венгерка цыганская что это
Венгерка
Венгерка – один из салонных цыганских танцев, исполняющийся на относительно компактном пространстве для небольшой группы зрителей. Зрелищность, создание яркого эффекта – одна из характерных черт цыганской хореографической традиции в целом, поскольку танец для этого народа – не только возможность расслабиться, не только развлечение, но и одно из основных средств зарабатывания денег.
Данный факт нельзя игнорировать, знакомясь с ещё одной особенностью этой группы танцев: попадая в определённую среду, они пропитываются фольклорным духом конкретного региона и по-своему интерпретируют местную культуру. Стоит отметить, что при сравнении цыганских танцев, вышедших из России, Болгарии и Испании, сложно обнаружить между ними однозначные сходства. Так и цыганская венгерка выделяется на фоне прочих танцев этого народа, но, тем не менее, несёт в себе всю ту дикую, необузданную свободу, которой веет от его творчества вообще.
Танец венгерка формировался на степовой основе. Виртуозность, умение в совершенстве контролировать движения ног – одно из непременных условий качественного исполнения венгерки. Но исключительно профессионального мастерства всё же недостаточно: сами цыгане полагают, что в любом танце самое важное – это внутреннее вдохновение, превращающее движение в священнодействие.
Родиной венгерки считается Россия – во всяком случае, создавалась она группой выходцев из нашей страны. Однако чечётка, на которой строится танец, имеет более сложную историю. Не существует подробных указаний, как следует исполнять венгерку – впрочем, учебных пособий по цыганской культуре в принципе нет. Танец для этого народа – часто импровизация, творческий порыв, не лишённый как духовного наполнения, так и практического смысла.
Таким образом, танец венгерка – это эмоциональная вспышка, требующая определённых навыков. В условиях ограниченного пространства, к примеру, в ресторане или частном доме, исполнитель демонстрирует свои достижения, вступая медленно и постепенно ускоряя темп. Сложная композиция, характерная для работы стоп, резкие удары ног о пол длительное время считались доступными лишь мужчинам, поскольку женский цыганский танец основан на более плавных и грациозных движениях, и танцовщицы делают основной акцент на плечах, ладонях, симметричном опускании, выбрасывании рук.
Цыганская венгерка требует поддержания осанки и правильного положения ног: в соответствии с правилами степа стопа должна ставиться носком наружу. Кстати, в процессе этого относительно молодого танца практически не задействуются руки, хотя, как правило, в цыганской хореографии им уделяется повышенное внимание.
Цыганский танец многообразен, но его невозможно спутать с чем-то иным. Несмотря на явные отличия между его разновидностями и постоянное формирование новых стилей, он остаётся самобытным искусством, ярким культурным явлением, по характеру сравнимым с магическим ритуалом.
История «Цыганской венгерки» Оценка: 
#1 Anatoly_120
Anatoly_120Аполлон с душой цыганской
Сергей МАКЕЕВ
Специально для «Совершенно секретно»
Аполлон Григорьев, «юноша с профилем, напоминавшим профиль Шиллера». Рисунок П. Бруни (1846 год)
Во многих русских семьях так заведено: «за дружеской беседою, коль пир идет горой», непременно явится гитара, и рано или поздно зазвучит знаменитая «Цыганочка»:
Две гитары, зазвенев,
Жалобно заныли.
С детства памятный напев,
Старый друг мой – ты ли?
Эх, раз, да еще раз,
Еще много, много раз.
И, пожалуй, хозяйка не усидит, достанет цветастую шаль, поведет плечиком и пройдется вкруг стола, притопывая каблучками.
Нет, не так пел, не так аккомпанировал себе на гитаре автор – поэт Аполлон Григорьев, сочинивший стихи «О, говори хоть ты со мной. » и «Цыганская венгерка». От его исполнения ноги в пляс не шли.
Я от зари и до зари
Тоскую, мучусь, сетую.
Допой же мне – договори
Ты песню недопетую.
– изливал душу поэт, рыдала его гитара:
Звуки ноют и визжат
Словно стоны муки.
О чем же сложил он ту песню? Отчего тосковал, мучился, на что сетовал?
Раб отца своего
Поэт родился в необычной семье. Отец его, Александр Иванович Григорьев, был московским дворянином, а мать, Татьяна Андреевна, – из крепостных. Не часто, но случались такие романы: молодой барин полюбил дочь кучера. Родители, конечно, встали стеной – ни за что! А ведь Григорьев-дед тоже женился на крепостной, «дворовой девице, уволенной вечно на волю». Покуда родители упорствовали, сын запил с горя, да так, что его выгнали со службы в Сенате. Видя такую сыновнюю страсть и его искреннее горе, родители смягчились. Но девица была уж на сносях, а надо сказать, что внебрачный ребенок крепостной женщины, кем бы ни был его отец, рождался на свет крепостным. И вот 16 июля 1822 года родился крепостной мальчик, нареченный Аполлоном, подданный собственного отца.
Однако на всякий закон у русских есть уловка. Григорьевы отдали младенца в Императорский московский воспитательный дом – старейшее благотворительное заведение, основанное еще Екатериной Великой. Там, под сенью императорского орла, каждый воспитанник из крепостных получал «повышение» до мещанина. Вскоре родители забрали ребенка из Воспитательного дома, и отец усыновил его как положено. Аполлон Григорьев вышел из податного состояния, только окончив университет, но и дворянином так и не стал – не дослужился до чина, дававшего право на дворянство.
Жизнь в семье Григорьевых постепенно узаконилась, наладилась. Александр Иванович поступил на службу в Московский магистрат, и хотя должность он занимал незначительную, но ведь чиновник и тогда и по сей день живет не на зарплату. Друг Аполлона – Афанасий Фет, живший в студенческие годы у Григорьевых на полном пансионе, вспоминал: «Жалованье его (отца), конечно, по тогдашнему времени было ничтожное, а размеров его дохода я даже приблизительно определить не берусь. Дело в том, что жили Григорьевы если не изящно, зато в изобилии, благодаря занимаемой им должности. Лучшая провизия к рыбному и мясному столу поставлялась из Охотного ряда даром. Полагаю, что корм пары лошадей и прекрасной молочной коровы, которых держали Григорьевы, им тоже ничего не стоил».
Но, как видно, пережитые потрясения не прошли даром, по крайней мере для матери. Примерно раз в месяц она впадала в нервическое состояние: «глаза становились мутны и дики, желтые пятна выступали на нежном лице, появлялась на тонких губах зловещая улыбка». Через несколько дней Татьяна Андреевна приходила в себя. Она и сына любила как-то неистово, ласкала и холила, собственноручно расчесывала ему волосы, кутала. Словом, рос Полошенька – так по-домашнему звали Аполлона – настоящим барчуком, горничная Лукерья одевала и обувала его, пока он не стал тринадцатилетним недорослем.
В то же время мальчик видел безалаберность родителей, был свидетелем пьянства слуг, слушал в людской не только прекрасные народные сказки и песни, но и циничные разговоры, с матерщиной, само собой. Кучер Василий, бывало, так напивался, что Григорьев-отец был вынужден сам править экипажем, да еще придерживать пьяного, чтоб не свалился с козел. Слуга Иван не уступал кучеру. Позднее, когда Аполлон уже учился в университете, случился такой конфуз: Иван, наслушавшись от собиравшихся в доме студентов разговоров о философе Гегеле, однажды при театральном разъезде вместо «карету Григорьева!» заорал на всю площадь: «Карету Гегеля!» – за что и получил прозвище Иван-Гегель. Нанятый для Полошеньки гувернер-француз долго крепился, да и тот запил и как-то раз сверзился с лестницы, пересчитав все ступени. Григорьев-отец прокомментировал этот случай в комично-торжественном тоне: «Снисшел еси в преисподняя земли».
И все-таки – к вопросу о том, «из какого сора растут стихи, не ведая стыда». Для поэта даже неприглядные картины и тягостные впечатления становятся драгоценным опытом. Впоследствии Аполлон Григорьев писал: «А много, все-таки много я обязан тебе в своем развитии, безобразная, распущенная, своекорыстная дворня. »
Будущий поэт часто слушал, как отец читал вслух неграмотной своей супруге старинные романы. Так состоялось приобщение Аполлона Григорьева к литературе. Вскоре он уже сам читал прозу и стихи, по-русски и по-французски, пробовал переводить и сочинять. А кроме того, научился прекрасно играть на фортепьяно, позднее освоил гитару. После нескольких посещений театра с отцом Аполлон на всю жизнь полюбил сцену и стал глубоким ценителем драматического искусства.
Несмотря на экзальтированность матери и вообще домашнюю неволю, на противоестественное состояние «мещанина во дворянстве», на уродливый быт, детство Аполлона Григорьева прошло безмятежно. Эта безмятежность и какая-то детская безответственность еще отзовутся в его характере и судьбе.
«Вам надо стушеваться»
Гости слушают цыганский хор (гравюра Л. Серебрякова по рисунку В. Шрейдера, 1871 год)
Разумеется, он хотел учиться литературе, но практичный отец настоял, чтобы сын поступал на юридический факультет. В 1838 году Григорьев успешно сдал вступительные экзамены в Московский университет и был зачислен «слушателем», как все юноши из податных сословий. По этому поводу декан юридического факультета Никита Иванович Крылов часто повторял каламбур: «слушатели» и есть настоящие слушатели (в том смысле, что господа полноправные студенты – дворяне и юноши из других привилегированных сословий – слушают вполуха и занятия частенько пропускают).
По отношению к Григорьеву этот каламбур был совершенно справедлив, он учился превосходно. Уже на первом курсе он написал исследование на французском языке, преподаватели даже не поверили, что это самостоятельная работа. Сам попечитель университета граф С.Г.Строганов вызвал Григорьева к себе и лично экзаменовал его. Убедившись в знаниях слушателя, граф заметил: «Вы заставляете слишком много говорить о себе, вам надо стушеваться».
Но стушеваться не получалось. Григорьев был слишком заметен, талантлив. Даже в облике его в ту пору было нечто романтическое: «Юноша с профилем, напоминавшим профиль Шиллера, с голубыми глазами и с какой-то тонко разлитой по всему лицу его восторженностью или меланхолией» – так описал товарища другой поэт, Яков Полонский, автор стихотворения «Мой костер в тумане светит», ставшего популярным романсом. Действительно, восторженность была характерной чертой Аполлона Григорьева, и она быстро сменялась меланхолией, переходящей в жестокую хандру.
Вокруг Григорьева сформировался кружок незаурядных молодых людей, увлеченных поэзией и философией: будущие поэты Фет и Полонский, переводчик Студитский, Николай Орлов – сын сосланного декабриста М.Ф.Орлова. Студенты собирались у «слушателя» в григорьевском доме на Малой Полянке, читали и обсуждали труды немецких философов. Надо сказать, что собрания этих «любомудров» могли плохо кончиться – трагические судьбы философа Чаадаева, поэта Полежаева и многих других инакомыслящих в николаевскую эпоху были у всех на слуху. Тем более что юноши иногда отвлекались от высокой философии и вместе сочиняли стихи, вовсе небезобидные:
Где народности примеры?
Не у Спасских ли ворот,
Где во славу русской веры
Казаки крестят народ?
Но Бог миловал, собрания григорьевского кружка остались тайной для начальства.
А тем временем к способному «слушателю» внимательно присматривался декан Крылов. И уже незадолго до выпуска пригласил Григорьева в дом своей тещи Софьи Григорьевны Корш. Не без умысла, надо сказать.
Дело в том, что покойный доктор немецкого или еврейского происхождения Федор Адамович Корш произвел на свет в двух браках 22 (!) ребенка. К тому времени старшие уже встали на ноги, но после смерти Ф.А.Корша на руках у вдовы оставалось еще около дюжины непристроенных детей, в том числе и незамужние дочери. Только старшая, Люба, совсем недавно вышла замуж за правоведа Крылова. Вот теща и поручила зятю приводить в дом достойных женихов. Аполлон Григорьев был приглашен одним из первых.
Душечка с голубыми глазами
В 1842 году Аполлон Григорьев увидел Антонину Корш и страстно влюбился. Ей было девятнадцать лет, она была очень хороша собой: смуглая брюнетка с голубыми глазами. Не цыганка, конечно, но что-то экзотическое в ней было. Ее черты мы узнаем в припеве «Цыганской венгерки»:
С голубыми ты глазами, моя душечка!
Антонина Корш получила хорошее домашнее образование, много читала, музицировала. Тогда входили в моду романы французской писательницы Жорж Санд, и Антонина слегка манерничала, подражая жоржсандовским героиням. Ее отношение к Григорьеву было своего рода вызовом молодому человеку: мол, покажи себя, кто ты.
А Григорьев. Его стихи тех лет – откровенный дневник его любви. Он то уверялся во взаимных чувствах Антонины и своей власти над нею («Над тобою мне тайная сила дана. »), даже подозревал в ней тщательно скрываемую страстность («Но доколе страданьем и страстью / Мы объяты безумно равно. »), то вдруг сознавал, что она его не понимает, что он ей чужой. В семействе Коршей все, кроме возлюбленной, его раздражали, и все же он, как каторжный, приходил в этот дом каждый вечер. Часто становился замкнутым, скованным и сам признавался: «Я с каждым днем глупею и глупею до невыносимости».
Вы рождены меня терзать –
И речью ласково-холодной,
И принужденностью свободной,
И тем, что трудно вас понять.
. И ничего, чего другие
Не скажут вам, мне не сказать.
Стараниями декана Крылова гостиная Коршей наполнялась молодыми людьми, подающими надежды. И среди них появился молодой дворянин Константин Кавелин, тоже юрист, в будущем – один из лидеров русского либерализма. Рассудительный и несколько холодный, он держался свободно и естественно, словом, был светским человеком. Аполлон видел, что Антонина отдает предпочтение Кавелину, и его терзания усилились еще и бешеной ревностью. Григорьев мрачнел, а окружающие считали, что он нарочно изображает демоническую личность. «У, какой злой сегодня, – говорила хозяйка, Софья Григорьевна, – какой злой, какой старый!»
Наконец, Кавелин сообщил Григорьеву, что женится на Антонине. «Наш взгляд на семейную жизнь одинаков», – откровенничал счастливый избранник. «А я, – писал тогда же Григорьев, – я знаю, что я бы измучил ее любовью и ревностью. »
Эта драма отразилась в «Цыганской венгерке»:
Что же ноешь ты, мое
Ретиво сердечко?
Я увидел у нее
На руке колечко.
Басан, басан, басана,
Басаната, басаната!
Ты другому отдана
Без возврата, без возврата!
(Басан, басаната – на одном из цыганских диалектов означает «играй, наигрывай».)
С Антониной Корш Григорьев познакомился в 1842-м, когда девушке было 19 лет (фотография 1840-х годов)
Хорошо, что выпускные экзамены пришлись на сравнительно безмятежный период любви Аполлона к Антонине Корш. Григорьев получил степень кандидата, университетский диплом исключал его из мещанского сословия. Более того, блестящему выпускнику предложили место библиотекаря, а еще через восемь месяцев он стал секретарем университетского Совета.
Но очень скоро выяснилось, что Аполлон Григорьев совершенно не способен к методической работе, говоря попросту, ему было свойственно типичное русское разгильдяйство. На библиотечном поприще он беспечно раздавал книги многочисленным друзьям и возлюбленной, разумеется, не регистрируя, так что потом не знал, у кого искать и как вернуть. На секретарском посту он не вел протоколов, вообще манкировал бумажно-бюрократической работой. К тому же непрактичный поэт уже успел наделать долгов. Словом, увяз, запутался и в личной жизни, и на службе. И тогда Аполлон Григорьев решил бежать, пока не грянул гром начальственного гнева. Он испросил отпуск в Санкт-Петербург, а там – что Бог даст!
С этого отъезда началась скитальческая, отчасти цыганская жизнь Григорьева. Недаром свои автобиографические записки, к сожалению, неоконченные, он назвал «Мои литературные и нравственные скитальчества».
И еще одна голубоглазая душечка
Аполлон Григорьев вернулся в Москву через три года уже известным поэтом. Хотя при жизни вышла только одна книжка его стихов, да и та тиражом всего 50 экземпляров, но это восполнялось постоянными журнальными публикациями. Больше известен был Григорьев как литературный критик, а в конце сороковых годов он стал ведущим театральным критиком в России. В зрительном зале он буквально забывался и реагировал так бурно, что актеры шутили: «Что за театр, из коего Аполлона вывели?»
Холодный и чопорный Санкт-Петербург навсегда остался чужим для поэта. Ему, кстати, принадлежит наиболее точная характеристика различия двух столиц: Петербург – голова, а Москва – сердце России. Уезжая в Москву, Аполлон Григорьев писал:
Прощай, холодный и бесстрастный,
Великолепный град рабов,
Казарм, борделей и дворцов,
С твоею ночью гнойно-ясной,
С твоей холодностью ужасной
К ударам палок и кнутов.
Три года – достаточный срок, чтобы забыть былую страсть. Но куда, как вы думаете, направился поэт вскоре после возвращения в Москву? В дом Коршей. Любовь еще тлела в глубине сердца. И тут Аполлон Григорьев совершил очень странный поступок: он сделал предложение младшей сестре Антонины – Лидии Корш и, можно сказать, скоропостижно женился на ней.
Лидия не могла сравниться с Антониной ни красотой, ни умом, ни начитанностью. Она немножко косила, слегка заикалась, в общем, по словам одного из друзей семьи, была «хуже всех сестер – глупа, с претензиями и заика». Понятно, что этот брак сделал ее несчастной, а Григорьева – еще несчастнее, чем прежде. Но, видно, поэт необъяснимым образом нуждался в этом новом страдании, словно хотел «клин клином» вышибить из сердца вон старую боль.
Раздоры в молодой семье начались почти сразу. Лидия Федоровна совершенно не умела вести хозяйство и вообще не была создана для семейной жизни, а муж и подавно. Впоследствии Аполлон Григорьев обвинял жену в пьянстве и разврате, увы, не без оснований. Но ведь и сам он не был примером добродетели, бывало, уходил в загул. Однако мужьям такие вольности прощались, женам – нет. Когда появились дети, двое сыновей, Григорьев подозревал, что они «не его». В конце концов он оставил семью, иногда присылал деньги, впрочем, не часто, потому что сам вечно был в долгах. Один раз супруги воссоединились и жили вместе несколько лет, но потом опять расстались, уже навсегда.
В этот период воссоединения, в начале 1850-х годов, Аполлон Григорьев преподавал законоведение в Воспитательном доме. В том самом богоугодном заведении, куда его поместили родители сразу после рождения. Среди его коллег пользовался всеобщим уважением Яков Иванович Визард, надзиратель и учитель французского языка. Его отец приехал в Россию из Швейцарии еще в XVIII веке. Якову Ивановичу по должности была предоставлена казенная квартира при Воспитательном доме, куда преподаватели часто приходили запросто. Кроме того, жена Визарда держала частный пансион в наемном доме на Большой Ордынке. Там часто собирались друзья и родственники. Скоро и Аполлон Григорьев стал постоянным гостем на Ордынке. Там он и встретил свою новую любовь – совсем юную Леониду Визард. Полюбил по-григорьевски, то есть страстно и безрассудно.
К сожалению, не сохранилось портретов Леониды Яковлевны Визард. Но ее младшая сестра довольно подробно описала ее: «Леонида была замечательно изящна, хорошенькая, очень умна, талантлива, превосходная музыкантша. Прекрасные, густейшие, даже с синеватым оттенком, как у цыганки, волосы и голубые большие прекрасные глаза. Не удивительно, что Григорьев увлекся ею, но удивительно, что он и не старался скрыть своего обожания. Ум у нее был очень живой, но характер сдержанный и осторожный. Григорьев часто с досадой называл ее «пуританкой».
Аполлон Григорьев был старше предмета своей страсти на пятнадцать лет и к тому же часто бывал у Визардов с женой Лидией Федоровной. Но ему не отказывали от дома. Может быть, потому, что не было в окружении Визардов человека ярче, талантливее и добрее и вся молодежь тянулась к нему. Студент И.М.Сеченов, в будущем знаменитый физиолог, вспоминал: «Добрый, умный и простой в сущности человек, несмотря на некоторую замашку мефистофельствовать. Он вносил в воскресные вечера Визардов много оживления своей нервной, бойкой речью и не мог не нравиться нам, тем более, что, будучи много старше нас летами, держал себя с нами по-товарищески, без всяких притязаний».
И тут, как и десять лет назад, явился соперник – офицер в отставке, дворянин, пензенский помещик Михаил Владыкин. Театральный завсегдатай и драматург-любитель, он проводил зиму в Москве, здесь и познакомился с Леонидой Яковлевной. Молодые люди полюбили друг друга, и вскоре состоялась помолвка.
Аполлон Григорьев бешено ревновал, долго не мог поверить, что все кончено. А когда поверил, с головой ушел в работу. Поэт собрал новые стихотворения, присоединил к ним несколько измененные стихи «коршевского» периода и составил большой цикл из 18 стихотворений под названием «Борьба». Кульминацией «Борьбы» стали тринадцатое стихотворение «О, говори хоть ты со мной. » и четырнадцатое – «Цыганская венгерка».
Стихотворение «О, говори хоть ты со мной. » напоминает романс. А «Цыганская венгерка» сродни народной песне. Цыганские хоры в эти годы уже исполняли зажигательный танец «венгерка», цыганский вариант какого-то мадьярского танца, возможно, чардаша. Мелодия «венгерки», прототип будущей «Цыганочки», состояла из двух или более частей, исполнявшихся в разных темпах. Поэтому и строфы «Цыганской венгерки» Аполлона Григорьева написаны в разных ритмах.
До создания песни оставался один шаг.
Романэ чаво
Увлечение русских поэтов, писателей и музыкантов цыганским пением и плясками, вообще цыганской темой началось еще в пушкинскую эпоху. Позднее ездить к цыганам стало модой, даже купцы езживали. Но Григорьев любил цыган не из моды, а «по родству бродяжьей души». Говорят, русский человек умирает дважды: первый раз – за родину, второй – когда слушает цыган. Аполлон Григорьев писал: «Вам хочется выражения для этой неопределенной, непонятной тоскливой хандры – вы броситесь к цыганам, броситесь в ураган диких, странных, томительно странных песен, распустивши русскую душу во всю распашку. »
Поэт растворялся в цыганской стихии, он знал обычаи и искусство цыган, собирал и исполнял их песни, даже выучился немного говорить по-цыгански. Он часто надевал красную рубаху-косоворотку, плисовые шаровары заправлял в сапоги с напуском, на плечи набрасывал поддевку и отправлялся в табор – тогда кочевые цыгане разбивали шатры прямо за Серпуховской заставой. Там Григорьева знали и принимали как истинного «романэ чаво» – цыганского парня. Или ехал в Марьину рощу, где в неприглядных домишках жили и выступали перед гостями несколько цыганских хоров. Но чаще всего Аполлон Григорьев бывал в хоре Ивана Васильева в Грузинах.
Выдающийся цыганский музыкант – хоревод, композитор и гитарист – Иван Васильев был учеником знаменитого Ильи Соколова. Того самого Соколова, про которого Пушкин писал:
Григорьев в середине 1850-х годов. Увлеченный искусством цыган, в эти годы он пишет свой шедевр: «Цыганскую венгерку»
Так старый хрыч цыган Илья,
Под лад плечами шевеля,
Глядит на удаль плясовую
Да чешет голову седую.
(Считается, что песня «Соколовский хор у «Яра» и романс «Эй, ямщик, гони-ка к «Яру»!» – о хоре «того самого» Ильи Соколова. Это ошибка, ведь тогда и «Яра» еще не было. В ресторанах «Яр» и «Стрельна» выступал хор другого представителя славной династии Соколовых – Федора, значительно позже, в 1860-1870 годах.)
А старик Илья Соколов перед смертью в 1848 году передал руководство своим хором не сыновьям или другим родственникам, а Ивану Васильеву как наиболее талантливому музыканту. Васильев первым ввел в своем хоре ансамблевое пение – трио и квартеты, стал первым цыганским композитором, чьи произведения издавались, известно около двадцати опубликованных песен Васильева.
Аполлон Григорьев дружил с Иваном Васильевым и хорошо знал других участников хора. А личности там были примечательные. Одного певца, например, никто не называл по имени, а только по прозвищу – Скипидар Купоросыч – за любовь к горячительным напиткам. Но в хоре его ценили, потому что, как говорится, мастерство не пропьешь.
Однажды Григорьев захотел приобщить к цыганскому искусству своего друга Афанасия Фета и стал звать его в Грузины, к Васильеву, послушать знаменитую солистку Стешу. «Сейчас она влюблена в одного гусара, – рассказал Григорьев, – а денег, чтобы выкупить ее у хора, у гусара нет. Бедняжка в такой тоске пребывает, но если запоет. Любовь для певца та же музыка!»
На другой день Григорьев зашел за другом и был в поддевке, «с гитарой под полою». Поехали в Грузины. В зале для гостей у окошка сидела Стеша, с нею Иван Васильев. Друзья стали уговаривать Стешу спеть, но она все отказывалась. Тогда Григорьев завел разговор о другом, а сам начал наигрывать на гитаре, потом напевать, Васильев ему вторил. Наконец Стеша запела, да как! По словам Фета, «она вся унеслась в свои песни. Когда она запела:
Вспомни, вспомни, мой любезный,
Нашу прежнюю любовь –
чуть заметная слезинка сверкнула на ее темной реснице. Сколько неги, сколько грусти и красоты было в ее пении!»
Иван Васильев был верным другом и чутким человеком, способным понять и разделить чужую боль. Когда Григорьев прочитал ему «Цыганскую венгерку», музыкант сразу проникся чувствами поэта. Он обработал мелодию «венгерки», сочинил знаменитые гитарные вариации. Так григорьевская «Цыганская венгерка» стала наконец песней.
Очень скоро ее стали исполнять цыганские хоры. Во вторую часть песни вошли строфы из стихотворения «О, говори хоть ты со мной. ». Кто-то досочинил припев «Эх, раз, еще раз. », которого не было в стихах Григорьева. На основе этой, новой «венгерки» начал развиваться чечеточный цыганский танец, который мы называем попросту «Цыганочкой».
Счастье поэта
«Странствия», «скитальчества» – ключевые понятия в судьбе и в творчестве Аполлона Григорьева. Какая-то роковая неприкаянность была его вечной спутницей. В Москве, в Петербурге, в Италии, в Сибири – он нигде не укоренился, кочевал по съемным квартирам, убегая от несчастий и кредиторов. Но они всегда настигали его. Григорьев то сорил деньгами, словно ухарь-купец, то сидел в долговой яме. Порою пил, и пил изрядно. И сам того не скрывал:
Однако знобко. Сердца боли
Как будто стихли. Водки что ли?
Сердце его так и не согрелось ответной любовью. В последние годы сошелся, по собственным словам, со «жрицей любви». Женщина с искалеченной душой и мужчина с израненным сердцем – почему они сошлись, кто знает? Порой нечего было есть. Когда у них родился ребенок, в комнате стоял холод – не было дров, у матери пропало молоко. Младенец умер. Вскоре они разошлись, но Григорьев жалел несчастную и просил друзей:
. Коль вам ее
Придется встретить падшей, бедной,
Худой, больной, разбитой, бледной,
Во имя грешное мое
Подайте ей хоть грош вы медный.
Законную супругу Лидию Федоровну поддерживала семья Коршей, учебу сыновей оплачивал Константин Кавелин, тот самый счастливый соперник. Сама Лидия Федоровна вынуждена была пойти в гувернантки. И как-то раз, на беду, в подпитии она заснула с зажженной папиросой и не проснулась.
Да был ли когда-нибудь счастлив Аполлон Григорьев? Был. В творчестве. Разве не счастье сочинить песню, которую тут же подхватят и запоют? А Григорьев прославился при жизни не только «Цыганской венгеркой». Его статья «О комедиях Островского и их значении в литературе и на сцене» впервые заявила современникам о рождении национального русского театра. Другая знаменитая его статья «Взгляд на русскую литературу после смерти Пушкина» впервые определила значение национального гения не только в прошедшем времени, но и в настоящем и в будущем. Именно Григорьев написал: «Пушкин – наше всё». Как поэт Григорьев стоит в литературе того периода наравне со своими друзьями Полонским, Огаревым и Фетом, а лирический цикл «Борьба» сравним с творениями Тютчева и Некрасова. В начале XX века поэзию Аполлона Григорьева высоко оценил Александр Блок, издал в 1916 году том его «Стихотворений», составил библиографию всех известных на ту пору произведений.
Был счастлив Григорьев и в дружбе. Кроме уже названных друзей, он гордился дружбой и сотрудничеством с Островским, Тургеневым, братьями Достоевскими и еще многими писателями, артистами и музыкантами.
А по жизни – горемыка. В июне 1864 года в Санкт-Петербурге Аполлон Григорьев во второй раз угодил в долговую тюрьму. В письме на волю он жаловался, что не может работать: «Не говорю уже о непереносной пище и недостатках в табаке и чае – задолжавши кругом, можно ли что-либо думать?» Через два месяца его выкупила одна бесталанная писательница, которой он обещал отредактировать какие-то сочинения. Аполлон Григорьев прожил на свободе всего четыре дня – 28 сентября 1864 года он умер от апоплексического удара, как тогда именовали инсульт.
Его похоронили в земле нелюбимого города. На проводах было несколько знакомых литераторов и артистов. И большая группа странных незнакомцев в обносках – соседи Григорьева по долговой тюрьме.
Владимиру – от Аполлона
Цыганский хор (конец XIX века)
А «Цыганская венгерка» жила самостоятельной жизнью. То есть не по писанному тексту и не по нотам, а словно сама по себе. Разные исполнители включали в «свою» песню разные строфы из стихов Григорьева и с такой же свободой дополняли новыми куплетами. Встречались иногда бездарные и пошлые добавления, вроде: «У меня жена была, она мне изменила. » Но в основном варианты «Цыганской венгерки» – теперь песня называлась «Две гитары» – достойны оригинала.
В советский период «Две гитары» практически не исполнялись со сцены. Видно, товарищи из реперткомов знали только «застольный» вариант этой песни, и потому «не пущали». А за границей ее пели в основном в русских ресторанах. Много было «цыганщины», дурного вкуса, но встречались и выдающиеся авторы и артисты.
Люди старшего поколения помнят попурри на темы цыганских песен и романсов из кинофильма «Сестра его дворецкого» в исполнении Дины Дурбин. Там звучит фрагмент песни «Две гитары»:
Отчего, да почему
На глазах слезинки?
Это просто, ничего –
По любви поминки!
За границей никто не мог спеть «Две гитары» лучше старого питерского цыгана Алеши Дмитриевича. Наряду с любовной тоской он привнес в текст и в исполнение ностальгию:
Поле, ветер, огоньки,
Дальняя дорога.
Ноет сердце от тоски,
А на душе тревога.
Отдельные строки и образы Дмитриевича использовал Шарль Азнавур в своей превосходной песне «Две гитары» на французском языке, только припев звучит по-русски, с акцентом: «Езчо раз. » Азнавур поет как будто о цыганско-русской ностальгии, а все-таки слышится в его песне и тоска армянского изгнанничества.
Появлялись, правда, реже и яркие инструментальные вариации на тему «Цыганской венгерки». В конце XIX века в хоре питерских цыган выступал гитарист-виртуоз Федор Иванович Губкин. Когда Губкин состарился, он переместился на задний ряд в хоре. Молодежь считала, что он и играть-то не умеет, а гитару держит «для форсу». Однажды к цыганам приехал князь Кочубей с большой компанией – хотели записать «Цыганскую венгерку» в исполнении Губкина на фонограф. «Увольте, я 60 лет как не играю!» – отказывался Губкин. Тогда князь встал перед старым цыганом на колени: «Ну, как сможешь, дядя Федя!» Цыган заплакал. А потом сказал лучшим гитаристам хора: «Ну-ка, подыграйте мне». И заиграл. «Я чуть не обезумел, услышав игру старика, – вспоминал один цыганский артист. – Ни тогда, ни после я не слышал подобной игры». В тот же вечер Федор Иванович Губкин умер, видимо, отдав последние душевные силы «Цыганской венгерке».
Когда Владимир Высоцкий был в Париже, Марина Влади познакомила его с Алешей Дмитриевичем. Сидели в комнате артиста над рестораном. Зазвенели две гитары, Дмитриевич начинал куплет, Высоцкий подхватывал. Во время этого исполнения Высоцкий начал импровизировать:
Я по полю, вдоль реки,
Света – тьма, нет бога!
А в чистом поле васильки,
Дальняя дорога.
После этой встречи родилась «Моя цыганская» Владимира Высоцкого.
И ни церковь, ни кабак –
Ничего не свято!
Нет, ребята, все не так,
Все не так, ребята!
И обращение «ребята» навеяно исполнительской манерой Дмитриевича, так артист обращался к любой аудитории, часто вплетал скороговоркой в текст песен.
Есть редкая домашняя запись, на которой Владимир Высоцкий исполняет «Мою цыганскую», а солирует на семиструнной гитаре режиссер Петр Тодоровский. И кажется, что песня рождается «здесь и сейчас», что вот так же самозабвенно исполняли «Цыганскую венгерку» Аполлон Григорьев и Иван Васильев. Так же – не по тексту, а по духу. А может быть, дело в том, что у талантливых людей каждое исполнение – это рождение заново.
И раз, и еще раз.
Каждый раз, как в первый раз!