что о бородинской битве писали ее участники со стороны французов
Бородино глазами французов
«Русские стяжали право считаться непобедимыми»
Во Франции Бородинскую битву, точнее – битву у Москвы (причём имеется в виду не город, а река Москва), традиционно считают своей победой. С формальной точки зрения они правы: ведь русская армия отступила, а французская продолжила отступление и вошла в Москву. Французы достигли конечной цели своего похода, как им казалось, а русские эвакуировали свою древнюю столицу.
Победа, которую не заметил сам Наполеон
Но современники, особенно участники этой битвы с французской стороны, конечно, хорошо видели, что русские не были разгромлены. Настоящая победа предусматривает, что победившая армия преследует побеждённую и берёт в плен её отставших бойцов. Ничего подобного после Бородина не было – русские организованно отступили, а не бежали.
Более того, вечером того же дня, 7 сентября (26 августа по русскому стилю) 1812 года, когда состоялась битва, Наполеон приказал своим войскам очистить пункты на Бородинское поле, занятые днём, и отойти на исходные позиции. Он боялся ночной атаки русских войск. В то же самое время Кутузов планировал на следующий день атаковать врага и даже издал об этом соответствующий приказ! Лишь поздно ночью, узнав о жестоких потерях своей армии, он счёл за лучшее продолжить своё отступление.
Кадр из сериала «Война и мир» 2007г.
То есть, если французы победили, то они этого сначала даже не поняли! И много лет спустя, уже в ссылке на острове Святой Елены, диктуя своему биографу, Наполеон не называл битву у Москвы своей победой. Уж он-то хорошо знал, что такое победа! «Французы показали себя достойными одержать победу, а русские стяжали право считаться непобедимыми», – вот как он выразился об этом сражении. Только «достойной одержать победу» считал Бонапарт свою Великую армию, но не победившей в подлинном смысле этого слова.
Кадр из сериала «Наполеон» 2002г.
Свидетельства участников битвы
Тот же Сегюр пишет, что настроение уцелевших французских солдат после битвы совсем не было похоже на настроение победившей армии: «При виде императора даже раздались крики торжества. Но эти крики были редкими, так как в этой армии… каждый судил о положении всех. Французские солдаты не обманывались. Они изумлялись тому, что так много врагов было перебито, так много было раненых, и так мало пленных! … А только по числу пленных и судили о победе. Убитые же скорее доказывали мужество побеждённых, нежели победу. Если остальные смогли отступить в таком порядке, гордые и не упавшие духом, то какая польза была в том, что поле битвы осталось в наших руках?»
Болконский (на переднем плане) и Наполеон после битвы при Аустерлице. Скриншот из фильма Сергея Бондарчука «Война и мир» 1965г.
Арман де Коленкур, бывший посол Франции в Петербурге, во время войны находился в свите Наполеона. На Бородинском поле он потерял своего брата – генерала. Коленкур свидетельствовал: «Ещё никогда мы не теряли в одном сражении столько генералов и офицеров… Император много раз повторял, что он не может понять, каким образом редуты и позиции, которые были захвачены с такой отвагой и которые мы так упорно защищали, дали нам лишь небольшое число пленных… Численность всех корпусов сильно сократилась. Слава стоила ему дорого. Остановленный вчера вечером неприятелем, который в своём отступлении не оставлял за собой ничего, он был теперь уверен, что это кровопролитное сражение не будет иметь других результатов, кроме того, что даст ему ещё некоторую территорию».
Итак, участники сражения с французской стороны не обманывались в тот момент насчёт того, что их победа при Бородино, если это вообще можно было назвать победой, в лучшем случае пиррова.
Бородинская битва 1812 года в мемуарах офицеров Наполеона
Крупнейшее сражение не только в истории Отечественной войны 1812 г., но и вообще в истории войн, развернулось 26 августа (7 сентября) в 123 верстах к западу от Москвы у села Бородино. На небольшом сравнительно пространстве сошлись около 150 тыс. русских (включая казаков и ополченцев) при 624 орудиях и 153 тыс. французов, имевших 587 орудий.
Б орьба за Багратионовы флеши с переменным успехом длилась несколько часов, и лишь после того, как был тяжело ранен Багратион и в рядах русских наступило временное замешательство, французы захватили флеши и к 11 часам окончательно утвердились на них. Принявший командование левофланговыми дивизиями генерал П. П. Коновницын отвел их за Семеновский овраг и продолжил оборону на новом рубеже.
Не менее драматичные события разворачивались в это время в центре русской позиции в районе Курганной батареи, или батареи Раевского. В половине 10-го утра во время второй атаки на редут 30-й линейный полк при поддержке других частей 1-го армейского корпуса Л. Н. Даву первым же броском овладел высотой, на которой располагалась батарея, но оказавшиеся случайно в этом месте генералы А. П. Ермолов и А. И. Кутайсов моментально организовали контратаку русских пехотинцев и егерей и освободили батарею. В этой получасовой схватке погиб командующий русской артиллерией двадцативосьмилетний генерал- майор Кутайсов, а возглавивший атаку французов бригадный генерал Ш. Боннами получил множество штыковых ран и был взят в плен. Французский 30-й линейный полк почти полностью погиб на батарее в день Бородинской битвы 1812 года.
В критический момент боя, когда Е. Богарне готовил очередную атаку на Курганную батарею, маршал М. Ней штурмовал русские укрепления у деревни Семеновское, а Наполеон готов был для довершения успеха ввести в бой Молодую гвардию, русский главнокомандующий М. И. Кутузов направил в обход левого фланга французов кавалерийский корпус генерала Ф. П. Уварова и казачий корпус атамана М. И. Платова. В ходе рейда конница должна была оттянуть максимально возможное количество войск противника от левого фланга русской позиции. И хотя полностью выполнить поставленную задачу не удалось, диверсия русской кавалерии на время приостановила атаки неприятеля и дала возможность нашему командованию подтянуть резервы и перегруппировать силы на важнейших участках сражения.
Бородинское сражение. Неизвестный художник, гравюра начала XIX века
После полудня основные события Бородинского сражения развернулись у Курганной батареи, «фатального редута», или «адской пасти», как называли ее французы. К тому времени поредевшие батальоны 12-й и 26-й пехотных дивизий, защищавших батарею, сменили полки 24-й пехотной дивизии под командованием генерала П. Г. Лихачева. На этот раз Наполеон решил взять высоту комбинированным ударом кавалерии и пехоты: с флангов должны были наступать кавалеристы О. Коленкура и Л. Шастеля, с фронта — пехота Е. Богарне. С невероятными усилиями кирасиры 2-го корпуса кавалерийского резерва прорвали оборону русских и с тыла ворвались на батарею. Скованные боем с французской конницей полки 24-й пехотной дивизии не смогли сдержать неприятельскую пехоту. После 15 часов батарея Раевского была занята французами. При ее взятии погиб от картечной пули генерал О. Коленкур и смертельное ранение получил генерал Ж. Ланабер. Командир оборонявшей курган 24-й дивизии генерал П. Г. Лихачев, получив ранение, попал в плен.
Весь день 26 августа (7 сентября) продолжался бой и на крайнем левом фланге русской армии, где 3-й пехотный корпус генерала Н. А. Тучкова и ополченцы пресекали попытки 5-го армейского корпуса генерала Ю. Понятовского зайти в тыл русской обороны.
В середине дня полякам удалось захватить ключевой пункт того участка позиции — Утицкий курган. Но получивший подкрепление Тучков контратаковал неприятеля и вернул утраченную позицию. В этой контратаке командир 3-го пехотного корпуса генерал-лейтенант Тучков l-й погиб. Лишь после того как основные силы 2-й армии, оставив Багратионовы флеши, отошли к Семеновскому оврагу, вынуждены были отступить и части 3-го корпуса.
С захватом Семеновских укреплений и Курганной батареи сражение не закончилось. В центре позиции продолжались кавалерийские стычки, в которых отличились, В частности, Кавалергардский и лейб-гвардии Конный полки, до темноты продолжалась артиллерийская дуэль. К исходу дня на пространстве от деревни Горки до старой Смоленской дороги русские войска отошли на 1 —1,5 версты и закрепились на новых рубежах.
М. И. Кутузов, получив к полуночи донесения о громадных потерях армии, приказал отступить в сторону Можайска. В руках французов остались село Бородино, батарея Раевского, Семеновские укрепления, Утицкий курган, однако к ночи Великая армия отошла на исходные позиции к деревне Шевардино.
Событиям 26 августа (7 сентября) посвящены фрагменты воспоминаний Франсуа, Куанье, Гриуа и некоторые другие, или, по крайней мере, его свидетелями, вроде Боссе. Как правило, мемуаристы описывают те фрагменты битвы, которые разворачивались на их глазах, хотя некоторые — Рапп, Лежен — попытались охватить всю картину боя. Это свидетельствует о том, что, работая над воспоминаниями, они, участники похода, опирались не только на собственные впечатления, но и использовали дополнительные материалы.
В итоге умело подобранные составителями сюжеты дают достаточно полную картину грандиозного Бородинского сражения. В этих эпизодах чувствуется настроение солдат Великой армии в ночь перед боем, причем — разные его оттенки. К примеру, Ложье запомнились дождь и ночной холод: «Внезапная пере мена температуры вместе с необходимостью обходиться без огня заставила нас жестоко страдать последние часы перед рассветом. Мы выступаем, плохо одетые, наполовину замерзшие, утомленные, невыспавшиеся».
Битва при Бородино. С картины британца Уильяма Хита
Напротив, Гриуа отмечал энтузиазм, господствовавший во французском лагере: «У нас царила шумная радость, вызванная мыслью о битве, исход которой никому не казался сомнительным. Со всех сторон перекликались солдаты, слышались взрывы хохота, вызываемые веселыми рассказами самых отчаянных, слышались их комически-философские рассуждения относительно того, что может завтра случиться с каждым из них. Горизонт освещали бесчисленные огни, довольно беспорядочно разбросанные у нас, симметрично расположенные у русских вдоль укреплений; огни эти напоминали великолепную иллюминацию и настоящий праздник».
Описания собственно боя даны мемуаристами достаточно достоверно. При этом подавляющее большинство авторов в той или иной степени подробности описывают борьбу за ключевой пункт русской обороны — Курганную батарею. Достовернее всего получается это у тех, кто принимал непосредственное участие в штурме редута. Капитан Франсуа, ранее раненый в ногу, был среди тех, кто штурмовал батарею в ходе второй атаки. Он писал: «Русская линия хочет нас остановить; в 30 шагах от нее мы открываем огонь и проходим. Мы бросаемся к редуту, взбираемся туда через амбразуры, я вхожу туда в ту самую минуту, как только что выстрелили из одного орудия. Русские артиллеристы бьют нас банниками, рычагами. Мы вступаем с ними врукопашную и наталкиваемся на страшных противников. Много французов вперемешку с русскими падает в волчьи ямы. Я защищаюсь от артиллеристов саблей и убиваю нескольких из них. Я участвовал не в одной кампании, но никогда еще не участвовал в таком кровопролитном деле и с такими выносливыми солдатами, как русские».
Неточности или разночтения, встречающиеся в тексте, относятся более всего к деталям: ко времени того или иного эпизода, нумерации частей, фамилиям участников сражения. Неодинаково оценивают авторы и результаты Бородинской битвы. Все они уверены в победе Великой армии, однако степень полноты этой победы в восприятии французских мемуаристов разная. Так, префект императорского двора Л. Ф. Боссе, который весь день сражения находился при ставке Наполеона и не принимал непосредственного участия в битве, высказывается категорично: «Как бы там ни было, но победа была полная, настолько полная, что русская армия ни одной минуты не могла поверить в возможность отстоять свою столицу».
Более сдержанно рассуждает об итогах баталии генерал Ж. Рапп, получивший при Бородино свое 22-е ранение: «День кончился; пятьдесят тысяч человек легли на поле битвы. Мы захватили пленных, отняли несколько орудий, но этот результат не вознаграждал нас за потери, которых он нам стоил». Некоторые авторы мемуаров склонны даже осуждать Наполеона за бездеятельность во время боя, как это сделал Л. Гриуа: «Если бы он употребил те решительные приемы, которые дали ему столько побед, если бы он показался солдатам и генералам, чего бы только он не сделал с такою армией в подобный момент! Может быть, война закончилась бы на берегах Москвы».
Наполеон же, который в разное время по-разному оценивал итоги Бородинского сражения, находясь в ссылке на острове Святой Елены, утверждал, что французы показали себя «достойными одержать победу, а русские стяжали славу быть непобедимыми».
Вопрос о результатах Бородинской битвы относится к числу наиболее спорных в истории Отечественной войны 1812 г. Строго говоря, ни одной из сторон не удалось выполнить стоявших перед ней задач: французы не смогли в генеральном сражении разбить русскую армию, русские не смогли отстоять Москву. Но в стратегической перспективе русская армия оказалась в более выигрышном положении, ибо, находясь на своей территории, она имела источники пополнения, базы снабжения, она пользовалась поддержкой населения. Эти факторы, в конечном счете, обусловили перелом в ходе войны и успехи русских на втором ее этапе.
frolovchik
frolovchikЗаметки Владимира Фролова
Как смотрелся героизм сражавшихся при Бородине воинов с той стороны поля боя?
Я немного поискал и выписал вот такие отрывки из опубликованных по-русски мемуаров французских офицеров.
Об атаках батареи Раевского
Про ставку Наполеона
«В 12 часов дня я спросил Наполеона, не хочет ли он завтракать. Битва не была еще выиграна, и он сделал мне отрицательный жест: я неосторожно сказал ему, что не существует причины, которая могла бы помешать завтракать, раз это можно; тогда он довольно резко попросил меня удалиться. Позднее он съел кусок хлеба и выпил стакан красного вина, не разбавляя его водой. Он выпил стакан пунша в 10 часов утра, так как у него был сильный насморк.
Штаб артиллерии показал, что с нашей стороны было выпущено более 55 тысяч выстрелов. Русские дали по крайней мере столько же: я предоставляю таким образом судить об адском грохоте, который сопровождал эту памятную битву.
К 4 часам Наполеон сел на лошадь и поехал к авангарду, которым командовал Неаполитанский король, и к корпусам вице-короля и маршала Нея, которые сражались так мужественно. Было 7 часов вечера, когда он вернулся в свою палатку. Я заметил, что против обыкновения лицо его было разгоряченное, волосы в беспорядке и вид усталый. Он страдал, потому что потерял столько храбрых генералов и храбрых солдат. Должно быть, впервые ему показалось, что слава куплена слишком дорогой ценой; и это чувство, которое делает ему честь, было, наверное, одной из причин, которые заставили его отказаться двинуть кавалерию гвардии, как того просили Неаполитанский король, вице-король и маршал Ней, чтобы преследовать неприятеля и сделать победу еще более полной. А может быть, занятый больше общим положением дела, чем деталями, которые имели в виду эти три героя, и видел он гораздо дальше, чем они. Что касается меня, то, по-моему, его нужно только благодарить за то, что он пощадил свое отборное войско, из которого состояла гвардия, потому что мы были ему обязаны нашим спасением при отступлении…»
Боссе
«Генерал Десэ, которому нельзя было отказать в личной храбрости, оставался несколько минут совершенно открытым возле одного из редутов, исследуя позиции и движение русских войск, бывших перед нами. Я находился возле него, созерцая ту же картину. Вдруг пуля попала в кобуру у его седла и разбила бутылку с водкой, которой он запасся. Он очень огорчился и с досадой воскликнул, обращаясь ко мне: «Этим я обязан вашей проклятой белой лошади». Моя лошадь, одна из тех, которых я приобрел у генерала Бресанда, была действительно ослепительно белой масти, а такие лошади правда часто служат мишенью для неприятельских выстрелов, тем более что на них обыкновенно ездят генералы.
…Батарея послала нам несколько картечных залпов, причинивших нам большой вред. И между прочим, в это самое время пуля перебила генералу Десэ правое предплечье. Мы с поручиком Магнаном отвели его назад, так чтобы неприятельские выстрелы не могли до него долетать. Здесь нам попалось несколько хирургов, шедших навстречу раненым, и среди них был главный хирург Неаполитанского короля. Он оказал генералу первую помощь и по исследовании его раны стал уговаривать его согласиться на ампутацию предплечья. Явившийся почти вслед за тем главный хирург Ларрей держался того же мнения и еще решительнее настаивал на операции, на которую генерал ни за что не соглашался. Впрочем, у Ларрея это было системой — удалять серьезно раненые члены, и он приводил в ее защиту красноречивые аргументы. Он говорил генералу: «Конечно, можно с некоторым шансом на успех постараться сохранить вам руку, но для этого долгое время вам необходим тщательный уход и известные условия, на которые в походе и в стране, подобной этой, за тысячу лье от родины, вы не можете наверное рассчитывать. У вас впереди еще долгие лишения и тяжелые труды, и, наконец, вы не застрахованы от несчастных случайностей. А между тем ваша рана при ампутации прекрасно зарубцуется через какие-нибудь 2 недели».
Генерал Десэ не внимал никаким увещеваниям и оставался непоколебимым в своем решении сохранить свою руку. Он был прав, как будет видно дальше, но лишь благодаря стечению невероятно счастливых обстоятельств. И кроме этого, он страдал от своей раны всю жизнь, и еще 10 лет спустя из нее продолжали выходить обломки костей…»
Жироде-Л’Эн
Про атаку кирасир и раненого поляка
«Наши войска прилагали все усилия, чтобы захватить редуты, расстреливавшие на нашем правом фланге нашу пехоту, но их все время отражали, а между тем занятие этой позиции решало победу.
Генерал проводил меня к императору. «У тебя хорошая лошадь?» — «Да, государь!» — «Скачи сейчас же и передай этот приказ Коленкуру, ты найдешь его справа отсюда, вдоль леса; ты заметишь там кирасир, которыми он командует. Возвращайся только по окончании дела».
Приезжаю, являюсь к генералу и передаю ему приказ. Он прочел и обратился к своему адъютанту со словами: «Вот приказ, которого я ждал. Трубите, чтобы садились на лошадей, и зовите сюда полковников». Они прибыли верхами и стали в круг. Коленкур прочел им приказ, чтобы редуты были взяты, распределил, кому какой редут брать, и прибавил: «Я беру на себя второй. Вы, офицер штаба, следуйте за мной и не теряйте меня из виду». — «Слушаю, генерал!» — «Если я паду, то вы, полковник, примите командование. Редуты надо брать при первой же атаке». Затем он обратился ко всем полковникам: «Вы слышали мои слова, становитесь во главе своих полков. Гренадеры нас ждут. Не терять ни минуты! За мной рысью, а как только подойдем на ружейный выстрел — галопом. Гренадеры атакуют с фронта».
Кирасиры понеслись вдоль леса и ринулись на редуты с задней стороны, тогда как гренадеры устремились к валу. Кирасиры и гренадеры врассыпную сражались с русскими. Храбрый Коленкур упал подле меня, убитый наповал. Я присоединился к старому полковнику, принявшему на себя начальствование, и все время не выпускал его из виду.
Атака кончена, и редуты в наших руках. Старый полковник говорит мне: «Поезжайте, скажите императору, что победа наша. Я сейчас отправлю ему штаб-офицеров, взятых в плен на редутах».
Куанье
«Нас поставили позади редута. Очевидно, нас предназначили поддерживать, а в случае надобности и сменить этих первых атакующих. Они выиграли дело, но какою ценою! Редут и его окрестности представляли собою зрелище, превосходившее по ужасу все, что только можно было вообразить. Подходы, рвы, внутренняя часть укреплений — все это исчезло под искусственным холмом из мертвых и умирающих, средняя высота которого равнялась шести-восьми человекам, наваленным друг на друга. Перед моими глазами так и встает лицо одного штабного офицера, человека средних лет, лежавшего поперек русской гаубицы, с огромной зияющей раной на голове.
При мне уносили генерала Огюста де Коленкура; смертельно раненный, он был обернут в кирасирский плащ, весь покрытый огромными красными пятнами. Тут лежали вперемешку пехотинцы и кирасиры, в белых и синих мундирах, саксонцы, вестфальцы, поляки. Среди последних я узнал друга, эскадронного командира Яблонского, красавца Яблонского, как его звали в Варшаве!»
Брандт
Снова про Наполеона – после битвы
«Сравнивая это сражение с другими, бывшими при Ваграме, Эслинге, Эйлау, Фридланде, я удивлялся тому, что сегодня мы не видели, чтобы император проявлял, как раньше, ту энергию, которая решала нашу победу. Он только приехал на поле сражения и сел поблизости от своей гвардии, на холме, откуда ему все было видно и над которым пролетело много пуль.
Возвращаясь из всех своих поездок, я неизменно находил его на этом месте. Он сидел все в одной и той же позе, с помощью карманной зрительной трубы наблюдал за всеми движениями армии и с невозмутимым спокойствием отдавал свои приказания. Мы не имели счастья видеть его таким, как прежде, когда одним своим присутствием он возбуждал бодрость сражающихся в тех пунктах, где неприятель оказывал серьезное сопротивление и успех казался сомнительным. Все мы удивлялись, не видя этого деятельного человека Маренго, Аустерлица и т.д. Мы не знали, что Наполеон был болен, и что только это не позволяло ему принять участие в великих событиях, совершавшихся на его глазах единственно в интересах его славы. Между тем татары из пределов Азии, сто северных народов, все народы Адриатики, Италии, Калабрии, народы Центральной и Южной Европы — все имели здесь своих представителей в лице отборных солдат. В этот день эти храбрецы проявили все свои силы, сражаясь за или против Наполеона; кровь 80 тысяч русских и французов лилась ради укрепления или ослабления его власти, а он с наружным спокойствием следил за кровавыми перипетиями этой ужасной трагедии. Мы были недовольны; суждения наши были суровы…»
Лежен
«С поля сражения Наполеон отправился в бивак, в котором провел предшествующую ночь. Усталый и сильно страдая от насморка, он нуждался в отдыхе и уходе. Однако и эту ночь он провел в палатке, что увеличило его недомогание, и он совершенно потерял голос. На рассвете я явился в императорский бивак…
Перед палаткой, занятой Наполеоном, был разведен большой костер, вокруг которого грелись дежурные офицеры. Вскоре подошел к нам погреться Неаполитанский король; он справился о здоровье императора и о том, можно ли его видеть. Несколько минут спустя явился маршал Ней. Оба героя сражения дружелюбно поздоровались друг с другом, и король сказал маршалу:
— Вчера был жаркий день, я никогда не видел сражения с таким артиллерийским огнем. При Эйлау не меньше стреляли из пушек, но то были ядра, а вчера обе армии так близко стояли друг от друга, что почти все время стреляли картечью.
— Мы не разбили яйца, — возразил маршал. — Потери неприятеля должны быть громадны, и нравственно он должен быть страшно потрясен. Его надо преследовать и воспользоваться победой.
— Он, однако, отступил в полном порядке, — заметил король.
— Просто не верю этому, — возразил маршал. — Как это могло быть после такого удара?
Тут этот интересный разговор был прерван, так как император позвал к себе маршала.
Утром Наполеон сел на лошадь и в сопровождении многочисленной свиты, среди которой был и я, отправился на поле вчерашней битвы и сделал смотр разным корпусам, так храбро на нем сражавшимся. Я заметил значительное уменьшение в составе наших батальонов, так что некоторые, на мой взгляд, не насчитывали в своих рядах и 100 человек…
Подъехав к маленькой, дотла сожженной деревне, мы увидели, что земля была сплошь покрыта убитыми; попадались целые ряды московских гвардейцев — это были полки Семеновский и Литовский, совершенно разгромленные.
…С появлением на поле сражения Наполеона долг гуманности был исполнен и в отношении русских раненых, он сам указывал, кого из них следовало перенести, по мере того как он их находил или до него доносились их стоны. Постепенно он разослал всех офицеров своего штаба, чтобы ускорить дело и оказать этим раненым быструю помощь. Наполеон принимал в них самое горячее участие, и я видел, как его глаза не раз наполнялись слезами. Бесстрастный и спокойный во время сражения, он был гуманен и чувствителен после победы…»
Солтык
Про окончание битвы и следующий день
«Наполеон сел на лошадь, сопровождаемый своим штабом, и объехал поле битвы. Я следовал за ним, и мне приходили на ум самые горькие размышления об ужасных результатах недоразумений между земными царями. Целыми линиями русские полки лежали распростертые на окровавленной земле и этим свидетельствовали, что они предпочли умереть, чем отступить хоть на один шаг.
В этих грустных местах Наполеон собирал все сведения и приказывал замечать даже номера на пуговицах мундиров, чтобы знать, какие части действовали со стороны неприятеля. Эти сведения нужны были ему для его бюллетеней. Но что его занимало больше всего, это забота о раненых. Он приказал перенести их в соседний обширный монастырь, который был обращен в госпиталь. Вслед за ним вошли мы в тот самый большой редут, взятие которого стоило крови стольких славных жертв. Двое из нас не последовали за Наполеоном, это Коленкур и Канвилль; проливая слезы, они отвернулись от этого печального места, в котором лежали славные останки их братьев…»
Боссе
«Я видел французского солдата, ему оторвало ногу ядром, но она еще немного держалась на коже, и он сам отрезал ее своей саблей, чтобы она не мешала ему доползти до какого-нибудь места, где он мог бы умереть спокойно, не рискуя быть растоптанным ногами. Он дополз до маленького костра, который зажгли мне солдаты; я велел насколько только возможно удобнее поместить его; другие раненые увидели это и также поползли ко мне.
Я видел русского сержанта с двумя оторванными ногами, он говорил немного по-французски: он бывал пленником во Франции и присутствовал при свидании в Тильзите. Вскоре мой бивак был настолько переполнен ранеными, что мне пришлось покинуть его и искать другого убежища. Мои слуги и вестовые сердились на мою доброту и унесли с собой то небольшое количество дров, которые они разыскали, и несчастные вновь остались без всякого утешения. Я продолжал ходить по полю битвы и осматривать позиции. Я убедился, что атака нашим левым крылом была бы невозможна и что если бы мы попытались это сделать, то погибель наша была неизбежна…»
Вьоне де Маренгоне
Про отдых и помощь раненым
«У нас не было ни воды, ни дров, зато в патронницах у русских найдена была водка, каша и иная провизия. Из ружейных прикладов и обломков нескольких фургонов удалось развести огни, достаточные для того, чтобы поджарить конину — основное наше блюдо. Для варки супа приходилось снова спускаться за водой к речке Колоче. Но вот что было ужаснее всего: около каждого огня, как только блеск его начинал прорезывать мрак, собирались раненые, умирающие, и скоро их было больше, чем нас. Подобные призракам, они со всех сторон двигались в полумраке, тащились к нам, доползали до освещенных кострами кругов. Одни, страшно искалеченные, затратили на это крайнее усилие, последний остаток своих сил: они хрипели и умирали, устремив глаза на пламя, которое они, казалось, молили о помощи; другие, сохранившие дуновение жизни, казались тенями мертвых! Им оказана была всякая возможная помощь не только доблестными нашими докторами, но и офицерами и солдатами. Все наши биваки превратились в походные госпитали…»
Брандт
«Две трети всех раненых прошли через наш госпиталь, который вся армия знала и благодаря сделанному извещению, и потому еще, что он находился близ главной квартиры. Едва только я успел окончить необходимые приготовления, как раненые стали появляться массами. Я делал трудные операции без перерыва до поздней ночи следующего дня. Работу затрудняла очень холодная, временами туманная погода. Ночью с большим трудом удавалось держать передо мной зажженную восковую свечу, в которой я, впрочем, нуждался только при наложении на кровеносные сосуды лигатуры.
Раны, полученные в этом сражении, были тяжелые, так как почти все они были причинены артиллерийским огнем, раны от ружейных пуль были получены в упор и на очень близком расстоянии. К тому же, как мы неоднократно замечали, русские пули были гораздо крупнее наших. Большая часть артиллерийских ран требовала ампутации членов. В течение первых суток я сделал до 200 ампутаций. Исход их мог быть вполне благоприятным при наличии у наших раненых убежища, соломы для постелей, одеял и достаточной пищи. Всего этого мы были, к сожалению, лишены…
Небольшой запас муки, имевшийся в армии, скоро был съеден. Раненые остались при конине, картофеле и капусте, из которых им варили суп. Скоро и эта пища иссякла, а проезду наших обозов мешали казаки, наводнявшие дороги. »
Ларрей