человеческого существования, а тема искусства оказалась поводом для серьезнейшей исследовательской работы.
В целом, мы видим, что наш философский взгляд позволяет утверждать, что Антон Павлович в «Черном Монахе» исследовал тему, близкой теме онтологической дифференции (термин Хайдеггера), и пришел к тому, что содержание и форма всегда различны и нет жизненной (продуктивной) возможности по их объединению. Сказанное вовсе не означает, что Чехов и в самом деле в непосредственном виде интересовался глубокими, специфично метафизическими проблемами, но именно то, что он фактически (по факту свершенного) стал их исследовать означает глубинную связанность задетой им проблематики с внешне простыми и, казалось бы, далекими от абстрактных сфер, ситуациями.
Отметим, что после Чехова вышли в свет другие литературные вещи, повторяющие основную мысль «Черного монаха». Так, можно вспомнить великолепную пьесу Эдварда Олби «Кто боится Вирджинии Вульф?», где утверждается всего лишь абстрактный (выдуманный), а не жизненный характер единства противоположностей – случайного и закономерного.
Загадочный «Черный монах»
Учитывая небольшое число героев повести, типы возможных ответов на вопрос об авторской позиции Чехова практически исчерпаны. Однако круг материала, вовлеченного в анализ, и до сих пор не очень широк. Вероятно, сама «идеологическая» форма повести провоцирует на то, что основой различных концептуальных суждений о ней оказываются прежде всего прямые высказывания персонажей (беседы Коврина с монахом), отдельные (почти всегда одни и те же!) эпизоды и образные детали (образ сада). Своеобразие других аспектов поэтики «Черного монаха» – прежде всего построение системы образов, многообразные композиционные переклички, соотношение слова автора и слова героя – не подвергалось сколько-нибудь систематическому исследованию. Характерно, что повесть изучается почти в полном отрыве от других чеховских произведений 80 – 90-х годов. Незначительный сопоставительный материал приведен в комментарии к «Черному монаху» в Полном собрании сочинений и писем Чехова. Лишь М. Френкель находит сходные мотивы в рассказах «Хорошие люди», «На пути» и пьесе «Дядя Ваня», да 3. Паперный разбирает повесть в одной главе с «Попрыгуньей», озаглавленной «Красота обыкновенного человека» (вопрос об оправданности этих аналогий оставляем сейчас в стороне). Таким образом, мнение о «загадочности»»Черного монаха» вовсе не безосновательно. В контексте чеховского творчества повести как-то не находится места. Поэтому, не пытаясь создать нового – четвертого – направления в изучении повести, попробуем отыскать для нее ближайший контекст, для чего необходимо еще одно внимательное и беспристрастное ее прочтение с использованием – поверх барьеров! – тех наблюдений и суждений исследователей, которые представляются бесспорными или наиболее обоснованными. Он, этот контекст, и дает, как представляется, ключ к адекватной интерпретации «загадочного»»Черного монаха».
Хотя это и безумие, но в нем есть система.
«Ты веришь в бессмертие людей? – Да, конечно. Вас, людей, ожидает великая, блестящая будущность». Этот фрагмент диалога тоже можно рассмотреть как образец «романтико-декадентских», «мистических» идей. Однако сходный вопрос задают в начале 90-х годов разные чеховские герои, которых никак нельзя заподозрить в связях с декадансом. «…Я глубоко верю, что если нет бессмертия, то его рано или поздно изобретет великий человеческий ум» (VIII, 97), – утверждает еще один чеховский сумасшедший, Иван Дмитрич Громов из «Палаты N 6». «Но ведь бог есть, наверное есть, и я непременно должна умереть, значит, надо рано или поздно подумать о душе, о вечной жизни, как Оля, – размышляет в рассказе «Володя большой и Володя маленький» вполне нормальная и ветреная Софья Львовна после встречи со своей родственницей Олей, ставшей монашкой. – Оля теперь спасена, она решила для себя все вопросы…
Хотите продолжить чтение? Подпишитесь на полный доступ к архиву.
Проблематика и художественные особенности повести А.П. Чехова «Черный монах»
Анализ повести «Чёрный монах» в контексте творчества А.П. Чехова и эпохи. Истоки замысла повести «Чёрный монах», оценка современников и интерпретация потомков. Мотив как теоретико-литературное понятие. Комплекс библейских и философских мотивов повести.
Изучение творчества А.П. Чехова имеет богатую традицию: специалистами разноаспектно рассматривались тематика, образная система, поэтика, традиции и новаторство, особенности стиля и др. особенности творчества писателя.
Инновации А.П. Чехова в литературе отразились на творчестве последующих поколений писателей. Характерной чертой А.П. Чехова стал принципиальный отказ от вывода, преподносимого читателю, который присущ, например, творчеству Л.Н. Толстого. А.П. Чехов, для того чтобы избежать навязывания своей позиции читателю использует открытый финал в произведении, который позволяет представить развязку в многообразии вариантов. Отказ от вывода и открытый финал становятся основой для неоднозначности интерпретаций произведений.
Одной из причин инноваций в творчестве А.П. Чехова становится увлечение душевной диалектикой, в том числе и определенными душевными аномалиями («Палата № 6», «Припадок», «Чёрный монах») и, как следствие, убеждённостью в постоянном движении души, невозможности остановки, а значит, и конечного финала.
Методологической базой дипломного исследования стали работы Д.П. Аверина (особенности стиля А.П. Чехова), В.П. Альбова (развитие творчества А.П. Чехова), Э.А. Бальбурова (понятие мотива), С.Н. Булгакова (философский подход к анализу творчества А.П. Чехова), Г.А. Бялого (творчество А.П. Чехова в контексте литературы XIX в.), Г.М. Валиевой (особенности жанра в повести «Чёрный монах»), В.А. Викторовича (понятие мотива), Л.С. Выготского (психология искусства), Б.М. Гаспарова (понятие лейтмотива) и др.
Творчество А.П. Чехова и, в частности, повесть «Чёрный монах», не раз становились предметами исследования. Уже непосредственно после написания произведения критики выдвигали противоположные оценки от признания очередного гениального творения до слов о нарушении выработанных Чеховым традиций творческого стиля.
Поставленная цель требует решения следующих задач:
1) соотнести авторский замысел и наиболее типичные трактовки повести «Черный монах»;
2) проанализировать мотивную структуру повести;
3) определить проблемное поле повести.
Применялись культурно-исторический, сравнительно-сопоставительный и биографический методы.
Структура: дипломная работа состоит из введения, двух глав, заключения, библиографического списка.
Глава 1. Повесть «Чёрный монах» в контексте творчества А.П. Чехова и эпохи
Творчество А.П. Чехова приходится в основном на два последних десятилетия XIX века. Главным политическим событием, повлиявшим на состояние общества в этот период, стало убийство царя Александра II, повлекшее за собой ужесточение внутренней политики государства, в том числе и усиление цензуры. Всё это не могло не повлиять на умонастроения людей, в особенности интеллигенции, поэтому 80-90-е годы характеризуются как период растерянности, мистицизма, утраты прежних идеалов.
После убийства в 1881 г. императора Александра II в стране было введено жесткое «Положение о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия», все сферы жизни были поставлены под строгий контроль власти. Начался период политической реакции: страна жила в атмосфере репрессий, доносов и слежки. Повсюду ощущался идейный разброд и разочарование в прежних идеалах, обусловленное крахом народнической идеологии. Это время характеризовалось в литературе как «эпоха безвременья», «сумерки», «безгеройное время» [45, с.107].
Состояние российского общества конца XIX века отразилось на тематике и проблематике произведений А.П. Чехова. Изображая самые широкие социальные слои, писатель акцентирует внимание на ограниченности, нравственной несостоятельности обывателя, разрыве глубинных человеческих связей, утрате высших жизненных целей, тоске по идеалу.
В 80-е годы происходит трансформация системы литературных жанров. Роман, господствовавший в 60-70-е гг., постепенно теряет своё значение, ведущую роль начинают играть очерк, рассказ, повесть. Подобное изменение также обусловлено исторически, так как выросло число читателей, нуждающихся в книге, доступной их пониманию. Начинается активная издательская деятельность, выпускаются книги, которые отвечают вкусам новых писателей [45, с.115]. Растёт интерес к социально-экономическим проблемам, хотя акценты меняются. Если в 60-е годы, после отмены крепостного права, в обществе широко обсуждались последствия крестьянской реформы, то с развитием в России капитализма интерес переходит на рассмотрение жизни рабочих.
Писатели ставят вопросы о новом пути России, о её будущем, они осознают необходимость перемен.
Уже в ранних произведениях А.П. Чехова чувствуется проницательность молодого писателя, способного раскрыть безобразную сущность человеческих отношений. Линия изображения общественных пороков продолжается и в зрелый период творчества.
Исследователи творчества писателя отмечают, что в рассказах А.П. Чехова страшно не то, что случилось; страшна жизнь, которая совсем не меняется. А.П. Чехов показывает трагизм современности: неизменность жизни обязательно меняет людей. В зрелом творчестве А.П. Чехова его герои неизбежно приходят к осознанию необходимости перемен в жизни («Дама с собачкой», «Учитель словесности»). Герои чувствуют пошлость окружающей их действительности, им некуда сбежать от неё [43, с.396].
В зрелый период А.П. Чехов часто пишет о близком счастье. О революции писатель не говорил, но её атмосферу передавал и чувствовал очень хорошо. В творчестве писателя 90-х гг. поиск идеи, мысли о природе и человеке, ощущение будущего счастья становятся главными мотивами.
Творческая эволюция А.П. Чехова характеризуется углублением психологического анализа, критицизма по отношению к мещанской психологии. Усиливается лирическое начало. Критериями художественности являются объективность, краткость, простота.
Предпосылками создания повести «Чёрный монах» стали как общественные, так и личные причины.
По воспоминаниям близких людей, рождением образа чёрного монаха А.П. Чехов обязан сновидению. Из воспоминаний брата Михаила: «Сижу я как-то после обеда у самого дома… и вдруг выбегает брат Антон и как-то странно начинает ходить и тереть себе лоб и глаза. Я видел сейчас страшный сон. Мне приснился чёрный монах» [46]. Этот факт так взволновал Чехова, что он написал повесть с одноимённым названием.
Вторым фактором, повлиявшим на создание этой удивительной повести, была «Валахская легенда» Гаэтоно Брага, которую любила петь Лика Мизинова, часто бывавшая в Мелихове, где и появился «Чёрный монах».
В Мелихове, в отдельном домике, Чехов написал «Чайку». Звучала там и знаменитая «Серенада для голоса с виолончелью» итальянского композитора и виолончелиста Гаэтано Брага. Эта «Серенада» получила еще и название «Валахская легенда» [46].
Как нам кажется, сейчас, имея множество свидетельств, говорящих о прототипах этой повести, сложно судить об истинных причинах, побудивших А.П. Чехова написать ее.
повесть чехов черный монах
А.П. Чехов находил в этом романсе что-то мистическое, полное красивого романтизма, и он послужил импульсом к написанию повести «Черный монах». Коврин, признаваемый окружающими душевнобольным, может быть отождествлён с «больной воображением» девушкой из «Валахской легенды»: она слышит таинственные голоса, которые для него не существуют.
Повесть «Черный монах» была написана в Мелихове летом 1893 г.А.П. Чехов отзывался о своём произведении достаточно небрежно: «Написал я также повестушку в 2 листа «Черный монах» [41, с.115]. Оценки же современников оказались очень неоднозначны, о чём мы поговорим в следующем разделе работы.
1.2 «Чёрный монах» в оценке современников и интерпретации потомков
Ф.А. Куманин, редактор-издатель А.П. Чехова, отзывался об этом произведении небрежно: «…вещь, признаться, не из важных. Очень водянистая и неестественная». Однако другой современник писателя видел в повести высокий образец поэтичности: «…это был «Черный монах», т.е. квинтэссенция тончайшей поэзии и творческой проникновенности!» [40, с.514]
Представляет интерес мнение о «Черном монахе» критика «Русских ведомостей», который отметил желание А.П. Чехова показать разлад между высокими стремлениями героя и современной действительностью: «Среди массы изображенных им мелких людей, с мелкими страданиями, с кропотливой возней в собственных ощущениях, с постоянной мыслью о своем ничтожестве он не вывел почти ни одного из так называемых положительных типов, сильных мыслью и чувством, сильных трудом, направленным на общую пользу. На этот раз перед нами очень живо изображен человек ума, чувства и стремления на пользу ближнего, но этот человек сумасшедший».
Время работы над «Черным монахом» совпало с периодом острого интереса А. Чехова к психиатрии. В Мелихове он сблизился с доктором В.И. Яковенко, известным психиатром, основателем и директором лучшей в России в конце XIX в. психиатрической лечебницы, находившейся в селе Мещерском Подольского уезда. Т.Л. Щепкина-Куперник пишет в книге «Дни моей жизни» (М., 1928) о Чехове: «Одно время он очень увлекался психиатрией (как раз он писал для «Артиста» рассказ «Черный монах») и серьезно говорил мне:
Чехов критически относился к Нордау и к теории вырождения.
Повесть «Черный монах» привлекла большое внимание современников Чехова.
В.Э. Мейерхольд писал Чехову в конце декабря 1901 г.: «Опять перечитываем Вас, Антон Павлович! Опять «Дуэль», «Палата № 6», «Черный монах», «По делам службы». С этими рассказами связаны воспоминания юности, печальной, но светлой. Опять сдавленные слезы, опять ласки поэзии и трепетное ожидание лучшего будущего.» [36, c.58].
А.С. Суворин высказал предположение, что в Коврине писатель изобразил самого себя, то есть считал данную повесть автобиографичной. Чехов данного факта не отрицал, подтверждая: «Монах же, несущийся через поле, приснился мне» [49, с.54].
Г. Качерец полагал, что Чехов «смотрит на людей, рвущихся к идеалу, переполненных жаждой его и страдающих ради него, как на больных душою», поэтому «увлечения, искренность, чистые страсти ему представляются как симптомы близкого душевного расстройства». Автор статьи «Журнальные новости» в «Русских ведомостях» (1894, № 24, 24 января), также относил повесть целиком к «области психиатрии» и в заключение делал вывод: «Очень может быть, что г. Чехов не думал противопоставлять психиатрическую повесть другим своим произведениям, тем не менее, согласно его изображению, сильное стремление и истинная благородная страсть возможны только в погоне за призраками.» [36, c.63].
Но думаю, что как «Палата № 6», так и «Черный монах» знаменуют собою момент некоторого перелома в г. Чехове, как писателе; перелома в его отношениях к действительности.» [30, c.65].
В. Альбов в статье «Два момента в развитии творчества Антона Павловича Чехова.» также связывал идею повести «Черный монах» с поисками писателем «общей идеи». «Только мечта и идеал дает цель и смысл жизни, только она делает жизнь радостною и счастливою. Пусть это будет какая угодно мечта, хотя бы бред сумасшедшего, все-таки она лучше, чем эта гнетущая душу действительность» [2, c.64].
Во всех отзывах о «Черном монахе» внимание критиков сосредоточивалось главным образом на фигуре центрального героя, значении его галлюцинаций. Все остальные персонажи представлялись второстепенными или, как их назвал Михайловский, «подсобными».
Большой интерес вызвала повесть у зарубежных исследователей и переводчиков.
Ж. Легра увидел в «Черном монахе» сюжет не для повести, а для романа. Легра писал Чехову 9 июня 1895 г.: «Это целый роман нервозного, образованного русского человека». Вторая часть повести показалась Легра скомканной, по сравнению с началом, которое «было довольно широко рассказано». Но для того, чтобы писать роман, Чехов, с точки зрения Легра, должен «изменить значительно свою maniиre, и писать уже не только мелкими, чудно выработанными фразами», а «больше участвовать» в описываемом. По словам Легра, Чехов-новеллист является «жестоким наблюдателем», в романе же надо наблюдать жизнь «с любовью» [15, c.12].
Переводчица Е. Конерт писала Чехову в 1896 г. о том, что она познакомилась с его рассказами. В особенности ее внимание привлек «Черный монах», и она просила разрешения перевести его на немецкий язык [15, c.13].
Итак, в первых откликах критики на повесть » Чёрный монах», основном положительных, наметились несколько направлений интерпретации произведения:
сближение содержания повести с биографией и личными переживаниями автора (Суворин);
выдвижение в качестве главной темы исследования психического недуга;
вывод о Коврине как о «маленьком человеке», с ущемлённым самолюбием;
Кроме того, обнаружились разногласия в определении жанра. Нередко критики называли «Черного монаха» рассказом. Сориентироваться в этих разногласиях предстояло исследователям ХХ века.
Посылая свой перевод «Черного монаха» на чешский язык, Елизавета Била писала Чехову 6 мая 1896 г.: «Мне особенно хочется ознакомить нашу публику с вашими произведениями. Пока я перевела для разных чешских газет почти все рассказы из вашей книжки («Орден», «Детвора» и др.) и «Черного монаха»» [15, c.13].
При жизни Чехова повесть «Черный монах» была переведена на английский, немецкий, польский, сербскохорватский, финский, французский и чешский языки.
Вероятно, чеховская повесть дает основания для различных трактовок и параллелей, однако не следует искать в повести и в образе Коврина четких привязок к определенной концепции или системе. А.П. Чехов неоднократно подчёркивал, что в некоторые эпохи лучше не иметь строгих убеждений, чем придерживаться четких ориентиров. В противном случае стремление служить идее может привести даже субъективно честного человека к трагедии, что и произошло с Ковриным.
По мнению литературоведа T.Г. Тагера, «сумасшествие магистра, мания величия, в сущности, спасали его от трагедии пошло-обыденного существования». Под влиянием черного монаха он был готов «с героической самоотверженностью» служить человечеству, а выздоровев, вынужден примириться с окружающей посредственностью, которая «социально опасна и губительна». Именно посредственность делает Коврина виновником гибели и Песоцких, и сада [43, c.395].
З.С. Паперный находит в повести противопоставление людей, прочно связанных с реальной жизнью (Егор Семёнович, Таня), маниакальному себялюбцу Коврину, уходящему «от жизни в себя». Критик видит в повести «ответ» Чехова декадентствующим философам, проповедовавшим «уход от жизни в мечту», и народникам, выступавшим с идеалистической концепцией героев, стоящих «над толпой» [37, c.230].
Таким образом, суммируя высказывания критиков и литературоведов о чеховской повести, можно сделать следующие выводы:
1) «Чёрный монах» нередко получал диаметрально противоположные оценки специалистов и читателей: от восхищения до отрицания художественных достоинств данного произведения.
2) Чаще всего современники в повести видели убедительное изображение психического недуга и относили повесть целиком к области псииатрии (Меньшиков, Андреевский, Качерец, Михайловский и др.). Во всех отзывах о «Черном монахе» внимание критиков сосредоточивалось на фигуре центрального героя, значении его галлюцинаций.
3) Советские исследователи делали акцент на философском значении повести. Они говорили о «феномене двойничества» (Грудкина), о противопоставлении людей, прочно связанных с реальной жизнью, людям, «уходящим от реальной жизни в себя», «гениального страдальца».
Глава 2. Система мотивов повести «Чёрный монах»
2.1 Мотив как теоретико-литературное понятие
Структуральный подход к категории мотива явлен в работе Б.М. Гаспарова. Мотивом здесь признается смысловой элемент текста, которому свойственны следующие признаки: повторяемость; способность к накоплению смысла, (т.е. способность, явившись в некой контекстуальной ситуации, отослать к своему прежнему контексту, войти в новый контекст и новую смысловую ситуацию с памятью о прежней), возможность быть явленным в тексте своими представителями, устойчивыми атрибутами [13, c.39].
Л.С. Выготский, советский психолог, занимавшийся проблемами искусства, анализировал творчество А.П. Чехова в поиске основных мотивов его произведений, т.е. побудительных причин, поводов к развитию действий. Трактовка мотивов у Л.С. Выготского, скорее, психологическая, на что указывает специфика его работы.
Критики на другой день после представления этой пьесы писали, что пьеса несколько смешит, потому что в продолжение четырех актов сестры стонут: в Москву, в Москву, в Москву, между тем как каждая из них могла бы прекрасно купить железнодорожный билет и приехать в ту Москву, которая, видимо, ей совершенно не нужна. Автор, сделавший Москву центром притяжения для сестер, казалось бы, должен мотивировать их стремление в Москву хоть чем-нибудь.
В драме «Вишневый сад» мы никак не можем понять, почему продажа вишневого сада является таким большим несчастьем для Раневской, может быть, она живет постоянно в этом вишневом саду, но мы узнаем, что вся жизнь ее растрачена по заграничным скитаниям и она жить в этом имении не может и никогда не могла. Вишневый сад для Раневской, как и для зрителя, остается столь же немотивированным элементом драмы, как Москва для трех сестер. И вся особенность драматического построения в том и заключается, что в ткань совершенно реальных и бытовых отношений вплетается какой-то ирреальный мотив, который начинает приниматься нами также за совершенно психологически реальный.
2.2 Комплекс библейских мотивов повести «Чёрный монах»
Главный герой «Черного монаха» Андрей Васильич Коврин попадает в имение Песоцких Борисовку, как утомленный путник в Землю Обетованную. Фамилия приютившего гостя семейства Песоцких является символичной в образной структуре повествования. В ней явно просматривается отсылка к библейскому времени Авраама, которому была обещана Богом счастливая жизнь на Ханаанской земле и умножение рода «как песка морского».
Образ утраченного Рая напрямую связан с образом змея-искусителя. В повести библейский персонаж персонифицирован в образе черного монаха. Черный дьявол является герою. Причем появление его близко мифологическому восприятию нечистой силы: «…точно вихрь или смерч, поднимался от земли до неба высокий черный столб. Контуры у него были неясны, но в первое же мгновение можно было понять, что он не стоял на месте, а двигался с страшною быстротой …, и чем ближе он подвигался, тем становился все меньше и яснее».
Пространство, на котором происходит встреча героя с черным монахом представлено мифологическими топонимами. Река служит границей между обжитым местом, райским садом, и пустынным полем, где «ни человеческого жилья, ни живой души вдали».
Стоило Коврину только подумать о монахе, как тот возник в его бредовом сознании.
Таня пытается спасти мужа. Но душа его уже отравлена ядом искусителя, а вслед за ней гибнет и тело.
Библейское понимание Вечности, чем обольщает монах героя, для Коврина становится концом жизни. Его проклинает Таня. А для изгнанника из Рая впереди только забвение. Из последних сил главный герой пытается обрести утерянное: «Он звал Таню, звал большой сад с роскошными цветами, обрызганными росой, звал парк, сосны с мохнатыми корнями, ржаное поле, свою чудесную науку, свою молодость, смелость, радость, звал жизнь, которая была так прекрасна». Но рядом с ним в момент смерти был тот, кто красивыми словами внушил Коврину мысль об его избранности и привел к гибельному концу.
Таким образом, библейский сюжет нашел свое подлинное отражение в идейно-образной композиции «Черного монаха». Подоплека конфликта произведения имеет глубокие нравственные, философские и религиозные корни.
Чехов отнюдь не оправдывает своего героя, наоборот, он ненавязчиво подводит читателей к выводу о том, что ложная вера и мечта приводят к трагическому финалу. Горькой иронией звучат слова черного монаха о том, что «слабое человеческое тело» Коврина «уже утеряло равновесие и не может больше служить оболочкой для гения».