Как единое, не имея частей может быть многим

Объясню, как Единое, не имея частей, может быть Многим.
(прежняя статья изменена)

Еще Платон сформулировал философскую проблему единого и многого.
Вкратце, она звучит так: единое не может состоять из частей, иначе оно станет многим, но единое – это целое, а целое состоит из частей.

Мы будем рассматривать данную проблему в связке с диалектическим законом единства и борьбы противоположностей. Ведь единство в любой из форм материи означает нечто Единое, а противоположности подразумевают наличие некоего множества (по меньшей мере, пары объектов).
И отсюда вытекает понимание важности этой проблемы. Разрешив проблему единого и многого, мы разрешим проблему самодвижения или начала любого движения материи, т.к. именно единство и борьба противоположностей есть диалектическая причина движения.

Приведу несколько цитат о той же проблеме:
«Формулируя общую проблему учения об идеях, Платон видит ее в установлении возможности существования многого, исходя из идеи единого. Главный принцип платоновской диалектики единого, по Гегелю, состоит в том, что положение единое есть, противоположно само себе и означает, что оно есть не единое, а многое. Таким же образом и многое само по себе есть не многое, а противоположное этому многому единое[3]». (Протопопов И. А. (к. филос. н, СПбГУАП)).

К такому же выводу о невозможности существования Единого приходит и Эйнштейн, рассматривая нашу проблему с физической стороны: «Однако этот эфир нельзя представлять себе состоящим из прослеживаемых во времени частей». [А.Эйнштейн Собрание научных трудов в 4 томах, 1956г т.1, с.689] – так пишет Эйнштейн, отрицая существование эфира.

Но мы рассмотрим один простой пример и, думаю, всем станет ясно, как Единое может быть Многим и при этом не состоять из частей.

Представим себе Единое.
Чтобы как-то проявлять свое существование оно должно обладать какими-то свойствами. Например, быть красным, мокрым, тяжелым, звенящим шаром. Или твердым, блестящим, сухим, легким кубом. Все эти объекты будут едиными. Но, у всякого Единого может насчитываться множество свойств.
Являются ли свойства – частями? Можно ли отделить красное от тяжелого, или мокрое от звенящего? Нельзя. Каждое из этих свойств, взятое по отдельности есть ничто. Только вместе они могут составить нечто Единое.

Но каждое его свойство может изменяться (красное – стать синим, мокрое – высохнуть, тяжелое – стать легче или еще тяжелее, звон может смениться тишиной) и таких свойств у единого может быть огромное количество. Причем, каждое свойство в составе единого должно присутствовать во всех своих вариантах. Ведь если единое не будет состоять из всех цветов радуги, оно не будет уже единым.
И тут мы приходим к пониманию «многого» или «иного». Выделенный из единого конкретный набор свойств, будет представляться «иным», с точки зрения единого. Так (синий, сухой, легкий, шипящий куб) уже будет представителем бесконечного множества, оставаясь в то же время одним из вариантов существования Единого. Но и сам для себя такой (синий, сухой, легкий, шипящий куб) будет представляться единым. И, считая себя центром Вселенной, будет считать иные сочетания свойств Единого – «множеством».
Именно в силу того, что Единое содержит в себе все свойства, мы и не можем его наблюдать (мы не можем видеть красное и синее одновременно). Единственная возможность существования единого – стать «многим» или «иным».

Это напоминает криптекс из фильма «Код Да Винчи». Бочонок с множеством колец, на которых написаны буквы. Становясь в определенном порядке из букв образуется слово, которое сторонний наблюдатель может прочесть. Но, при этом, обладая множеством свойств – букв, криптекс остается Единым объектом.

Хотя, стоит уточнить:
Наличие определенных свойств у объекта позволяет нам вступать с ним во взаимоотношения (видеть, слышать, ощущать – изучать – такой объект). Но если объект обладает огромным множеством свойств или содержит в себе свойства, противоположных друг другу. Можем ли мы каким-либо образом взаимодействовать с таким объектом? И что это могут быть за объекты?
Ученые и философы часто отмечали поразительную способность математики точно описывать физический мир. Происходит это оттого, что объектами, содержащими в себе наборы противоречивых свойств, являются математические символы (числа, буквы и знаки). Одно такое число может содержать в себе всю палитру качеств описываемой материи.
И мы невольно переходим на язык математики всякий раз, когда перечисляем однотипные свойства даже разных объектов или затрудняемся отождествить некий физический объект с одним определенным качеством.

Перейти на язык математики значит – присвоить неким объектам или набору свойств новое «Имя». Семь определенных цветов назовем радугой. Большое количество молекул назовем массой. И т.д.

Другими словами: числовое или алгебраическое описание объекта – есть его свойство!
И именно это свойство помогает рассчитать параметры движения объекта в прошлом и в будущем, т.к. эти свойства охватывают весь период «жизни» данного объекта.

Возвращаясь к Единому.
Оно само о себе не может ничего сказать, для этого нужен сторонний наблюдатель, который уже становится «многим» или «иным», но должен в тоже время оставаться и единым. Как такое возможно?
У меня зачесался нос. Но чтобы началось движение руки к носу, я должен хотя бы понимать, что нос – мой и рука – моя, но нос и рука – это разные вещи! И как разные вещи они могут двигаться друг относительно друга, но управляться они должны мною, как единое целое.

Итак, мы пришли к причине движения.
Самодвижением почесывание носа можно назвать, если рассматривать меня как целое, а движением – если посмотреть на руку, относительно носа или всего остального тела. Мы не будем использовать термин «самодвижение», т.к. начало любого движения всегда лежит вне движимого объекта (рука не растет на носу, иначе бы она тоже чесалась).

Вывод: чтобы положить начало любому движению материи ее нужно разделить на противоположности по какому-либо признаку (по цвету, по форме, по массе).

На данном этапе развития мы не можем сказать, что было первым толчком к подобным разделениям, положившим начало всего окружающего многообразия, но можем утверждать, что толчок этот произошел в полном соответствии с третьим законом диалектики (закон отрицания отрицания и его объяснение приведено в моей ст.«Диалектические законы перехода информации в материю»).

Именно третий закон движения порождает усложнение, развитие материи и замыкает, делает взаимозависимыми все три диалектических закона, как три шага в блок-схеме циклической компьютерной программы.

Источник

Античная философия: проблема единого и многого

Первым философом часто называют Фалеса из города Милета. Фалес разрешил головоломку многого и единого следующим образом: он заявил, что началом всего является вода. Мир удивителен, он одушевлен и полон божеств, но началом всего существующего является вода. Ученик Фалеса Анаксимен считал началом всего воздух. Гераклит признал первоначалом огонь. Анаксимандр считал, что все произошло из беспредельного вещества, которое он назвал апейроном. Эмпедокл брал в качестве основы четыре вещества: огонь, воду, воздух и землю.

Самые мудрые философы считали, что многое существует, и все свое внимание обращали на единое, нашлись философы, среди них мудрейшие – Парменид и Зенон (оба из города Элеи), которые очевидное сделали неочевидным. Они доказывали, что многое вообще не существует. Мнение о реальности многого, является облаком чувств. Нельзя слепо доверять чувствам: прямая палка на границе вода/воздух кажется изломанной, но она не является таковой. МНОГОЕ НЕ СУЩЕСТВУЕТ. СЮРПРИЗЫ ЭЛЕАТОВ

Лучшие греческие философы заметили, что элеаты в своих рассуждениях делят рассматриваемую реальность до бесконечности. Например, рассуждая о множественности, элеаты считают, что между двумя вещами есть третья, меньшая и так далее, вплоть до бесконечно малых вещей. Левкипп и Демокрит нашли радикальный выход: они стали утверждать, что существуют неделимые фрагменты (атомы) вещества, пространства и времени. Атомы вещества с эпохи древних греков и до наших дней называют просто атомами, атомы пространства называются амерами, а атомы времени хрононами. Кроме атомов вещества есть еще и пустота. Итак, любая вещь состоит из атомов и пустоты. В этом и состоит тайна соотношения единого и многого.

Источник

Проблема единого и многого и решение ее Платоном. (Гайденко П.П.)

Проблема единого и многого и решение ее Платоном.

Платон полностью согласен с элеатами в том, что без наличия чего-то самотождественного (т.е., иначе говоря без принципа тождества) невозможно никакое познание. «. Не допуская постоянно тождественной себе идеи каждой из существующих вещей, он (человек) не найдет, куда направить свою мысль, и тем самым уничтожит всякую возможность рассуждения» (1).

Эта же самая антиномия может быть сформулирована и по-другому, для понимания языка Платона мы должны рассмотреть и эту ее формулировку. Тождественное самому себе, а стало быть, неизменное, вечное, неделимое и т. д. бытие предмета не может быть дано среди явлений чувственного мира и должно быть вынесено за пределы последнего. Это бытие Платон называет идеей.

Вопрос о возможности познания этой идеи (или этих идей) этой возможности ее «ступить в отношение с познающим субъектом, ставится в этом случае как вопрос о том, как идея может быть связана с чувственным миром в каком отношении с чувственным миром она может находиться. Как может нечто самотождественно вступить в контакт с чем-нибудь, кроме себя самого если оно вступит в этот контакт, то оно уже не будет самотождественным, неделимым, неизменным и т. д.; но если оно не вступит в этот контакт, то мир чувственный окажется совершенно непричастен ему и само оно станет совершенно недоступным познанию. Платон формулирует эту антиномию с максимальной остротой (3).

Таким образом, полемика между элеатами и пифагорейцами по вопросу о едином и многом вновь возрождается у Платона, обогащенная еще одним аспектом, которого не было ранее, а именно аспектом гносеологическим.

С наибольшей полнотой эта проблема рассмотрена в диалоге «Парменид», Не случайно эта проблема является вершиной логической мысли Платона. Форма, в какой Платон рассматривает этот вопрос, сама по себе очень интересна. Он строит свое рассуждение по тому же принципу, по какому строится косвенное доказательство в «Началах» Евклида, а именно: он принимает определенное допущение и показывает, какие выводы следуют из этого допущения.

в) не имея частей, единое также не может находиться ни в самом себе, ни в другом; ибо, находясь в другом, оно охватывалось бы этим другим и касалось его многими своими частями; а находясь в себе, оно окружило бы само себя и таким образом раздвоилось бы на окружающее и окружаемое; следовательно, единое находится нигде, т. е. иначе говоря, нигде не находится;

Но почему же единое не может быть тождественным самому себе? Потому что природа единого, говорит Платон не та же, что природа тождественного: «Если бы единое тождественное ничем не отличались, то всякий раз, как что-либо становилось бы тождественным, оно делалось бы единым и, становясь единым, делалось бы тождественным»(5).

Мы можем истолковать это объяснение Платона в том смысле что понятие тождественности предполагает акт соотнесении, сравнения двух предметов, т. е. определенное действие сознания, в то время как единое условие возможности всего остального, в том числе и тождественного.

Далее Платон доказывает, что единое не может быть не равным, не неравным себе (ибо для измерения необходима мера, отличная от измеряемого); оно не может быть причастно времени, ибо оно не имеет частей, а потому не может не «становиться», ни быть в прошлом, настоящем и будущем (7).

Таким образом, исходя из допущения единого, Платон получил парадоксальный вывод, что единого не существует. Если допустить, единое само по себе, исключающее многое, то такое единое есть ничто: «Не существует не имени, ни слова для него, ни знания о нем, ни чувственного его восприятия, ни мнения» (9).

Гипотеза II. Единое существует (11). «Итак, утверждаем мы, если единое существует, надо принять следствия, вытекающее из единого, какие бы они не были». (12)

Как понять это рассуждение? Платон хочет сказать, что единое отлично от бытия не потому, что оно единое, а потому, что оно выступает в Системе «единое бытие», или «бытийствующее единое» т. е. в силу соединения с бытием как другим, чем само единое. Только так мы можем понять слова, что бытие и единое различны между собой в силу иного. Благодаря их соотнесенности, через которую единое вступает в отношение, появляется новое определение самого единого; оно есть иное.

Теперь, вслед за Платоном, перейдем к следующему определению системы «существующее единое». Оно, как мы уже знаем, есть и целое, и части. Взятое в качестве целого единое охватывает части; чтобы охватывать, оно должно быть ограниченным, хотя в качестве частей (т.е. со стороны своей множественности) оно бесконечно. «Существующее единое есть, надо полагать, одновременно и единое, и многое, и целое, и части, и ограниченное, и количественно бесконечное» (22).

Так завершается второй круг рассуждения. В качестве предпосылки Платон выдвинул утверждение: единое существует. В результате оказалось, что в этом случае единое имеет противоположное определения, ибо с самого начала положение «единое существует» раскрывается как положение «единое есть многое». Но при этом следует еще один существенный вывод: единое познаваемо, если оно есть многое, т.е. если оно имеет предикат бытия.

Однако на этом размышление Платона еще не завершаются. Он предпринимает новую попытку: посмотреть какие выводы последуют из тех же самых посылок для иного, а не для единого.

Гипотеза III. Вот посылка третьего рассуждения: «Не рассмотреть ли теперь, что испытывает другое, если единое существует?» (28).

Поскольку здесь единое берется как таковое, вне всяких определений, постольку у него нет никаких отношений, а значит, между ним и другим нет никакого посредствующего начала, они не находятся внутри одной системы. Платон это формулирует так: «Нет ничего отличного от них, и чем единое и другое могли бы находиться вместе» (37). Единое, взятое безотносительно, т. е. не наделенное атрибутом бытия, как мы уже знаем из первого круга рассуждений, не имеет никаких частей; к тому, у чего нет частей, ничто не может быть причастным. Другое, не причастное единому, не является ни единым (что само собой понятно), ни многим: ведь, как мы уже знаем, чтобы быть многим, оно тоже нуждается в причастности к единому. Оно в этом случае вообще лишено каких бы то ни было определений, что вполне понятно, поскольку все определения предполагают отнесенность, а ее здесь быть не может.

Вслед за Платоном мы рассмотрели четыре разные гипотезы и проследили, какие заключения из них вытекают. Все четыре имели в качестве общей посылки допущение, что единое есть, хотя это есть и понималось в разном смысле.

Оставшиеся четыре гипотезы имеют другую общую посылку: единого не существует. Платон прослеживает, какие выводы вытекают из несуществования единого:

а) для самого единого по отношению к многому (38);

б) для самого единого по отношению к самому себе (39) ;

в) для многого по отношению к единому (40);

г) для многого по отношению к многому (41).

Это соображение Платона проливает свет и на предшествующие его рассуждения. В каком же смысле, в самом деле, можно утверждать, что несуществующее единое причастно бытию? Разве это не абсурдное утверждение?

А вот когда мы говорим «единое есть» в смысле «единое есть единое», «А есть А», то в этом случае, хотя мы и не говорим, что «единое не существует», в результате экспликации содержания тезиса «единое есть единое» мы приходим к выводу, что о нем вообще ничего нельзя знать, ничего нельзя сказать и что оно, следовательно, непричастно бытию. И это потому, что оно определено с самого начала как лишенное всякого отношения.

Какие же характеристики в результате этого получает иное?

«. Любые [члены другого] взаимно другие, как множества; они не могут быть взаимно другими, как единицы, ибо единого не существует. Любое скопление их беспредельно количественно; даже если кто-нибудь возьмет кажущееся самым малым, то и оно, только что представлявшееся одним, вдруг, как при сновидении, кажется многим и из ничтожно малого превращается в огромное по сравнению с частями, получающимися в результате его дробления» (46).

Таким образом, по Платону, ситуация, которую демонстрировал Зенон, доказывая невозможность множества возникает в том случае, если многое соотносится с несуществующим единым. В этом случае недостает того начала благодаря которому множество приобретает характер определенного числа, а каждый член этого множества оказывается далее неделимым единством. Запомним этот вывод, он очень важен»?

Итак, если многое соотнесено с «несуществующим единым», то оно приобретает те черты текучести, или, как сегодня часто говорят, «брезжущего смысла», когда невозможно остановиться ни на чем определенном, твердом, ограниченном».

Гипотеза VIII. Наконец, последний случай: «Чем должно быть иное, если единое не существует?» (47).- Теперь несуществование берется в том же смысле, как и в гипотезе VI, а именно: единое вообще никак не отнесено к другому, не отнесено даже и как несуществующее. Какие выводы тогда следуют для иного? Раз нет никакой отнесенности, то понятно, что мыслить многое здесь вообще невозможно. Это заключительное рассуждение полностью повторяет начало диалога: там мы тоже имели дело с безотносительным единым.

«. Если единое не существует, то ничто из иного не может мыслиться ни как одно, ни как многое, потому что без единого мыслить многое невозможно. Если единое не существует, то и иное не существует и его нельзя мыслить ни как единое, ни как многое» (48). Значит, если многое соотнесено с несуществующим единым, то его можно мыслить, о нем можно говорить, хотя оно и будет неопределенным; но если многое вообще не соотнесено с единым, то о нем ничего нельзя сказать, а это равносильно тому, что его нет. Свой диалог Платон заключает следующими словами Парменида: «Не правильно ли будет сказать в общем: если единое не существует, то ничего не существует?-

» Т. е. даже для того, чтобы мыслить множество как беспредельное, текучее, неуловимое, все же нужно соотносить его с единым, хотя и несуществующим. Эту мысль Платона хорошо усвоила античная философия, прежде всего Аристотель. Он пишет по поводу «беспредельного»: «. ничто беспредельное не может иметь бытия; а если и не так, во всяком случае существо беспредельного как такое) не беспредельно» (Метафизика, II, 2). Аристотель здесь говорит о том же, что и Платон: чтобы мыслить беспредельное, нужно как-то ухватить его, определить с помощью чего-то, что само не может быть беспредельным.

Итак, если многое соотнесено с «несуществующим единым», то оно приобретает то черты текучести, или, как сегодня часто говорят, «брезжущего смысла», когда невозможно остановиться ни на чем определенном, твердом, ограниченном (49).

Гипотеза VIII. Наконец, последний случай: «Чем должно быть иное, если единое не существует?» (50).- Теперь несуществование берется в том же смысле, как и в гипотезе VI, а именно: единое вообще никак не отнесено к другому, не отнесено даже и как несуществующее. Какие выводы тогда следуют для иного? Раз нет никакой отнесенности, то понятно, что мыслить многое здесь вообще невозможно. Это заключительное рассуждение полностью повторяет начало диалога: там мы тоже имели дело с безотносительным единым.

«. Если единое не существует, то ничто из иного не может мыслиться ни как одно, ни как многое, потому что без единого мыслить многое невозможно. Если единое не существует, то и иное не существует и его нельзя мыслить ни как единое, ни как многое» (51). Значит, если многое соотнесено с несуществующи м единым, то его можно мыслить, о нем можно говорить, хотя оно и будет неопределенным; но если многое вообще не соотнесено с единым, то о нем ничего нельзя сказать, а это равносильно тому, что его нет. Свой диалог Платон заключает следующими словами Парменида: «Не правильно ли будет сказать в общем: если единое не существует, то ничего не существует?—

Совершенно правильно»,- отвечает его молодой собеседник (52).

Иными слогами, все живот единым: если не его утверждением, то его отрицанием, если не положительной, то отрицательной связью с ним.

Но применение этого метода у Платона и Евклида, как мы покажем ниже, осуществляется по-разному, что хорошо демонстрирует сам Платон, однако схема, которой сам пользуются, одна и та же.

Соотнесенность едкого и многого,

или системный характер идеального мира.

В диалоге «Парменид» Платон разрешает антиномию, поставленную перед научно-философской мыслью элеатами и софистами. Антиномия эта, как мы помним, формулировалась так:

Тезис элеатов: истинно (и соответственно познаваемо) только то, что тождественно самому себе (55);

Как решает эту антиномию Платон? Он, как мы видели, показывает, что условием познания (и не только познания, но, что важно, и самого бытия) единого является его соотнесенность с другим; а другое единого есть многое И наоборот: условием познаваемости (и существования) многого является его соотнесенность с единым без этого многое превращается в беспредельное (апейрон) и становится не только непознаваемым, но и не сущим (Платон, как мы знаем, часто называет беспредельное небытием, «ничем»).

Ответ гласит: единое есть многое, если оно мыслится соотнесенным с другим; а если его так не мыслить то его вообще невозможно мыслить.

При этом необходимо иметь в виду, что эта соотнесенность есть характеристика именно самих идей Платон подчеркивает, что именно в силу того, что в умопостигаемом мире идеи соотнесены друг с другом, что именно в логическом плане единое есть многое, они могут быть соотнесены и с чувственными вещами и становятся предметом познания. Платон предлагает обосновывать соотнесенность эмпирического мира с миром идеи соотнесенностью идей между собой. Соотнесенность логосов определяет собой причастность к ним вещей и проистекающую из этой причастности взаимную связь, соотнесенность уже и самих пещей.

Эту свою основополагающую мысль Платой поясняет следующим образом: «Если кто примется показывать тождество единого и многого в таких предметах, как камни, бревна и т. д., то мы скажем, что он приводит нам примеры многого и единого, но не доказывает ни того, что единое множественно, из того, что многое едино, и в его словах нет ничего удивительного, но есть лишь то, с чем все мы могли бы согласиться. Если же кто-то сделает то, о чем я только что говорил, то есть сначала установит раздельность и обособленность идей самих по себе, таких, как подобие и неподобие, множественность и единичность, покой к движение, и тому подобных, а затем докажет, что они могут смешиваться между собой и разобщаться, вот тогда, Зенон, я буду приятно изумлен. Твои рассуждения я нахожу смело разработанными, однако. гораздо более я изумился бы в том случае, если бы кто мог показать, что то же самое затруднение всевозможным способом пронизывает самые идеи, и, как вы проследили его в видимых вещах, так же точно можно обнаружить его в вещах, постигаемых с помощью рассуждения» (56). Не случайно Платон здесь устами Сократа задает вопрос именно Зенону. Это и в самом деле тот пункт, в котором Платон пересматривает учение элеатов. У элеатов ведь единое выступает как начало ни с чем не соотнесенное, а потому противоположное многому, т. е. миру чувственному. Чувственный же мир для них противоречив, ибо в нем вещи «соединяются и разобщаются» одновременно. Платон же показывает, что это «соединение и разобщение», т. е. единство противоположностей, свойственно и миру умопостигаемому (т. е. тому, что элеаты называют «единым») и что лишь благодаря этому единое может быть и именуемым, и познаваемым. Если же его рассматривать так, как того требуют Парменид и Зенон, то оно будет вообще непознаваемым и безымянным, а значит, несуществующим.

Платон, таким образом, ставит идеи к отношение одна к другой и показывает, что только единство многого, т. е. система, составляет сущность умопостигаемого мира и она есть то, что может существовать и быть познаваемо.

Описывая метод, примененный им в диалоге «Парменид», Платон говорит о том, что разум здесь пользуется гипотезами, предположениями для того, чтобы постигнуть высшее начало: «Достигнув его (начала, которое ужо не гипотетично.) и придерживаясь всего, с чем оно связано, он (разум) приходит затем к заключению, вовсе не пользуясь ничем чувственным, но лишь самими идеями в их взаимном отношении, и его выводы относятся только к ним» (57).

Нам представляется в этой связи вполне вероятным допущение, что тот способ рассмотрения соотношения единого и многого, который мы находим в диалогах Платона впервые возник в греческой науке при анализе языка, т. е. у софистов. Не случайно же именно софисты были первыми греческими грамматиками и филологами; возможно, именно они и раскрыли ту парадоксальную природу слова и предложения, которую впоследствии до конца выявил Платон. На тот факт, что именно анализ языка дал толчок к исследованию природы мышления как соотнесения единого и многого, указывает следующий отрывок из диалога «Филеб». «Мы утверждаем,- говорит Сократ,- что тождество единства и множества, обусловленное речью, есть всюду, во всяком высказывании; было оно прежде, есть и теперь. Это не прекратится никогда и не теперь началось, но есть, как мне кажется, вечное и нестареющее свойство нашей речи. Юноша, впервые вкусивший его, наслаждается им, как если бы нашел некое сокровище мудрости; от наслаждения он приходит в восторг и радуется тому, что может изменять речь на все лады то закручивая ее в одну сторону и сливая все воедино то снова развертывая и расчленяя на части. » (58).

К своему удивлению, мы узнаем в этом юноше самого Платона, который в «Пармениде» именно тем и занимается, что «изменяет речь на все лады», то приводя все к единому, то снова раздробляя на множество. «Тут прежде и больше всего недоумевает он сам, а затем повергает в недоумение и своего собеседника. » (59).

Таким образом, оказывается, что не столько Платон ведет свой диалог, сколько диалог ведет Платона; не Платон ведет речь о едином и многом, а сама речь ведет Платона, заставляя недоумевать и удивляться не только его слушателей, но и его самого.

1. Парменид, 135b- с/Пер. И. Н. Томасова.

2. Платон устами Парменида следующим образом поясняет эту мысль, которую еще трудно понять молодому Сократу, «. Если бы кто стал утверждать, что идеи, будучи такими, какими они, по-нашему, должны быть, вовсе недоступны познанию, то невозможно было бы доказать, что высказывающий это мнение заблуждается.

— Почему так, Парменид?- спросил Сократ.

— А потому, Сократ, что и ты, и всякий другой, кто допускает самостоятельное существование некоей сущности каждой вещи, должен, я думаю, прежде всего согласиться, что ни одной такой сущности в нас нет.

— Как так?- сказал Сократ.

— А что же препятствует он, Парменид, там находиться? сказал Сократ.

— Пожалуй, таков,- сказал Сократ.

— Что же, Сократ, решишься ли ты утверждать, что единая идея действительно делиться у нас на части и при этом все же остается единой?

4. Парменид, 137с. Здесь, видимо следовало бы перевести это вопрос так: «Если оно единое, то может ли оно быть многим?». Далее мы увидим почему связку «есть» здесь не следовало бы подчеркивать.

10. Впоследствии неоплатоники увидели в этом рассуждении Платона первую форму негативной теологии: единому, как оно есть само по себе, безотносительно к чему бы то ни было, невозможно приписать никаких предикатов; оно может быть определено только через отрицание. Это неоплатоновсккое понимание оказало влияние на средневековую теологию, возрожденческую метафизику и немецкую мистику Мейстера Экхарта и Якова Беме.

13. Вторая гипотеза гораздо глубже связана с первой чем это может показаться на первый взгляд, а именно: в первом рассуждении доказывается, что единое, как таковое, еще не имеет предиката бытия; что оно, будучи только единым, не есть; а значит, бытие приходит к единому не из него самого. Второе рассуждение как раз и начинается с приписывания единому предиката бытия, т. е. с соединения единого с бытием.

15. Можно также сказать, что если в первом круге рассуждения «есть» в выражении «единое есть» понималось только в смысле тождества единого самому себе, почему мы и предпочли сформулировать это выражение как «единое едино», то в этом втором круге рассуждения «есть» употребляется в экзистенциальном смысле, в смысле «единое существует». Но это различение связки «есть» в смысле формального тождества (тавтологии) и в экзистенциальном смысле, различение, которым пользуется современная логика, не во всех отношениях совпадает со способом мышления Платона.

17. «Какие следствия проистекают из предположения: «единое существует?». Не представляется ли необходимым, чтобы это предположение обозначало единое, которое имеет части?

19. Каждый из элементов системы воспроизводит в себе первичное отношение (принцип построения системы), которое Маркс впоследствии назвал «клеточкой» системы.

20. Парменид, 142е-143.

46. Парменид, 164с- d.

49. Т. е. даже для того, чтобы мыслить множество как беспредельное, текучее, неуловимое, все же нужно соотносить его с единым, хотя и несуществующим. Эту мысль Платона хорошо усвоила античная философия, прежде всего Аристотель. Он пишет по поводу «беспредельного»: «. ничто беспредельное не может иметь бытия; а если и не так, во всяком случае существо беспредельного

53. Хотя мы здесь рассматриваем диалог «Парменид», однако это не значит, что в других диалогах Платон не пользуется тем же методом. Диалог «Парменид», однако, удобнее для анализа потому, что здесь метод Платона выступает в наиболее чистом виде.

54. В. Лейнфельнер отмечает, что метод, примененный Платоном, «по сей день остается единственным методом экспликации следствий, вытекающих из некоторого принятого тезиса».

57. Государство, 511b- с/Пер. А. Н. Егунова.

Источник