влюбился в монашку что делать
Православная Жизнь
О пользе ограничений и опасности подмены духовной жизни – архимандрит Маркелл (Павук), духовник Киевских духовных школ, преподаватель аскетики.
Фото: © Наталья Горошкова/Православная жизнь
– Отче, в преддверии Великого поста хотели бы поговорить о пользе воздержания и ограничений. В основном пост рассматривается как гастрономическое воздержание, нам же хотелось поговорить о воздержании чувств и эмоций. Затронем старую, но актуальную проблему.
Проблема влюбленности в монахов и священнослужителей не нова, не так ли? Она существовала и сто лет назад, и ранее.
– Такое случалось и ранее, и сегодня есть в Церкви. Например, митрополит Никодим (Ротов) вспоминал, когда он был еще молодым иеромонахом и служил в одном из сельских приходов, девчонки прямо облепляли окна его дома. Им было интересно, чем монах занимается вечером. (Улыбается.) Вот такое было искушение у человека. Ему пришлось попросить архиерея, чтобы его перевели в другое место.
Протоиерей Глеб Каледа в книге «Домашняя церковь» называет девушек, женщин, которые увлекаются монахами или священниками, – рясофилками. Он советует решительно с этим бороться, пресекать подобные отношения, потому что они не во спасение души ни для одной, ни для другой стороны.
– Какова причина таких нездравых отношений?
– Все мы нуждаемся в заботе, в особом отношении, в любви. Священник – пастырь по своему призванию и послушанию – старается каждому человеку уделить сугубое внимание, вникнуть в проблему, помочь разобраться в неурядицах семейных отношений и других вопросах. И такое внимание зачастую воспринимается в искаженном свете.
Сегодня проблема отношений остро стоит во многих семьях. Люди не могут правильно выстроить домашнюю церковь. И когда приходят к священнику со своими вопросами, тем более если батюшка молодой, привлекательный, ему открывают душу. Пастырь же находит подходящие слова – и волей- неволей человек начинает увлекаться внешностью, красотой, голосом, разными достоинствами священнослужителя. И это, в конце концов, приводит к тому, что прихожанин перестает надеяться на Бога, а полагается исключительно на объект, которым увлечен.
– И не к Богу в храм приходит, а к этому священнослужителю…
– Да. И ищет не Богообщения, а общения с конкретным священником. Случается катастрофа – подмена Христа, подмена духовной жизни.
Эти отношения построены не на каком-то самоотвержении, а на исключительно душевных человеческих ощущениях. И самое страшное, что они воспринимаются как сугубое действие благодати Божией.
– Какие известны примеры из церковной истории?
– С подобной проблемой столкнулся такой великий святой, как Иоанн Кронштадтский. Вокруг него образовался круг любителей, преимущественно женского пола. Они бегали за священником толпами, проходу не давали. Дошло до того, что его начали соотносить с Христом, и даже были такие люди, которые хотели святого распять.
– До чего доходит фанатизм…
– Подобное случилось и с отцом Тихоном (Агриковым), известным духовником Троице-Сергеевой Лавры. За ним буквально гонялись поклонницы. Таким образом еще и спецслужбы КГБ его специально провоцировали для скандала. Священнику приходилось скрываться от этих женщин, которые его провоцировали, не давали возможности заниматься своими делами, служить.
Это щепетильная, острая, непростая проблема.
Федор Михайлович Достоевский описывает историю, произошедшую с иеродиаконом Нилом – реальным насельником Троице-Сергиевой Лавры. В его келье хранились личные ценные вещи одной поклонницы, которая ему всячески помогала, боготворила.
Но была и вторая горячая поклонница. И однажды, когда иеродиакон ушел на службу, одна из этих женщин осталась в его келье, а в это время пришла другая, у которой тоже имелся ключ, и увидела первую лежащей в кровати монаха. Случился скандал. Одна обвинила другую в краже. Был суд. Эти события просочилось в светскую прессу, что, естественно, дало повод для великого соблазна среди верующих.
– Достоевский на тот момент был уже человеком глубоко воцерковленным?
– Да. Миновала бурная молодость, прошли революционные увлечения. Достоевский стал православным верующим консервативных взглядов. Он пишет, что на суде заслуженно освистали монаха, но акцентирует, что во всем Промысл Божий: хорошо, что этот гнойник сейчас вскрылся и отцу Нилу не придется больше лукавить и вести двойную жизнь. Он может покаяться или просто уйти из монастыря и служить в миру, не обманывая ни себя, ни других.
– Наверное, все священники с этим в той или иной мере сталкивались, особенно молодые.
– Безусловно. Отец Глеб Каледа советует: «Не дайте повода ищущим повода». Если такие искушения случаются, то нужно их не медля пресекать и советовать той или иной прихожанке идти в другой храм.
– Важно, когда священник сохраняет трезвомыслие в этом вопросе и сам не впадает в прелесть. Бывают случаи, когда монах поддерживает такое чувство у прихожанок и купается в нем. Ему приятно внимание. Нужны духовные силы монаху, чтобы уйти от такого соблазна.
– Сегодняшнее непростое и нестабильное время откладывает отпечаток на все сферы жизнедеятельности. Особенно важна нынче борьба за сохранение целомудрия. Нужно понимать, что все начинается на уровне помыслов, и незаметно человек все глубже и глубже проваливается в эту трясину. Поэтому нельзя допускать и в мыслях такие влечения. С этим как с огнем играть нельзя. Велика ответственность каждого пастыря за погубленные им души.
– Беспорядок и хаос в стране вносит беспорядок в души. Люди теряют почву под ногами. То, что было ранее незыблемо – верность, чистота, сегодня высмеяно и обесценено.
– Почему это происходит? Почему многие люди себя ощущают одинокими, в том числе в семье?
Это связано со всем нам присущим самолюбием. Мы думаем, что нам все должны, что муж/жена особой любовью, заботой обязаны облечь. При этом каждый из нас забывает, что нам самим следует отдавать любовь, а не ждать её от других, важно самим нести её своим близким и в мир, жертвовать собой.
А где царят корыстные отношения, наступает кризис, разрастается тотальное неудовольствие. Там нет любви.
– Кто-то сказал, что у любви есть один глагол – отдавать.
– Жертвенные отношения, самоотдача могут формироваться только на основе правильной веры в Бога, с понимания высшего смысла любви, а когда вера слабенькая, тогда возникшее из-за каких-то пустяков недоверие быстро разрывает семейные узы и люди начинают искать увлечения на стороне.
– И обманчиво считают это высшей любовью.… Хотя к тому же присутствует эгоистическое желание получить от священника внимание к своей персоне, почувствовать особое расположение.
– Это прелесть, а не любовь. Если бы влюбленная особа думала о душе священнослужителя, она бы не вредила ему своим ненужным вниманием и недопустимой привязанностью.
– Повсюду наблюдаются закостенелый эгоизм, мы не хотим себя хоть в чем-то ущемлять. Есть монахи, которые ведут «гламурную жизнь» похлеще, чем в миру…
– Современному человеку сложно понять, зачем ограничивать себя. Я недавно общался со священником, который служит в одной из преуспевающих западных стран. Он рассказал: когда говорит людям, что нужно поститься, ограничивать себя, смиряться, чтобы побороть ту или иную страсть, они обижаются и некоторые перестают посещать храм. Люди не воспринимают аскезу, хотя соглашаются, что нужно добрые дела делать, социальным служением заниматься, но только не отказывать себе ни в чем, ничем не ограничивать.
В результате – большой процент слабоумия и помешательства. Люди, которые себя ни в чем не ограничивают, у которых нет никакой мотивации для преодоления себя, ради духовного возрастания, нередко сходят с ума. Здесь скрывается основная причина так называемого старческого маразма.
– Аскеза нынче непопулярна, считается архаизмом. Вам, преподавателю аскетики, как удается рассказывать молодым людям о необходимости таковой сегодня?
– Я читаю курс по аскетике, вводная часть – это обоснование дисциплины, её функционального значения. На аскетике строится Православие, это основа основ. Но, повторяюсь, сегодня, как никогда трудно говорить об аскезе.
Ограничения никому не нравятся. Жить и не напрягаться – кредо молодых людей.
Это ложное чувство жалости к себе, разрушительное по сути, не позволяет человеку развиваться.
И если человек себя не ограничивает ни в чем, он неизбежно станет жестоким, равнодушным, неспособным сострадать, сорадоваться. И любые отношения и вся его жизнь тогда имеют исключительно корыстный характер.
Когда же человек перестает отличать зло от добра, когда он зациклен на своей персоне, он становится болен и опасен для общества.
Что делать, если влюбился в монашку?
Любовь не подразумевает под собой физическую связь и свадьбу, это может быть платноническая любовь, двигающая на подвиги, на творчество, на очищение души от грязи и наполнения ее светом и смыслом.
Потом, точно ли женщина монахиня, может быть она пришла в монастырь временно, дала обет, или восстанавливает свои душевные силы, то есть не принимала постриг? Тогда и проблем нет, добивайтесь взаимности, если добились, забирайте ее оттуда.
Если монахиня приняла постриг, то сложнее ее вернуть в мирскую жизнь. Она может стать опять простой женщиной, но тогда считается, что ее жизнь, когда она служила Богу, «стирается».
Женщина пришла, дала обет, а потом решила забыть свои обещания и покинуть монастырь, это неправильно. Даже предательство.
Другое дело, что истинно верно рассудит ее не игменья, не другие монахини и монахи, а сам Господь.
Уйти из монастыря в стрип-клуб танцевать, или, встретив свою любовь, выйти замуж и родить детей, это разные пути из монастыря.
Хотя женщина может быть одинаково счастлива и стриптизершей, и женой-матерью, и каждый день встречать с улыбкой, что жизнь удалась.
Но если монахиня отринула чувства, по долгу, или просто ей мужчина не понравился, то или забыть ее остается, или любить платонически, напоминая о себе, пока есть надежда, что удастся ее влюбить в себя.
Когда монахиня не знает о том, что ее любят, подумайте, это точно любовь или страсть, интерес? Стоит ли ломать ей жизнь, вот бросит она монастырь, а вы погуляете с ней и все. Или не бросит, но будет думать всю жизнь, что ей возможно выпала удача в любви, она не воспользовалась, а вы уже и забыли о ней спустя пару недель.
Пока есть возможность, подумайте, это любовь или что.
Если речь просто о женщине, которая ведет себя как монашка, то давайте, будите в ней женское начало, добивайтесь, если любите точно)
А кто вам сказал, что монашка не человек?
Дело в том, что церкви порой удивляешься. Я не знаю, где в библии сказано, что запрещено жениться или выходить замуж монахам и монахиням.
В библии Христос ясно сказал, что если человек не может не жениться, то пусть женится.
Но запрета вообще никакого по этому поводу нету.
Кстати, я вашего случая не знаю, конкретно не была описана ситуация.
Но, будем тогда думать дальше. А ситуация состоит в следующем: знает ли эта монашка, что вы её любите?
Далее, если она это знает, тогда можно двигаться дальше.
А имеет ли она к вам взаимные чувства?
Если имеет, то тем лучше. Тогда можно пойти к игуменье, и рассказать ей о своих чувствах. Поймите, сейчас на дворе двадцать первый век, это не пятнадцатый и не шестнадцатый века, что вас возьмут за белы рученьки и потащат к царю или к митрополиту, чтобы они допросили вас с пристрастием. Сейчас монахи вполне себе адекватное население, только живущее в монастырях.
итак, рекомендую, ежели чувства взаимные, обратиться за помощью к игуменье. Я на сто процентов уверен, что её, вашу монашку, могут отпустить. Всех тонкостей обрядов не знаю, не буду утверждать, но то, что отпустят с миром, это я вам могу гарантировать!
Итак, в том, что вы полюбили монашку, страшного ничего нету. А если чувства взаимные, то вообще рай господень! Тогда надо Христа благодарить за это.
Стать тоже верующим, ну если ты ее действительно любишь. Или попытаться сделать так, чтобы она сама расхотела быть монашкой
Не совсем правильный порядок указан в вопросе. Действия не приводят к любви, но являются показателем любви, которая внутри вас. Т. е. когда в вас будет любовь, тогда ваши действия будут исходить из сердца и будут полны любви. (Хотя попробовать можно и иначе.)
Ну и если говорить о том, что должно идти прежде. Прежде нужно вспомнить другие слова Иисуса:
Пока я не отвергну себя и не приму Духа Святого через покаяние, моей любви никогда не хватит, чтобы исполнить заповедь. Тысячи лет люди пытались исполнить заповеди по закону, без жертвы Христа, ни у кого не получилось.
Как и почему люди сегодня становятся монахами? Вот что говорят они сами
Приблизительное время чтения: 6 мин.
Среди людей крепок стереотип, что в монастырь уходят лишь от одиночества или горя, если не могут найти своего «места в жизни» или чтобы отмолить страшный грех. Мы собрали истории современных монахов и убедились, что это далеко не всегда так.
Монахиня Елисавета (Сеньчукова), пресс-секретарь епархиального управления Якутской и Ленской епархии
Мария Сеньчукова — так в миру звали монахиню Елисавету — приняла постриг в 31 год. Многие в ее окружении считали, что поторопилась, что могла бы еще выйти замуж, построить семью. А она была уверена, что семья — это не ее путь. И лет с 18 всерьез начала думать о монашестве. Ее путь к постригу оказался долгим, но насыщенным — такое «безысходностью», от которой хочется бежать, не назовешь точно. В итоге выпускница Института философии ГАУГН и успешный журналист Мария нашла свое настоящее призвание.
«Шли годы, я стала заниматься преподаванием, потом журналистикой, потом попала в командировку в Якутию, потом переехала туда, чтобы работать в епархии, потом приняла монашество. Чин ангельский, между прочим. Думаю, это правильно. Потому что когда-то еще девочкой-подростком меня не длинные черные одежды восхитили. Меня через них Господь за плечо тронул. Позвал. Призвал. И я откликнулась, хотя откликалась долго. Поэтому журналистика, к которой я пришла не по призванию, а по обстоятельствам, меня к Нему и привела», — рассказала мать Елисавета.
Всем, кто ищет в монашестве укрытия от кажущейся бессмыслицы в жизни, но всё же хоть немного, но колеблется, она советует подождать: «. Тут надо быть особенно осторожными. Слишком велик соблазн сбежать от себя в черном длиннополом платье и спрятаться в монастырских стенах… Монашество может быть ответом на ваши терзания и искания только в одном случае: если вы поняли, что не можете без Бога».
Мать Елисавета убеждена, что именно в этот момент осознания себя монахом и происходит перемена человека — а не во время самого пострига.
«Перемена ума происходит не тогда, когда ты при постриге ползешь по храму под пение тропаря “Объятия Отча”, а когда еще до пострига вдруг понимаешь, что твое сердце целиком и без остатка забрал Бог. Ты сам отдал Ему свое сердце. В груди теперь дыра, и она вечно болит. Вариант один — отдать себя вместе с сердцем, руками и ногами, головой и каждой клеточкой мозга».
Иеромонах Геннадий (Войтишко), руководитель Сектора приходского просвещения Синодального отдела религиозного образования и катехизации Русской Православной Церкви.
«Я и представить не мог, что буду священником. Да еще монахом. Я воспринимал себя исключительно как специалиста в области маркетинговых коммуникаций и пиарщиком, хотя иногда и начинал подумывать о том, как бы всё своё время посвящать служению Богу, Церкви и людям», — рассказал отец Геннадий в интервью «Фоме».
Действительно, большая часть жизни Романа (так его звали до пострига) была связана совсем не с Церковью. Он пришел в храм во время учебы на историческом факультете Брестского государственного университета. Начал петь на клиросе, много читал духовной литературы, но при этом за десять лет причащался всего несколько раз. Потом была работа на телевидении, приглашение на госслужбу, предложение работать в Москве — заниматься рекламой и пиаром. С профессиональной точки зрения жизнь стремительно шла в гору, но через пять лет такой карьерной гонки Роман вдруг осознал, что давно не был в храме: «Я спросил себя: “А вообще-то, я живу как христианин?” И сам себе ответил: “Нет”».
С этого момента началась его «карьера» церковная: работа в информационной службе отдела религиозного образования и катехизации. Там он и понял, что хочет стать монахом — почувствовал, что Господь призывает к такому служению.
«Я помню момент пострига, когда склонил голову и услышал: “Постригается раб Божий Геннадий…”. “Кто это — Геннадий?” — думаю. И тут понимаю, что это я: это в миру меня звали Романом, а в постриге владыка нарек мне имя в честь святителя Геннадия, архиепископа Новгородского», — вспоминает иеромонах.
Постриг сильно изменил бывшего пиарщика. И эти изменения он чувствует до сих пор.
«После пострига и рукоположения я начал осознавать: внутри меня происходят серьезные, глубокие изменения. Раньше я мог резко реагировать на раздражающие меня слова или действия другого человека. Теперь я стал замечать, как действует благодать, “всегда немощное врачующая и оскудевающее восполняющая”. И внутренние изменения я чувствую до сих пор, это — та сила, та внутренняя опора, которая дается Богом на ежедневное несение своего служения двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, триста шестьдесят пять дней в году», — говорил отец Геннадий.
Иеромонах Кирилл (Зинковский) — ректор Николо-Угрешской духовной семинарии и иеромонах Мефодий (Зинковский) — клирик Казанского храма в Вырице
Близнецы Евгений и Станислав родились и выросли в обычной советской семье, в которой говорить о Боге было просто не принято. Отец-профессор и ребятам прочил научную стезю. Всё к тому и шло: в школе мальчики прекрасно учились, с отличием окончили ленинградский политех. После блестящей защиты диссертаций в 1995-м им предложили годовые стажировки в Штатах или Голландии, но они отказались — и в этом же году неожиданно для близких поступили в Санкт-Петербургскую духовную семинарию. И на первом же курсе приняли постриг.
«Был один знаковый случай. Тогдашний ректор Санкт-Петербургских духовных школ епископ Тихвинский Константин (Горянов) взял нас к себе иподиаконами. Однажды он служил в храме святой Екатерины в Мурине. Обычно владыка после службы сразу уходит, а тут почему-то сел в кресло в алтаре отдохнуть, а мы вдруг одновременно решили сказать ему, что мы в этом храме крестились. Он в ответ: “А, ну значит, вы уже не неофиты, надо монашество принимать”. Владыка, видимо, почувствовал наш настрой, но у нас было намерение принимать монашество где-то в монастыре. Даже перед семинарией мы пытались скромно объяснить духовнику, что мы уже много в жизни учились, а книжки мы и сами можем почитать, нас научили с литературой работать. Но батюшка благословил нас на духовные школы, а после предложения владыки — и на постриг при Академии. В обоих случаях отец Иоанн просил только съездить к известному старцу, протоиерею Николаю Гурьянову, он его 40 лет знал», — рассказал «Фоме» отец Мефодий.
А вот его брат, отец Кирилл, отвечает на вопрос о монашестве кратко: «Эта мысль сама выросла в душе».
Иеромонах Прохор (Андрейчук), насельник Свято-Успенского Псково-Печерского монастыря
Игорь Андрейчук рос в верующей семье, но был абсолютно обычным подростком: учился в металлургическом техникуме, ходил на дискотеки, иногда возвращался нетрезвым, в себе особо не копался и уж тем более ни о каком своем призвании не размышлял. К шестнадцати годам у юноши развилась сильная аллергия, и мама, параллельно с медикаментозным лечением, подолгу молилась о здравии сына. Однажды уговорила его съездить в Дивеево. «Храмы, монашки, бесконечные богослужения… я был просто в шоке. Сперва меня это все очень удручало: день и ночь молитва, и никакой тебе комфортной гостиницы — убогий домик с удобствами на улице. Но мама каждый день молилась преподобному Серафиму Саровскому, и сердце мое потихонечку начало оттаивать», — вспоминает иеродиакон Прохор в своих заметках, которые публиковал «Фома». К концу пребывания в обители юноша вдруг проникся монастырской жизнью: осознал, что в ней нет ничего лишнего, суетного, только Бог. «Когда в день отъезда я подошел приложиться к иконе Божией Матери “Умиление”, меня вдруг пронзила мысль: я должен стать монахом».
Через месяц Игорь с мамой поехали в паломничество в Псково-Печерский монастырь, и молодой человек понял, что хочет остаться там навсегда. Так и случилось — в 1995 году он поступил послушником в обитель, а через пять лет его постригли в монахи.
«Самые радостные воспоминания из моей монашеской жизни — это те моменты, когда мы с батюшкой, с отцом Иоанном (Крестьянкиным), гуляли, читали каноны, акафисты на свежем воздухе под пение птичек, белочки к нам спускались, их можно было покормить из рук. Это были самые-самые радостные, благодатные, неповторимые минуты! Такое спокойствие, такой свет от него исходил! До сих пор помню, как ласково он меня всегда встречал: «Ой, Проша пожаловал. » — вспоминает отец Прохор.
Монах отказывается влюбляться, потому что боится разбиться
Монахиня Елизавета (Сеньчукова)
Привет, дорогая! Вот, наконец, я решилась тебе написать. Наверное, лучше бы об этом рассказала любая сестра, моющая полы в своем монастыре, встающая в четыре часа утра на правило, пропускающая любимую праздничную службу, чтобы приготовить трапезу. У меня жизнь комфортная, в келье душ горячий, вставать рано мне не надо, послушание «непыльное» – сиди за столом да новости с пресс-релизами сочиняй, да еще в семинарии лекции почитать – приятно даже. Иногда мы с сокелейницей даже выходим в город попить кофе. У этих выходов есть своего рода миссионерский аспект, но на самом деле мы просто хотим попить кофе.
Большинство мирян живут гораздо труднее.
На наш с сокелейницей постриг год назад пришла толпа молодежи, с которой мы периодически общаемся, поэтому, когда богослужение закончилось, кроме сестер и священников, приветствующих нас словами: «Что имя тебе, сестро?» – нас поздравляли и они. Потом игумения монастыря в соседнем городке подарила нам по букетику: «Невесты Христовы», – и мы их тогда же подарили двум всхлипывающим девочкам: «Мы тоже хотим!» – улыбнулись им и сказали: «Раз мы невесты, будем бросать букеты!»
По-моему, никаких особых мистических чувств не было. Помню, мы стояли у алтаря и широко улыбались, хотя с клироса звучало покаянное:
«Объятия Отча отверсти ми потщися, блудно мое иждих житие, на богатство неиждиваемое взираяй щедрот Твоих, Спасе, ныне обнищавшее мое да не презриши сердце. Тебе бо, Господи, во умилении зову: согреших на Небо и пред Тобою».
Улыбались, потому что Отец в этот самый момент прижимал к груди. Ты же помнишь удивительную деталь в этой евангельской притче? Блудный сын идет по дороге и видит отца. А отец видит сына и бежит его, грешного такого, встречать. Вот и мы – ползли-ползли через узенький коридорчик (на самом деле там шагов десять, не больше, но я ну очень плохо ползаю) в маленький монастырский домовый храм, а Отец бежал нам навстречу с распахнутыми объятиями. В этом чувстве не было, повторюсь, никакой мистики. Это было естественно, как вода, как мамин рулет к чаю (у меня полжизни нет на земле мамы, но ее фирменный рулет я помню очень хорошо), как осенние листья или летние яблоки.
Очень трудно собрать воедино два внутренних переживания – «Божье чадо» и «Невеста Христова». Это даже чересчур пафосно звучит. Понты какие-то нелепые: что, мирянин – не чадо Божье? что, душа его не посвящена Христу, как невеста – жениху? Чем мы вообще отличаемся от мирян?
Один святой XX века говорил, что монашество можно принимать только тогда, когда у тебя нет сомнений, когда ты понимаешь, что по-другому не можешь. В этом есть огромная правда.
К монашеству приходишь, когда больше ничего не осталось.
Я долго пыталась отрефлексировать это чувство и никак не могла сформулировать ничего, кроме: «Я Христова, и больше ничья». Парадоксальным образом это ощущение абсолютной защищенности связано с тем, что мы (по крайней мере, я) очень болезненно переживаем мир как то, от чего надо защищаться. Мир агрессивен своим непостоянством. На смену воде приходит жажда, на смену маминому рулету приходит мамина могила, осенние листья гниют, как и яблоки, а люди, даже (и особенно) самые любимые, оставляют. Иногда по своей воле, иногда по обстоятельствам. Иногда предают, иногда просто идут своей дорогой.
Миряне сильнее нас. Они с этим живут.
Ты смотрела сериал «Молодой папа»? Если нет – обязательно посмотри. Там есть совершенно потрясающий момент. Главного героя, человека глубочайшей веры, пытаются шантажировать, а поскольку шантажировать его нечем, посылают к нему влюбленную женщину. И он ее очень мягко, но решительно отвергает, произнося такой монолог:
«Я люблю Бога, потому что любить людей слишком больно. Я люблю Бога, Который никогда не покидает меня или неизменно покидает. Есть Бог или нет Бога, но всегда убежденно и безусловно. Я священник, я отрекся от дружеского общения с мужчинами и женщинами, потому что я не хочу разочаровываться, потому что я не способен выдержать любовное разочарование, потому что я несчастен, как и все священники.
Было бы прекрасно любить тебя, как ты хочешь быть любимой, но это невозможно. Потому что я не мужчина. Я трус. Я трус. Как и все священники».
В этих словах слишком много патетики, но кое-что поймет каждый монах, и именно монах. Действительно, для монаха естественны два полюса бытия: присутствия Бога или богооставленности. Я тебе очень рекомендую почитать житие святого Силуана Афонского, записанное его учеником, архимандритом Софронием. Там об этом очень много говорится. Преподобный Силуан переживал встречу со Христом, но потом из-за мысленного греха потерял ее. Святой долгие годы оплакивал свою оставленность и молил Христа вернуться.
Отец Софроний описывает это переживание как особую благодать – верить Богу, даже когда Его нет рядом. Это даже можно считать своего рода аскетической практикой уподобления Христу – как Он на Кресте взывал: «Боже Мой, почему Ты Меня оставил?» Когда Он молчит – Он действительно молчит убежденно и безусловно, как говорит замечательный герой Джуда Лоу. Но разочароваться в Нем, действительно, нельзя, невозможно. Он просто либо рядом, либо молчит. Он же тебе ничего не обещал.
С людьми сложнее – они обещают, а нарушая обещание, даже не по своей вине – разочаровывают.
Твердое знание, что разочаруют без исключения все, хотя бы потому, что слабы, непостоянны, заняты своей собственной жизнью да и вообще когда-то умрут – именно оно живет в монашествующем.
Это не осуждение, не отсутствие веры в людей. Это именно знание природы вещей, немного даже отстраненное, рассудочное. Любить людей это не мешает. Мешает очаровываться и влюбляться. Если мирянин разучится влюбляться – он заживо себя похоронит в квартире с недопитыми бутылками виски или кошками, в работе, в бесконечной звенящей пустоте. Потому что разучиться влюбляться можно только уже после разочарования, только в мертвенной тишине, сжимающей душу и парализующей искореженное болью «Я».
Монах – дело другое. Он отказывается влюбляться (имеется в виду не только романтическая влюбленность – речь о предании себя потоку бытия, радостном и упоительном, о восхищении этим миром), потому что боится разбиться, падая с этой высоты. И тогда он находит единственную Вечную Любовь, Которой он может доверить свое сердце – обнищавшее, как поется, сердце.
И только в этой Любви, переливающейся через край, он обретает и нежность к миру, такому непостоянному, такому хрупкому, подверженному тлению, болеющему, раненому.
Знаешь, это не имеет никакого отношения ко времени пробуждения, режиму питания и тяжести выполняемой работы. Это просто такое внутреннее устроение: существование на грани скорби по ускользающему миру и умолкающему Богу – и радости о прекрасном мире и любящем, заботливом, качающем в колыбели Своих рук Боге.