что непонятно у классиков или энциклопедия русского быта xix века
Что непонятного у классиков, или Энциклопедия русского быта XIX века, Федосюк Ю.А., 2006
Что непонятного у классиков, или Энциклопедия русского быта XIX века, Федосюк Ю.А., 2006.
В справочнике представлен обширный материал, отражающий в забытых или непонятных современному читателю словах материальную и духовную культуру русского народа. Примеры, взятые из широко известных произведений русских писателей-классиков, охватывают литературу XVIII-XX вв.
Для школьников, студентов, преподавателей, всех, кто любит отечественную словесность.
История этой книги не совсем обычна. Она началась еще в 1959 году с письма, которое 39 летний филолог и журналист Юрий Федосюк написал в редакцию журнала «Вопросы литературы». «Сотни выражений, встречающихся в сочинениях русских классиков и отражающих общественные отношения и бытовые особенности дореволюционной России, становятся для все более широкого круга современных читателей „камнем преткновения“ – либо непонятными вовсе, либо понимаемыми превратно „…“ – говорилось в этом письме. – Мне, знакомому лишь с метрической системой, неясно, богат или беден помещик, владеющий двумястами десятин земли, сильно ли пьян купец, выпивший „полштофа“ водки, щедр ли чиновник, дающий на чай „синенькую“, „красненькую“ или „семитку“. Кто из героев выше но положению, когда одного титулуют „ваше благородие“, второго – „ваше сиятельство“, а третьего – „ваше превосходительство“? Отдельные события того ли иного романа происходят в „Успеньев день“ или „на Фоминой неделе“, но если тут не дается описания природы, мне непонятно ни время года, ни хронология событий». Завершая письмо, Ю. Федосюк призывал ученых – филологов и историков начать работу над специальным справочником по истории русского быта, который помогал бы широкому кругу читателей, и прежде всего учителям литературы, студентам и школьникам, «глубже постигать произведения классиков, оживив многие строки, потускневшие из за того, что содержащиеся в них понятия сданы в архив нашей эпохой».
ОГЛАВЛЕНИЕ
Несколько слов об этой книге
Вместо предисловия
Глава первая НАРОДНЫЙ КАЛЕНДАРЬ
Церковный календарь
Старый и новый стиль
Праздники и посты
Глава вторая POДСТВО, СВОЙСТВО, ОБРАЩЕНИЕ
Термины родства и свойства
Смешение терминов
«Духовное родство»
Условные обращения
Отмирающие слова
Обращение между близкими и друзьями
Официальные и полуофициальные обращения
«Слово ер с»
Иные формы обращения
Глава третья МЕРЫ И ВЕСА
Меры длины
Меры площади
Меры веса
Меры емкости для сыпучих товаров
Меры объема жидкости
Температурная шкала
Глава четвертая ДЕНЬГИ И ЦЕННЫЕ БУМАГИ
От полушки до катеринки
Два курса
Все цвета радуги
Ценные бумаги
Глава пятая ЗЕМЛИ И ВЛАСТИ
Столицы, губернии, области
Министерства и иные присутственные места
Губернские власти
Уездные власти
Городская полиция
Волость и село
Пореформенные учреждения
Пореформенный суд
Жандармерия
Некоторые забытые должности
Глава шестая ЧИНЫ И ЗВАНИЯ
Государственные служащие
Коллежский регистратор
Губернский секретарь
Коллежский секретарь
Титулярный советник
Коллежский асессор
Надворный советник
Коллежский советник
Статский советник
Действительный статский советник
Тайный советник
Действительный тайный советник и канцлер
Чиновники XV класса
Чеховская «табель о рангах»
Придворные чины и звания
Неправильное титулование
Степени и звания в науке
Глава седьмая АРМИЯ И ГВАРДИЯ
Рекрутская повинность
Гвардия
Военные чины
Офицерские чины
Разновидности войск
Формы и знаки различия
Реформа 1874 года
Кадеты, юнкера и кантонисты
Некоторые забытые слова
Глава восьмая ОРДЕНА И МЕДАЛИ
Ордена и их знаки
Иерархия орденов
Глава девятая ДВОРЯНЕ И КРЕСТЬЯНЕ
Дворянское сословие
Титулованные дворяне
Не земля, а души
Помещичьи крестьяне
Штат дворовых
Управление имением
Охота
Однодворцы и вольные хлебопашцы
Опека и залог
Дворянское самоуправление
Крестьянская реформа
Глава десятая ДРУГИХ СОСЛОВИЙ ЛЮДИ
Мещанство и купечество
Духовенство
Глава одиннадцатая КАК ОДЕВАЛИСЬ
Костюм и время
Мужские костюмы
Женская городская одежда
Мужская крестьянская одежда
Женская крестьянская одежда
Некоторые детали туалета и прически
Бороды и усы
Ткани
Глава двенадцатая НА ЧЕМ ПЕРЕДВИГАЛИСЬ
Средства передвижения
Упряжки
Виды экипажей
Масти лошадей
Железные дороги
Другие средства передвижения
Глава тринадцатая БЫТ И ДОСУГ
Жилище
Внутри дома
Мебель
Освещение
Добывание огня
Мелкие вещи
Еда и напитки
Болезни и их лечение
Трактиры и иные заведения
Игры
Танцы и музыка
Театр
Скачать doc
Ниже можно купить эту книгу по лучшей цене со скидкой с доставкой по всей России. Купить эту книгу
Что непонятно у классиков, или Энциклопедия русского быта XIX века — Юрий Федосюк
У Константина Левина («Анна Каренина») — 3000 десятин в Калязинском уезде.
Мать Нехлюдова («Воскресение» Л. Толстого) «получила в приданое около 10 тысяч десятин».
У князя Лиговского тяжба с казной о 20 тысячах десятин лесу («Княгиня Лиговская» Лермонтова).
Таких данных в русской литературе множество.
После крестьянской реформы 1861 года помещичьи земли стали переходить в руки предприимчивых и оборотистых кулаков. В повести Горького «Фома Гордеев» миллионер Щуров говорит: «…был я в молодости мужик, а земли имел две с четью (четвертью. — Ю.Ф.) десятины, а под старость накопил одиннадцать тысяч десятин и все под лесом».
Полезно представить себе и величину усадебных садов, в которых происходит действие русских классических произведений. Сад, окружающий дом Федора Карамазова, «был величиной с десятину или немногим более». Зато у Шелестовых («Моя жизнь» Чехова) «сад был большой, на четырех десятинах».
Впрочем, десятина не всегда равнялась 2400 квадратным саженям. В старину была и ХОЗЯЙСТВЕННАЯ ДЕСЯТИНА, поболее, — в 3200 или 3600 квадратных саженей. О такой-то и мечтает Иудушка в «Господах Головлевых» Салтыкова-Щедрина: «Тогда десятина-то хозяйственная была, против нынешней в полтора раза побольше».
Если речь шла не о сельскохозяйственных угодьях, то площадь обычно исчислялась не в десятинах, а в квадратных верстах. В «Молохе» Куприна читаем: «…открылась огромная панорама завода, раскинувшегося на пятьдесят квадратных верст».
Меры веса
Сначала приведем таблицу:
Золотник = 4,26 грамма.
Лот = 3 золотника = 12,79 грамма.
Фунт = 32 лота = 410 граммов.
Пуд = 40 фунтов = 16,38 килограмма.
Берковец = 10 пудов = 163,8 килограмма.
ЗОЛОТНИК стал мерой веса на основе одноименной золотой монеты, которая использовалась как гирька. Отсюда — «мал золотник, да дорог». Так говорят о чем-то на вид незначительном, а по существу ценном. На золотники продавались товары, употреблявшиеся в домашнем хозяйстве в небольших количествах, — чай, сахар. Чепурин в пьесе Островского «Трудовой хлеб» получает два куска сахара — «два золотника — рафинад нынче в цене». Анна Павловна в «Пошехонской старине» Салтыкова-Щедрина «проводит пальцем черту на комке масла и долго спорит из-за лишнего золотника, который выпрашивает повар». В рассказе Горького «В степи» упоминается «кусочек хлеба золотников в пять весом», то есть очень небольшой, чуть тяжелее 20 граммов.
ЛОТ. Забытыми ныне лотами измерялись цветочные семена, почтовые отправления, ценные и полудрагоценные камни и т.п. В «Преступлении и наказании» Достоевского читаем: «Письмо от матери Раскольникова было большое, плотное, в два лота: два большие почтовые листа были мелко-мелко исписаны». Итак, вес письма составлял почти 26 граммов. «Вот, смотри, Верочка, это твое, а то Марфинькино — ни одной нитки жемчуга, ни одного лишнего лота ни та, ни другая не получит», — говорит бабушка в «Обрыве» Гончарова, деля свои драгоценности.
ФУНТ. Фунтами измерялись хлеб, конфеты, масло, почти все продовольственные товары, и даже керосин — полторы копейки стоил фунт керосина. Схимник Ферапонт в «Братьях Карамазовых» «ел всего лишь по два фунта хлеба в три дня, не более». В тяжелое военное время в Павлоградском полку — узнаем из «Войны и мира» — «растягивали последние сухари: выдавали только полфунта на человека», то есть двести граммов в сутки, очень немного.
В «Господах Головлевых» говорится о дынях «по 20 фунтов весу — вот какие дыни!». Дыни действительно изрядные — по 8 с лишком килограммов каждая.
Восьмая часть фунта, то есть 50 граммов, в обиходе называлась ОСЬМУШКОЙ. Эта мера упоминается в автобиографической трилогии Горького: «Мы покупали три золотника чая, осьмушку сахара…»
Очень часто в старой литературе встречаем выражения «шестериковая сальная свеча», «пятериковая свеча» и т.п. В рассказе Глеба Успенского «Примерная семья» герои жалуются на оплывающие свечи и обмениваются такими репликами: «Вы ЧЕТВЕРИК палите?» — «Четверик». Догадаться, как выглядела такая свеча, без исторических источников невозможно. А связаны эти бытовые названия с тем же фунтом: шестериковых свечей продавалось по шесть за фунт, пятериковых — по пять на фунт и т.п. Чем легче были свечи, тем меньше они оплывали.
ПУД. Слово знакомое, только недавно вышедшее из официального употребления, примерно — 16 килограммов. В классической литературе оно нередко употреблялось гиперболически. Гоголевский Тарас Бульба «вскочил на своего Черта, который бешено отшатнулся, почувствовав на себе двадцатипудовое бремя, потому что Тарас был чрезвычайно тяжел и толст». Бессмысленно, однако, переводить вес Бульбы в килограммы — храбрый казак не мог весить 327 килограммов. Это обычная для Гоголя гипербола.
То же — в «Горе от ума», где Фамусов говорит: «…При государыне служил Екатерине. / А в те поры все важны, в сорок пуд…» Здесь сорок пуд, конечно, не мера веса, а, если можно так выразиться, мера важности.
Были и редкие местные меры веса, например БАТМАН на Волге — 10 фунтов. В повести Горького «В людях» работник Мишка на спор съедает за два часа батман окорока, то есть 4 килограмма.
Вспоминая, как объедались блинами на масленицу в старой Москве, Куприн с усмешкой пишет: «…цифры тут астрономические. Счет приходилось бы начинать пудами, переходить на берковцы, потом на тонны и вслед за тем уже на грузовые шестимачтовые корабли».
Меры емкости для сыпучих товаров
Это — меры объема, в старину ими отмеряли зерно, реже — муку и крупу. Из-за различия в кондиции и степени влажности они не могли быть абсолютно едиными и точными, по этой причине такие меры постепенно были вытеснены мерами веса. Однако в классической литературе меры емкости встречаются постоянно, ставя современного читателя в нелегкое положение: представить себе объем товара мы не в состоянии.
В самом деле — много это или мало, если из летописи дьячка в «Истории села Горюхина» Пушкина мы узнаем, что Белкин приобрел это село за четверть овса. Щедринский Иудушка Головлев одалживает нищему мужику «четверть ржицы и осьминку». «У нас старик тоже три осьминки посеял», — читаем в «Анне Карениной». В водевиле Чехова «Медведь» помещица велит отсыпать для коня Смирнова «осьмушку овса» и т.д.
Наиболее крупной мерой сыпучих тел была четверть, или куль — рогожный мешок, вмещающий это количество зерна. В старых справочниках узнаем: «В торговле принято, что в четверти заключается 9,5 пуда пшеницы, 6,25 пуда ржи, 7,25 пуда ячменя, 6 пудов овса». Далее следовали:
ОСЬМИНКА, или ОСЬМИННИК, — полчетверти, или 105 литров;
ЧЕТВЕРИК, или МЕРА, — одна восьмая четверти, или 26,24 литра; по весу примерно пуд зерна;
ГАРНЕЦ, или ОСЬМУШКА, — одна восьмая четверика, или 3,3 литра.
В рассказе П.И. Мельникова-Печерского «Балахоновы» сказано: «И ходила молва про Балахоновых, что в кладовых своих они деньги четвериками пересыпают, а жемчуг гарнцами меряют».
«Богачи-то, богачи, а овса всего три меры дали… Что же три меры? Только закусить», — жалуется кучер Филипп после пребывания Долли в гостях у Вронского и Анны Карениной.
Что непонятно у классиков, или Энциклопедия русского быта XIX века — Юрий Федосюк
Князей и графов титуловали «СИЯТЕЛЬСТВАМИ».
Низшим дворянским титулом в России был БАРОН (для женщины — БАРОНЕССА), введенный тоже Петром I первоначально для высшего дворянства в Прибалтике. Поэтому после титула «барон» или «баронесса» мы привыкли слышать немецкую фамилию; среди литературных героев не случайны баронесса Штраль («Маскарад» Лермонтова), барон фон Клоц — тесть грибоедовского Репетилова, барон Муффель в «Рудине» Тургенева, барон Тузенбах в «Трех сестрах» Чехова.
У баронов формулы титулования не было, обращались к ним просто словами «господин барон».
К концу XVIII века, особенно при Павле I, в России стали появляться русские бароны — Строгановы, Скарятины, Черкасовы и другие.
В романе Л. Толстого «Воскресение» происходит следующий разговор:
«— Вы знаете, отчего барон — Воробьев? — сказал адвокат, отвечая на несколько комическую интонацию, с которой Нехлюдов произнес этот иностранный титул в соединении с такой русской фамилией. — Это Павел за что-то наградил его дедушку, — кажется, камер-лакея, — этим титулом. Чем-то очень угодил ему. Сделать его бароном, моему нраву не препятствуй. Так и пошел: барон Воробьев. И очень гордится этим. А большой пройдоха».
Дворянские титулы от мужей передавались женам. Но если женщина, урожденная княжна или графиня, выходила замуж за некнязя и неграфа, то утрачивала свой родовой титул. Или же приобретала титул мужа. В рассказе Чехова «Княгиня» героиня говорит архимандриту: «Вы знаете, я замуж вышла… из графини стала княгиней». Могло быть и наоборот. Но если у мужа титула не было, то и жена становилась нетитулованной. Анна Каренина, урожденная княжна Облонская, выйдя замуж за нетитулованного Каренина, перестала быть княжной. К новой фамилии ей дозволялось добавлять в документах «урожденная княжна Облонская», то же писать на визитной карточке, но не более. «Ее сиятельством» Анну Каренину уже не титуловали.
Не земля, а души
До отмены крепостного права в 1861 году достаток помещика определялся не размерами земли, которой он владел, а числом крестьянских душ, ему принадлежавших. Количество земли считалось не столь существенным без работников, способных ее обработать, она не представляла собой столь высокой ценности.
Помещики разделялись на МЕЛКОПОМЕСТНЫХ (владевших душами числом до ста), СРЕДНЕПОМЕСТНЫХ, число душ которых исчислялось сотнями, и КРУПНЫХ (около тысячи и более душ). Итак, мерилом богатства была не величина поместья, а количество крепостных! В одном из рассказов Тургенева прямо говорится: «В то время цены имениям, как известно, определялись по душам».
Здесь надо иметь в виду, что счет велся по так называемым РЕВИЗСКИМ ДУШАМ, которыми считались одни мужчины. Реальное же количество «душ» было намного больше, если включать женщин и детей.
Вспомним, как Фамусов определял ценность жениха для Софьи:
Будь плохинький, да если наберется
Душ тысячки две родовых —
Тот и жених…
Здесь «плохинький» — неказистый, невзрачный, «РОДОВЫЕ» — наследственные крепостные крестьяне. А в третьем действии Фамусов ожесточенно спорит с Хлестовой, триста или четыреста душ у Чацкого.
Количество крепостных душ у помещиков было самым различным, что видно и по литературе. Гоголевский Иван Федорович Шпонька владел 18–24 душами, однако поместье его процветало. У обедневшего Андрея Дубровского — 70 душ, у гоголевской Коробочки — 80, зато у скряги Плюшкина — 1000! У Арбенина в «Маскараде» Лермонтова — 3000 душ, столько же у Константина Левина в «Анне Карениной». У Арины Петровны («Господа Головлевы» Салтыкова-Щедрина) — 4000! Дед Езерского («Родословная моего героя» Пушкина) «имел двенадцать тысяч душ». А сам он (Езерский) «жалованьем жил / И регистратором служил» — таков резкий упадок дворянской семьи за каких-нибудь два поколения.
У дворян-непомещиков душ было совсем немного. Чичиков, решивший скупить 400 мертвых душ, владел всего двумя живыми — лакеем Петрушкой и кучером Селифаном. У капитана Миронова в «Капитанской дочке» «всего-то душ одна девка Палашка». У тетки Одинцовой («Отцы и дети» Тургенева) — единственный крепостной человек, угрюмый лакей «в изношенной гороховой ливрее с голубым позументом и в треуголке».
Помещичьи крестьяне
По способу отработки крепостной повинности помещичьи крестьяне делились на БАРЩИННЫХ, ОБРОЧНЫХ и ДВОРОВЫХ.
Отбывая БАРЩИНУ, крестьянин собственными орудиями обрабатывал помещичью землю, разумеется, бесплатно; по закону — три дня в неделю, хотя иные помещики продлевали барщину до шести дней.
Находясь на оброке, крестьянин занимался различными промыслами, торговлей, ремеслом, извозом или нанимался на мануфактуру; часть заработка — ОБРОК — он выплачивал помещику.
Барщина была более выгодна помещикам, владевшим плодородными землями, оброк предпочитался на малоплодородных, то есть в нечерноземных губерниях. В рассказе Тургенева «Хорь и Калиныч» говорится: «Орловский мужик невелик ростом, сутуловат, угрюм, глядит исподлобья, живет в дрянных осиновых избенках, ходит на барщину, торговлей не занимается, ест плохо, носит лапти; калужский оброчный мужик обитает в просторных сосновых избах, высок ростом, глядит смело и весело…» и т.д. Разница обусловлена тем, что Орловская губерния — черноземная, Калужская — нечерноземная.
Вообще оброк, позволяющий свободно распоряжаться своим временем, был для крестьянина легче, нежели изнурительная барщина.
Когда Евгений Онегин вступил во владение дядиным имением, то
…Ярем он барщины старинной
Оброком легким заменил;
И раб судьбу благословил.
Оброчные крестьяне отпускались за пределы имения только по специальному документу — ПАСПОРТУ, выписанному помещиком.
Объем работ на барщине или сумма денег по оброку определялись по ТЯГЛАМ; тяглом называлось крестьянское хозяйство (семья), имеющая упряжку, а также норма отработки с такой единицы.
Герасим в «Муму» Тургенева, еще будучи в деревне, «считался едва ли не самым исправным тягловым мужиком».
Помимо ТЯГЛОВЫХ КРЕСТЬЯН, существовали БЕСТЯГОЛЬНЫЕ — престарелые и больные, используемые по мере необходимости на различных посильных работах. В комедии Тургенева «Нахлебник» говорится о бестягольных, которых собрали в имение Елецких чистить дорожки.
ДВОРОВЫМИ назывались крепостные крестьяне, оторванные от земли и обслуживавшие барский дом и двор. Жили они обычно в людских или ДВОРОВЫХ ИЗБАХ, расположенных возле господского дома. ЛЮДСКОЙ называлось помещение для дворовых в господском доме.
Кормились дворовые люди в людской, за общим столом, либо получали жалованье в виде МЕСЯЧИНЫ — ежемесячного продовольственного пайка, который иногда назывался ОТВЕСНЫМ («отвесное»), так как отпускался на вес, и небольшой суммы денег — «на башмаки».
К хозяевам приезжали гости, прислуга была на виду; поэтому дворовые одевались лучше, чем барщинные, носили форменную одежду, часто донашивали барское платье. Мужчин заставляли брить бороду.
«ЧЕЛОВЕК», «ЛЮДИ» — так бары называли дворовых, вообще всякую прислугу, и в таком значении прекрасные эти слова приобретали уничижительный оттенок. «У нас это и люди не станут есть», — говорит молодой Адуев в «Обыкновенной истории» Гончарова о несвежей груше, увиденной в Петербурге, и эта фраза весьма красноречива.
Хотя дворовые были теми же крепостными крестьянами, но так не назывались. В литературе XIX века постоянно читаем: крестьяне и дворовые, дворовые и мужики. В «Дубровском» Пушкина о Троекурове сказано: «С крестьянами и дворовыми обходился он строго и своенравно».
Читать онлайн «Что непонятно у классиков, или Энциклопедия русского быта XIX в.»
Автор Юрий Федосюк
Юрий Александрович Федосюк
Что непонятно у классиков, или Энциклопедия русского быта XIX века
Несколько слов об этой книге
История этой книги не совсем обычна. Она началась еще в 1959 году с письма, которое 39-летний филолог и журналист Юрий Федосюк написал в редакцию журнала «Вопросы литературы». «Сотни выражений, встречающихся в сочинениях русских классиков и отражающих общественные отношения и бытовые особенности дореволюционной России, становятся для все более широкого круга современных читателей «камнем преткновения» – либо непонятными вовсе, либо понимаемыми превратно – говорилось в этом письме. – Мне, знакомому лишь с метрической системой, неясно, богат или беден помещик, владеющий двумястами десятин земли, сильно ли пьян купец, выпивший «полштофа» водки, щедр ли чиновник, дающий на чай «синенькую», «красненькую» или «семитку». Кто из героев выше по положению, когда одного титулуют «ваше благородие», второго – «ваше сиятельство», а третьего – «ваше превосходительство»? Отдельные события того ли иного романа происходят в «Успеньев день» или «на Фоминой неделе», но если тут не дается описания природы, мне непонятно ни время года, ни хронология событий». Завершая письмо, Ю. Федосюк призывал ученых – филологов и историков начать работу над специальным справочником по истории русского быта, который помогал бы широкому кругу читателей, и прежде всего учителям литературы, студентам и школьникам, «глубже постигать произведения классиков, оживив многие строки, потускневшие из-за того, что содержащиеся в них понятия сданы в архив нашей эпохой».
В 1989 году работа над новой книгой была завершена, но судьба ее, к сожалению, неожиданно оказалась очень нелегкой. Рукопись была передана одному авторитетному государственному издательству, которое вначале по причине финансовых трудностей, а затем, увы, из-за недобросовестности и некомпетентности сотрудника, ответственного за выпуск книги, так и не смогло издать ее. Между тем договор, заключенный с издательством, а также многочисленные уверения в том, что книга вот-вот будет выпущена, долгое время не давали возможности вначале самому автору (он умер в 1993 году, так и не дождавшись выхода книги), а затем и его наследникам попытаться издать ее в другом месте.
Опека и залог
В ряде случаев правительство могло передать дворянское имение В ОПЕКУ.
В опеку передавались ИМЕНИЯ ВЫМОРОЧНЫЕ, то есть оставшиеся после смерти владельца и из-за отсутствия наследников без хозяина, а также имения разоренные, доведенные владельцами до краха. В «Недоросле» Фонвизина «за бесчеловечное отношение к крестьянам» под опеку отходит имение Простаковой — случай крайне редкий и нехарактерный.
Репетилов в «Горе от ума» кается Чацкому, что он в «опеку взят указом» — это значит, что разоренное его имение взято под государственный надзор.
Опека назначалась в том случае, когда владельцами имения оказывались лица несовершеннолетние, недееспособные и т.п. Опекунами назначались местные дворяне, которые в этом случае получали в виде платы 5% дохода от имущества.
Когда гоголевские старосветские помещики умерли, их наследник довел имение до того, что оно было взято в опеку. «Мудрая опека (из одного бывшего заседателя и какого-тоштабс-капитана в полинялом мундире) перевела в непродолжительное время всех кур и все яйца».
Задачей опеки при крепостном праве была всемерная поддержка дворянского землевладения; разоренные имения нередко переходили в казну, продавались с аукциона, но никогда не становились собственностью живших в них крепостных крестьян.
Широкое распространение среди помещиков в начале XIX века получил ЗАЛОГ имений — вместе с крепостными крестьянами. Что но было такое, весьма полезно разобраться.
Владельцы могли получить денежную ссуду в разного рода кредитных учреждениях под залог своих имений или части их. Дело казалось соблазнительным: ничего поначалу не теряя, помещик получал сумму денег, которую мог использовать для своих нужд и даже для коммерческих операций. Однако за ссуду каждый год, до истечения ее срока, кредитному учреждению следовало платить немалый процент.
Если процент не выплачивался и по истечении срока ссуда не возвращалась, имение присваивалось кредитным учреждением и продавалось им с аукциона (то есть публичного торга). Сумма, внесенная покупателем, пополняла бюджет кредитного учреждения, помещик же, потерявший имение, оставался разоренным. Такая судьба, как известно, постигла Раневскую в «Вишневом саде» Чехова.
Право давать процентные ссуды под залог недвижимого имущества было предоставлено и ОПЕКУНСКИМ СОВЕТАМ. Таких было два — при Петербургском и Московском воспитательных домах. Хотя эти дома и назывались императорскими, то есть находящимися под покровительством государства, казна им денег не отпускала. Воспитательные дома, содержавшие сотни сирот, существовали за счет частной благотворительности, отчислений от лотерей и театральных спектаклей, продажи игральных карт и т.п. Но главным источником доходов воспитательных домов были ссудные операции.
Промотавшийся помещик Муромский в «Барышне-крестьянке» Пушкина «почитался человеком не глупым, ибо первый из помещиков своей губернии догадался заложить имение в Опекунский совет: оборот, казавшийся в то время чрезвычайно сложным и смелым».
Постепенно такого рода залог стал среди помещиков делом обычным. Пьер Безухов («Война и мир» Л. Толстого) платил процентов по закладным в Совет (опекунский) около 80 тысяч по всем имениям. О залоге помещичьих имений в ломбарды и опекунские советы читаем во многих произведениях русских классиков: в «Евгении Онегине» Пушкина, «Коляске» Гоголя, «Юности» Л. Толстого, в ряде комедий Островского.
Плохи дела у Кирсановых («Отцы и дети» Тургенева), а тут «опекунский совет грозится и требует немедленной и безнедоимочной уплаты процента».
Часто можно прочитать: «имение было заложено и перезаложено». Заложено — понятно, что же означает «перезаложено»?
ПЕРЕЗАЛОЖИТЬ имение означало заложить его заново, до окончания срока первого залога, когда имение следовало выкупить, то есть внести со всеми процентами полученную под залог сумму, — это были деньги весьма изрядные. При втором залоге кредитные учреждения значительно, обычно вдвое, увеличивали ежегодный процент взноса, то есть ставили закладчика в чрезвычайно невыгодные условия. Но помещику ничего другого не оставалось: средств на выкуп имения или другого заложенного имущества у него уже не было. Само собой разумеется, что тяжесть второго залога со всей силой падала на крепостных, которые эксплуатировались сверх всякой меры.
На праве закладывать собственных крестьян, то есть получать ссуду под залог крепостных душ, построена и вся афера Чичикова с покупкой мертвых душ.
Если ценные вещи (движимое имущество) закладывались в ломбард впредь до выкупа в натуре, то, разумеется, земли и крестьяне закладывались по официально оформленным, подтвержденным местными властями документами, свидетельствующим о том, что заложенное действительно имеется.
Время от времени государство предпринимало РЕВИЗИИ — переписи крепостного населения страны, прежде всего с целью установить количество людей мужского пола, годных в рекруты. Поэтому «РЕВИЗСКОЙ ДУШОЙ» назывались не все крепостные крестьяне, а только крестьяне-мужчины.
С 1719 по 1850 год было проведено десять ревизий. Сведения о крепостных крестьянах записывались в особые листы — РЕВИЗСКИЕ СКАЗКИ. Впредь до новой ревизии ревизские души юридически числились существующими; повседневный учет крепостного населения организовать было немыслимо. Таким образом, умершие или беглые крестьяне официально считались в наличии, за них помещики обязаны были вносить налог — ПОДУШНУЮ ПОДАТЬ.
Этими обстоятельствами и воспользовался Чичиков, скупая у помещиков мертвые души как живые с целью заложить имение с мнимыми крестьянами в Опекунский совет и получить кругленькую сумму денег. Сделка была выгодной и для помещика: получив Чичикова хоть малую сумму за несуществующего крестьянина, он избавлялся вместе с тем от необходимости вносить за него в казну подушную подать. Разумеется, Чичиков стремился купить мертвую душу подешевле, а помещик продать ее подороже — отсюда упорный торг за души.
При законной покупке и закладке живых душ закладчик получил сумму, исходя из реальной цены живых крестьян, и обязан был вплоть до срока выкупа ежегодно платить за каждую заложенную душу положенный процент.
Чичиков же не собирался это делать. Заложив мертвые души как живые, он хотел получить за них ссуду и скрыться с капиталом, составленным из разницы между стоимостью ревизской души и суммы, уплаченной за нее помещику. Ни о каких процентах, а тем более выкупе он и не помышлял.
Трудность была одна: у Чичикова не было земли, а крестьян без земли дворянин мог купить только «НА ВЫВОД», то есть с переселением в новые места. Да и заложить крестьян можно было только с землей. Поэтому Чичиков планировал купить землю в одной из необжитых, степных губерний — Херсонской или Таврической (Крым). Это было вполне реально: известно было, что правительство, заинтересованное в заселении пустынных земель на юге России, продает их любому желающему дворянину почти за бесценок. Никого не смущало, что Чичиков будто бы собирался перевести в новые места одних мужчин, без их семей. Такая сделка могла состояться только до 1833 года, когда появился закон, запрещающий продавать крестьян «с разлучением от семьи».
Безнравственность аферы Чичикова состояла также и в том, что он намеревался заложить фиктивных крестьян не куда-либо, а в Опекунский совет, ведавший опекой о вдовах и сиротах. Именно на их содержание шли деньги, вырученные от залоговых операций. Таким образом, Чичиков рассчитывал нажиться на горе и слезах обездоленных, и без того полуголодных и плохо одетых.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.