чехов лишние люди о чем
Впервые напечатано в «Петербургской газете», 1886, N169.
Седьмой час июньского вечера. От полустанка Хилково к дачному поселку плетется толпа только что вышедших из поезда дачников – все больше отцы семейств, нагруженные кульками, портфелями и женскими картонками. Вид у все утомленный, голодный и злой, точно не для них сияет солнце и зеленеет трава.
Плетется, между прочим, и Павел Матвеевич Зайкин, член окружного суда, высокий сутуловатый человек, в дешевой коломянке и с кокардой на полинялой фуражке. Он вспотел, красен и сумрачен.
– Это верно, что дорого, – вздыхают рыжие пантолоны. – В городе до вокзала не пойдешь пешком, извозчик нужен, потом-с билет стоит сорок две копейки… газетку дорогой купишь, рюмку водки по слабости выпьешь. Все это копеечный расход, пустяковый, а гляди – и наберется за лето рублей двести. Оно, конечно, лоно природы дороже стоит, не стану спорить-с… идиллия и прочее, но ведь при нашем чиновницком содержании, сами знаете, каждая копейка на счету. Потратишь неосторожно копеечку, а потом и не спишь всю ночь… Да-с… Я, милостивый государь, не имею чести знать вашего имени и отчества, получаю без малого две тысячи в год-с, состою в чине статского советника, а курю табак второго сорта и не имею лишнего рубля, дабы купить себе минеральной воды Виши, прописанной мне против печеночных камней.
– Вообще мерзко, – говорит Зайкин после некоторого молчания. – Я, сударь, держусь того мнения, что дачную жизнь выдумали черти да женщины. Чертом в данном случае руководила злоба, а женщиной крайнее легкомыслие. Помилуйте, это не жизнь, а каторга, ад! Тут душно, жарко, дышать тяжело, а ты мыкаешься с места на место, как неприкаянный, и никак не найдешь себе приюта. Там, в городе, ни мебели, ни прислуги… все на дачу увезли… питаешься черт знает чем, не пьешь чаю, потому что самовар поставить некому, не умываешься, а приедешь сюда, в это лоно природы, изволь идти пешком по пыли, по жаре… тьфу! Вы женаты?
– Да-с… Трое деток, – вздыхают рыжие пантолоны.
– Вообще мерзко… Просто удивительно, как это мы еще живы.
Наконец дачники доходят до поселка. Зайкин прощается с рыжими пантолонами и идет к себе на дачу. Дома застает он мертвую тишину. Слышно только, как жужжат комары да молит о помощи муха, попавшая на обед к пауку. Окна завешаны кисейными занавесочками, сквозь которые краснеют блекнущие цветы герани. На деревянных, некрашенных стенах, около олеографий, дремлют мухи. В сенях, в кухне, в столовой – ни души. В комнате, которая в одно и то же время называется гостиной и залой, Зайкин застает своего сына, Петю, маленького шестилетнего мальчика. Петя сидит за столом и, громко сопя, вытянув нижнюю губу, вырезывает ножницами из карты бубнового валета.
– Здравствуй… А мать где?
– Мама? Она поехала с Ольгой Кирилловной на репетицию играть театр. Послезавтра у них будет представление. И меня возьмут… А ты пойдешь?
– Гм. Когда же она вернется?
– Она говорила, что вернется вечером.
– Наталью взяла с собой мама, чтобы она помогала ей одеваться во время представления, а Акулина пошла в лес за грибами. Папа, а отчего это, когда комары кусаются, то у них делаются животы красные?
– Не знаю… Оттого, что они сосут кровь. Стало быть, никого нет дома?
– Никого. Только я один дома.
Зайкин садится в кресло и минуту тупо глядит в окно.
– Кто же нам обедать подаст? – спрашивает он.
– Обедать сегодня не варили, папа! Мама думала, что ты сегодня не приедешь, и не велела варить обед. Она с Ольгой Кирилловной будет обедать на репетиции.
– Покорнейше благодарю, а ты что же ел?
– Я ел молоко. Для меня купили молока на шесть копеек. Папа, а зачем комары сосут кровь?
Зайкин вдруг почувствовал, как что-то тяжелое подкатывает к его печени и начинает сосать ее. Ему становится так досадно, обидно и горько, что он тяжело дышит и дрожит; ему хочется вскочить, ударить о пол чем-нибудь тяжелым и разразиться бранью, но тут он вспоминает, что доктора строго запретили ему волноваться, встает и, насилуя себя, начинает насвистывать из «Гугенотов».
– Папа, ты умеешь представлять в театре? – слышит он голос Пети.
– Эти карты не твои, – говорит Петя, оборачиваясь. – Мне Наталья их дала.
— Врешь! Врешь, дрянной мальчишка! – раздражается Зайкин все более и более. – Ты всегда врешь! Высечь тебя нужно, свиненка этакого! Я тебе уши оборву!
Петя вскакивает, вытягивает шею и глядит в упор на красное, гневное лицо отца. Большие глаза его сначала мигают, потом заволакиваются влагой, и лицо мальчика кривится.
– Да ты что бранишься? – визжит Петя. – Что ты ко мне пристал, дурак? Я никого не трогаю, не шалю, слушаюсь, а ты… сердишься! Ну, за что ты меня бранишь?
Мальчик говорит убедительно и так горько плачет, что Зайкину становится совестно.
«И, правда, за что я к нему придираюсь?» – думает он. – Ну, будет… будет, – говорит он, трогая мальчика за плечо. – Виноват, Петюха… прости. Ты у меня умница, славный, я тебя люблю.
Петя утирает рукавом глаза, садится со вздохом на прежнее место и начинает вырезывать даму. Зайкин идет к себе в кабинет. Он растягивается на диване и, подложив руки под голову, задумывается. Недавние слезы мальчика смягчили его гнев, и от печени мало-помалу отлегло. Чувствуется только утомление и голод.
– Папа! – слышит Зайкин за дверью. – Показать тебе мою насекомую коллекцию?
Петя входит в кабинет и подает отцу длинный зеленый ящичек. Еще не поднося к уху, Зайкин слышит отчаянное жужжание и царапанье лапок о стенки ящика. Подняв крышку, он видит множество бабочек, жуков, кузнечиков и мух, приколотых ко дну ящика булавками. Все, за исключением двух-трех бабочек, еще живы и шевелятся.
– А кузнечик все еще жив! – удивляется Петя.Вчера утром поймали его, а он до сих пор не умер!
– Кто это тебя научил прикалывать их? – спрашивает Зайкин.
Лишние люди (Чехов А.П.)
Рассказ «Лишние люди» [ i ] (1886 г.) русского писателя Чехова Антона Павловича (1860 – 1904).
🗩 О «счастливой» жизни на даче.
Седьмой час июньского вечера. От полустанка Хилково к дачному поселку плетется толпа только что вышедших из поезда дачников — всё больше отцы семейств, нагруженные кульками, портфелями и женскими картонками. Вид у всех утомленный, голодный и злой, точно не для них сияет солнце и зеленеет трава.
Плетется, между прочим, и Павел Матвеевич Зайкин, член окружного суда, высокий сутуловатый человек, в дешевой коломенке и с кокардой на полинялой фуражке. Он вспотел, красен и сумрачен.
— Каждый день изволите на дачу выезжать? — обращается к нему дачник в рыжих панталонах.
— Нет, не каждый, — угрюмо отвечает Зайкин. — Жена и сын живут тут постоянно, а я приезжаю раза два в неделю. Некогда каждый день ездить да и дорого.
— Это верно, что дорого, — вздыхают рыжие панталоны. — В городе до вокзала не пойдешь пешком, извозчик нужен, потом-с билет стоит сорок две копейки… газетку дорогой купишь, рюмку водки по слабости выпьешь. Всё это копеечный расход, пустяковый, а гляди — и наберется за лето рублей двести. Оно, конечно, лоно природы дороже стоит, не стану спорить-с… идиллия и прочее, но ведь при нашем чиновницком содержании, сами знаете, каждая копейка на счету. Потратишь неосторожно копеечку, а потом и не спишь всю ночь… Да-с… Я, милостивый государь, не имею чести знать вашего имени и отчества, получаю без малого две тысячи в год-с, состою в чине статского советника, а курю табак второго сорта и не имею лишнего рубля, дабы купить себе минеральной воды Виши, прописанной мне против печеночных камней.
— Вообще мерзко, — говорит Зайкин после некоторого молчания. — Я, сударь, держусь того мнения, что дачную жизнь выдумали черти да женщины. Чёртом в данном случае руководила злоба, а женщиной крайнее легкомыслие. Помилуйте, это не жизнь, а каторга, ад! Тут душно, жарко, дышать тяжело, а ты мыкаешься с места на место, как неприкаянный, и никак не найдешь себе приюта. Там, в городе, ни мебели, ни прислуги… всё на дачу увезли… питаешься чёрт знает чем, не пьешь чаю, потому что самовар поставить некому, не умываешься, а приедешь сюда, в это лоно природы, изволь идти пешком по пыли, по жаре… тьфу! Вы женаты?
— Да-с… Трое деток, — вздыхают рыжие панталоны.
— Вообще мерзко… Просто удивительно, как это мы еще живы.
Наконец дачники доходят до поселка. Зайкин прощается с рыжими панталонами и идет к себе на дачу. Дома застает он мертвую тишину. Слышно только, как жужжат комары да молит о помощи муха, попавшая на обед к пауку. Окна завешены кисейными занавесочками, сквозь которые краснеют блекнущие цветы герани. На деревянных, некрашеных стенах, около олеографий, дремлют мухи. В сенях, в кухне, в столовой — ни души. В комнате, которая в одно и то же время называется гостиной и залой, Зайкин застает своего сына, Петю, маленького, шестилетнего мальчика. Петя сидит за столом и, громко сопя, вытянув нижнюю губу, вырезывает ножницами из карты бубнового валета.
— А, это ты, папа! — говорит он, не оборачиваясь. — Здравствуй!
— Здравствуй… А мать где?
— Мама? Она поехала с Ольгой Кирилловной на репетицию играть театр. Послезавтра у них будет представление. И меня возьмут… А ты пойдешь?
— Гм. Когда же она вернется?
— Она говорила, что вернется вечером.
— Наталью взяла с собой мама, чтобы она помогала ей одеваться во время представления, а Акулина пошла в лес за грибами. Папа, отчего это, когда комары кусаются, то у них делаются животы красные?
— Не знаю… Оттого, что они сосут кровь. Стало быть, никого нет дома?
— Никого. Только я один дома.
Зайкин садится в кресло и минуту тупо глядит в окно..
— Кто же нам обедать подаст? — спрашивает он.
— Обедать сегодня не варили, папа! Мама думала, что ты сегодня не приедешь, и не велела варить обед. Она с Ольгой Кирилловной будет обедать на репетиции.
— Покорнейше благодарю, а ты же что ел?
— Я ел молоко. Для меня купили молока на шесть копеек. Папа, а зачем комары сосут кровь?
Зайкин вдруг чувствует, как что-то тяжелое подкатывает к его печени и начинает сосать ее. Ему становится так досадно, обидно и горько, что он тяжело дышит и дрожит; ему хочется вскочить, ударить о пол чем-нибудь тяжелым и разразиться бранью, но тут он вспоминает, что доктора строго запретили ему волноваться, встает и, насилуя себя, начинает насвистывать из «Гугенотов».
— Папа, ты умеешь представлять в театре? — слышит он голос Пети.
— Ах, не приставай ко мне с глупыми вопросами! — сердится Зайкин. — Пристал, как банный лист! Тебе уже шесть лет, а ты всё так же глуп, как и три года назад… Глупый, распущенный мальчишка! К чему, например, ты эти карты портишь? Как ты смеешь их портить?
— Эти карты не твои, — говорит Петя, оборачиваясь. — Мне Наталья их дала.
— Врешь! Врешь, дрянной мальчишка! — раздражается Зайкин всё более и более. — Ты всегда врешь! Высечь тебя нужно, свиненка этакого! Я тебе уши оборву!
Петя вскакивает, вытягивает шею и глядит в упор на красное, гневное лицо отца. Большие глаза его сначала мигают, потом заволакивают влагой, и лицо мальчика кривится.
— Да ты что бранишься? — визжит Петя. — Что ты ко мне пристал, дурак? Я никого не трогаю, не шалю, слушаюсь, а ты… сердишься! Ну, за что ты меня бранишь?
Мальчик говорит убедительно и так горько плачет, что Зайкину становится совестно.
«И правда, за что я к нему придираюсь?» — думает он.
— Ну, будет… будет, — говорит он, трогая мальчика за плечо. — Виноват, Петюха… прости. Ты у меня умница, славный, я тебя люблю.
Петя утирает рукавом глаза, садится со вздохом на прежнее место и начинает вырезывать даму. Зайкин идет к себе в кабинет. Он растягивается на диване и, подложив руки под голову, задумывается. Недавние слезы мальчика смягчили его гнев, и от печени мало-помалу отлегло. Чувствуются только утомление и голод.
— Папа! — слышит Зайкин за дверью. — Показать тебе мою насекомую коллекцию?
Петя входит в кабинет и подает отцу длинный зеленый ящичек. Еще не поднося к уху, Зайкин слышит отчаянное жужжанье и царапанье лапок о стенки ящика. Подняв крышку, он видит множество бабочек, жуков, кузнечиков и мух, приколотых ко дну ящика булавками. Все, за исключением двух-трех бабочек, еще живы и шевелятся.
— А кузнечик всё еще жив! — удивляется Петя. — Вчера утром поймали его, а он до сих пор не умер!
— Кто это тебя научил прикалывать их? — спрашивает Зайкин.
— Самоё бы Ольгу Кирилловну приколоть так! — говорит Зайкин с отвращением. — Унеси отсюда! Стыдно мучить животных!
«Боже, как он мерзко воспитывается», — думает он по уходе Пети.
Павел Матвеевич забыл уже про утомление и голод и думает только о судьбе своего мальчика. За окнами, между тем, дневной свет мало-помалу тускнет… Слышно, как дачники компаниями возвращаются с вечернего купанья. Кто-то останавливается около открытого окна столовой и кричит: «Грибков не желаете ли?» — кричит и, не получив ответа, шлепает босыми ногами дальше… Но вот, когда сумерки сгущаются до того, что герань за кисейной занавеской теряет свои очертания и в окно начинает потягивать свежестью вечера, дверь в сенях с шумом открывается и слышатся быстрые шаги, говор, смех…
— Мама! — взвизгивает Петя.
Зайкин выглядывает из кабинета и видит свою жену Надежду Степановну, здоровую, розовую, как всегда… С нею Ольга Кирилловна, сухая блондинка с крупными веснушками, и двое каких-то незнакомых мужчин: один молодой, длинный, с рыжей курчавой головой и с большим кадыком, другой — низенький, коренастый, с бритой актерской физиономией и сизым кривым подбородком.
— Наталья, ставь самовар! — кричит Надежда Степановна, громко шурша платьем. — Говорят, Павел Матвеевич приехал? Павел, где ты? Здравствуй, Павел! — говорит она, вбегая в кабинет и тяжело дыша. — Ты приехал? Очень рада… Со мной приехали двое наших любителей… пойдем, я тебя представлю… Вот тот, что подлинней, это Коромыслов… прекрасно поет, а другой, этот маленький… некий Смеркалов, настоящий актер… читает великолепно. Уф, утомилась! Сейчас у нас репетиция была… Великолепно идет! Мы ставим «Жильца с тромбоном» и «Она его ждет»… Послезавтра спектакль…
— Зачем ты их привезла? — спрашивает Зайкин.
— Необходимо, попочка! После чая нам нужно роли повторить и пропеть кое-что… Я с Коромысловым дуэт буду петь… Да, как бы не забыть! Пошли, голубчик, Наталью взять сардин, водки, сыру и еще чего-нибудь. Они, вероятно, и ужинать будут… Ох, устала!
— Гм. У меня денег нет!
— Нельзя же, попочка. Неловко! Не заставляй меня краснеть!
Через полчаса Наталья посылается за водкой и закуской; Зайкин, напившись чаю и съевши целый французский хлеб, уходит в спальню и ложится на постель, а Надежда Степановна и ее гости, шумя и смеясь, приступают к повторению ролей. Павел Матвеевич долго слышит гнусавое чтение Коромыслова и актерские возгласы Смеркалова… За чтением следует длинный разговор, прерываемый визгливым смехом Ольги Кирилловны. Смеркалов, на правах настоящего актера, с апломбом и жаром объясняет роли…
Далее следует дуэт, а за дуэтом звяканье посуды… Зайкин сквозь сон слышит, как уговаривают Смеркалова прочесть «Грешницу» и как тот, поломавшись, начинает декламировать. Он шипит, бьет себя по груди, плачет, хохочет хриплым басом… Зайкин морщится и прячет голову под одеяло.
— Вам идти далеко и темно, — слышит он час спустя голос Надежды Степановны. — Почему вам не остаться у нас ночевать? Коромыслов ляжет здесь, в гостиной, на диване, а вы, Смеркалов, на Петиной постели… Петю можно в кабинете мужа положить… Право, оставайтесь!
Наконец, когда часы бьют два, всё смолкает… Отворяется в спальной дверь и показывается Надежда Степановна.
— Павел, ты спишь? — шепчет она.
— Поди, голубчик, к себе в кабинет, ляг на диване, а тут, на твоей кровати, я Ольгу Кирилловну положу. Поди, милый! Я бы ее в кабинете положила, да она боится спать одной… Вставай же!
Зайкин поднимается, накидывает на себя халат и, взявши подушку, плетется в кабинет… Дойдя ощупью до своего дивана, он зажигает спичку и видит: на диване лежит Петя. Мальчик не спит и большими глазами глядит на спичку.
— Папа, отчего это комары не спят ночью? — спрашивает он.
— Оттого… оттого, — бормочет Зайкин, — оттого, что мы здесь с тобой лишние… Даже спать негде!
— Папа, а отчего это на лице у Ольги Кирилловны веснушки?
Подумав немного, Зайкин одевается и выходит на улицу освежиться… Он глядит на серое утреннее небо, на неподвижные облака, слушает ленивый крик сонного коростеля и начинает мечтать о завтрашнем дне, когда он, поехав в город и вернувшись из суда, завалится спать… Вдруг из-за угла показывается человеческая фигура.
«Сторож, должно быть…» — думает Зайкин.
Но, вглядевшись и подойдя поближе, он узнает в фигуре вчерашнего дачника в рыжих панталонах.
— Вы не спите? — спрашивает он.
— Да, не спится что то… — вздыхают рыжие панталоны. — Природой наслаждаюсь… Ко мне, знаете ли, приехала с ночным поездом дорогая гостья… мамаша моей жены. С нею прибыли мои племянницы… прекрасные девушки. Весьма рад, хотя и… очень сыро! А вы тоже изволите природой наслаждаться?
— Да, — мычит Зайкин, — и я тоже природой… Не знаете ли, нет ли тут где-нибудь поблизости какого-нибудь кабака или трактирчика?
Рыжие панталоны поднимают глаза к небу и глубокомысленно задумываются…
Примечания
↑ i) Впервые опубликован в «Петербургская газета», 1886, № 169, 23 июня, стр. 3, отдел «Летучие заметки». Подпись: А. Чехонте.
В рассказе применена фраза Дачную жизнь выдумали черти, да женщины, ставшая крылатой.
Источник: Полное собрание сочинений и писем в 30 томах (М.: Наука, 1974—1983).
«Лишние люди» (краткое содержание) (Чехов А. П.)
Летний июньский вечер, седьмой час, полустанок Хилково. Уставшие, голодные и злые дачники идут от станции к поселку.
Какой-то дачник в нелепых рыжих панталонах, который идет рядом, спрашивает, каждый ли день Павел Матвеевич выезжает на свою дачу. Зайкин отвечает, что бывает здесь два раза в неделю.
Постоянно на даче находятся сын и жена, а каждый день сюда кататься недешево. Павел Матвеевич, член окружного суда, статский советник, получает две тысячи в год и табачок себе позволяет только второго сорта. Зайкин считает дачную жизнь каторгой: здесь душно, пыльно и дышать тяжело. К тому же из квартиры сюда вывезли мебель, и питаешься теперь в городе кое-как. Наконец они дошли до поселка.
Павел Матвеевич входит в дом с деревянными некрашеными стенами. На окнах красная герань и кисейные занавесочки. Тишина. Дома только сын, 6-летний Петя. Ребенок не спит, а вырезает из карты валета бубен. Его мать уехала на театральную репетицию, так как скоро представление. Обед не готовили, потому что отца семейства сегодня не ждали, а Петя питался молоком.
Мальчик спрашивает у отца про красные животы у комаров и почему они пьют кровь. Однако Зайкину не до ребенка: он голоден и хочет спать, поэтому срывается на сыне и доводит мальчика до слез. Но ему сразу же становится совестно, ведь Петя не виноват, и он зря к нему придирается. Павел Матвеевич направляется в свой кабинет и ложится в размышлениях на диване.
Маленький ребенок, предоставленный сам себе, хочет общения и предлагает отцу показать свою коллекцию насекомых. Тот соглашается, и Петя приносит зеленый ящик. Из него слышится жужжание, так как там находятся бабочки, жуки, мухи, кузнечики. Насекомые пришпилены булавками по совету некой Ольги Кирилловны, и только 2-3 бабочки еще живы. Зайкину не понравилось, что Петя мучает бедных животных. Он даже позабыл про голод и стал думать о сыне, что он так мерзко воспитывается.
Дневной свет постепенно потускнел, вечерней свежестью потянуло из окна, двери в сенях открылись, и на пороге появилась жена Павла Матвеевича, Надежда Степановна. Пришла она с той самой Ольгой Кирилловной и двумя незнакомыми мужчинами. Один высокий, молодой, рыжебородый, другой – низкий и коренастый.
Жена Зайкина просит ставить самовар, радуется приезду мужа и знакомит его с гостями. На вопрос, зачем она их привезла на ночь глядя, Надежда Степановна ответила, что им надо репетировать роли.
Послали за выпивкой и закуской. Павел Матвеевич, попив чай, идет спать к себе комнату, а его супруга с гостями начинают повторять роли. Зайкин, пытаясь уснуть, накрывает голову одеялом от шума.
Надежда Степановна предлагает гостям остаться на ночь. В два часа ночи будит мужа и просит его перейти из спальни в кабинет, так как на его кровати ляжет Ольга Кирилловна.
А в кабинете на диване уже маленький Петя. Ребенок тоже не может уснуть и опять спрашивает отца про комаров, почему они не спят по ночам. Тот в досаде отвечает, что все потому, что Петя с отцом здесь лишние, и спать им, оказывается, даже негде.
Так и не сомкнув глаз, Павел Матвеевич выходит из дома. Он смотрит на утреннее небо, неподвижные серые облака и думает, как он завтра, наконец, уедет в город, и ляжет спать, отработав день в окружном суде.
Вдруг показалась из-за угла какая-то фигура. Это тот самый знакомый в рыжих панталонах, с кем они вместе шли с поезда. Он со вздохом сообщает, что прибыла в гости теща с племянницами. Конечно, он очень рад, но решил вот насладиться природой.
Зайкин промычал, что тоже просто наслаждается природой, и предложил другу по несчастью пойти в кабак или трактир. Собеседник задумался…
Внимание!
Если Вы заметили ошибку или опечатку, выделите текст и нажмите Ctrl+Enter.
Тем самым окажете неоценимую пользу проекту и другим читателям.
Лишние люди.
Чехов А. П. Лишние люди // Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем: В 30 т. Сочинения: В 18 т. / АН СССР. Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького. — М.: Наука, 1974—1982.
Т. 5. [Рассказы, юморески], 1886—1886. — М.: Наука, 1976. — С. 198—204.
Седьмой час июньского вечера. От полустанка Хилково к дачному поселку плетется толпа только что вышедших из поезда дачников — всё больше отцы семейств, нагруженные кульками, портфелями и женскими картонками. Вид у всех утомленный, голодный и злой, точно не для них сияет солнце и зеленеет трава.
Плетется, между прочим, и Павел Матвеевич Зайкин, член окружного суда, высокий сутуловатый человек, в дешевой коломенке и с кокардой на полинялой фуражке. Он вспотел, красен и сумрачен.
— Каждый день изволите на дачу выезжать? — обращается к нему дачник в рыжих панталонах.
— Нет, не каждый, — угрюмо отвечает Зайкин. — Жена и сын живут тут постоянно, а я приезжаю раза два в неделю. Некогда каждый день ездить да и дорого.
— Это верно, что дорого, — вздыхают рыжие панталоны. — В городе до вокзала не пойдешь пешком, извозчик нужен, потом-с билет стоит сорок две копейки. газетку дорогой купишь, рюмку водки по слабости выпьешь. Всё это копеечный расход, пустяковый, а гляди — и наберется за лето рублей двести. Оно, конечно, лоно природы дороже стоит, не стану спорить-с. идиллия и прочее, но ведь при нашем чиновницком содержании, сами знаете, каждая копейка на счету. Потратишь неосторожно копеечку, а потом и не спишь всю ночь. Да-с. Я, милостивый государь, не имею чести знать вашего имени и отчества, получаю без малого две тысячи в год-с, состою в чине статского советника, а курю табак второго сорта и не имею лишнего рубля, дабы купить себе минеральной воды Виши, прописанной мне против печеночных камней.
— Вообще мерзко, — говорит Зайкин после некоторого молчания. — Я, сударь, держусь того мнения, что дачную жизнь выдумали черти да женщины. Чёртом в данном случае руководила злоба, а женщиной крайнее легкомыслие. Помилуйте, это не жизнь, а каторга, ад! Тут душно, жарко, дышать тяжело, а ты мыкаешься с места на место, как неприкаянный, и никак не найдешь себе приюта. Там, в городе, ни мебели, ни прислуги. всё на дачу увезли. питаешься чёрт знает чем, не пьешь чаю, потому что самовар поставить некому, не умываешься, а приедешь сюда, в это лоно природы, изволь идти пешком по пыли, по жаре. тьфу! Вы женаты?
— Да-с. Трое деток, — вздыхают рыжие панталоны.
— Вообще мерзко. Просто удивительно, как это мы еще живы.
Наконец дачники доходят до поселка. Зайкин прощается с рыжими панталонами и идет к себе на дачу. Дома застает он мертвую тишину. Слышно только, как жужжат комары да молит о помощи муха, попавшая на обед к пауку. Окна завешены кисейными занавесочками, сквозь которые краснеют блекнущие цветы герани. На деревянных, некрашеных стенах, около олеографий, дремлют мухи. В сенях, в кухне, в столовой — ни души. В комнате, которая в одно и то же время называется гостиной и залой, Зайкин застает своего сына, Петю, маленького, шестилетнего мальчика. Петя сидит за столом и, громко сопя, вытянув нижнюю губу, вырезывает ножницами из карты бубнового валета.
— А, это ты, папа! — говорит он, не оборачиваясь. — Здравствуй!
— Здравствуй. А мать где?
— Мама? Она поехала с Ольгой Кирилловной на репетицию играть театр. Послезавтра у них будет представление. И меня возьмут. А ты пойдешь?
— Гм. Когда же она вернется?
Она говорила, что вернется вечером.
— Наталью взяла с собой мама, чтобы она помогала ей одеваться во время представления, а Акулина пошла в лес за грибами. Папа, отчего это, когда комары кусаются, то у них делаются животы красные?
— Не знаю. Оттого, что они сосут кровь. Стало быть, никого нет дома?
— Никого. Только я один дома.
Зайкин садится в кресло и минуту тупо глядит в окно..
— Кто же нам обедать подаст? — спрашивает он.
— Обедать сегодня не варили, папа! Мама думала, что ты сегодня не приедешь, и не велела варить обед. Она с Ольгой Кирилловной будет обедать на репетиции.
— Покорнейше благодарю, а ты же что ел?
— Я ел молоко. Для меня купили молока на шесть копеек. Папа, а зачем комары сосут кровь?
чем-нибудь тяжелым и разразиться бранью, но тут он вспоминает, что доктора строго запретили ему волноваться, встает и, насилуя себя, начинает насвистывать из «Гугенотов».
— Папа, ты умеешь представлять в театре? — слышит он голос Пети.
— Ах, не приставай ко мне с глупыми вопросами! — сердится Зайкин. — Пристал, как банный лист! Тебе уже шесть лет, а ты всё так же глуп, как и три года назад. Глупый, распущенный мальчишка! К чему, например, ты эти карты портишь? Как ты смеешь их портить?
— Эти карты не твои, — говорит Петя, оборачиваясь. — Мне Наталья их дала.
— Врешь! Врешь, дрянной мальчишка! — раздражается Зайкин всё более и более. — Ты всегда врешь! Высечь тебя нужно, свиненка этакого! Я тебе уши оборву!
— Да ты что бранишься? — визжит Петя. — Что ты ко мне пристал, дурак? Я никого не трогаю, не шалю, слушаюсь, а ты. сердишься! Ну, за что ты меня бранишь?
Мальчик говорит убедительно и так горько плачет, что Зайкину становится совестно.
«И правда, за что я к нему придираюсь?» — думает он.
— Ну, будет. будет, — говорит он, трогая мальчика за плечо. — Виноват, Петюха. прости. Ты у меня умница, славный, я тебя люблю.
слезы мальчика смягчили его гнев, и от печени мало-помалу отлегло. Чувствуются только утомление и голод.
— Папа! — слышит Зайкин за дверью. — Показать тебе мою насекомую коллекцию?
Петя входит в кабинет и подает отцу длинный зеленый ящичек. Еще не поднося к уху, Зайкин слышит отчаянное жужжанье и царапанье лапок о стенки ящика. Подняв крышку, он видит множество бабочек, жуков, кузнечиков и мух, приколотых ко дну ящика булавками. Все, за исключением двух-трех бабочек, еще живы и шевелятся.
— А кузнечик всё еще жив! — удивляется Петя. — Вчера утром поймали его, а он до сих пор не умер!
Кто это тебя научил прикалывать их? — спрашивает Зайкин.
— Самоё бы Ольгу Кирилловну приколоть так! — говорит Зайкин с отвращением. — Унеси отсюда! Стыдно мучить животных!
«Боже, как он мерзко воспитывается», — думает он по уходе Пети.
Павел Матвеевич забыл уже про утомление и голод и думает только о судьбе своего мальчика. За окнами, между тем, дневной свет мало-помалу тускнет. Слышно, как дачники компаниями возвращаются с вечернего купанья. Кто-то останавливается около открытого окна столовой и кричит: «Грибков не желаете ли?» — кричит и, не получив ответа, шлепает босыми ногами дальше. Но вот, когда сумерки сгущаются до того, что герань за кисейной занавеской теряет свои очертания и в окно начинает потягивать свежестью вечера, дверь в сенях с шумом открывается и слышатся быстрые шаги, говор, смех.
Мама! — взвизгивает Петя.
Зайкин выглядывает из кабинета и видит свою жену Надежду Степановну, здоровую, розовую, как всегда. С нею Ольга Кирилловна, сухая блондинка с крупными веснушками, и двое каких-то незнакомых мужчин: один молодой, длинный, с рыжей курчавой головой и с большим кадыком, другой — низенький, коренастый, с бритой актерской физиономией и сизым кривым подбородком.
— Наталья, ставь самовар! — кричит Надежда Степановна, громко шурша платьем. — Говорят, Павел Матвеевич приехал? Павел, где ты? Здравствуй, Павел! — говорит она, вбегая в кабинет и тяжело дыша. — Ты приехал? Очень рада. Со мной приехали двое наших любителей. пойдем, я тебя представлю. Вот тот, что подлинней, это Коромыслов. прекрасно поет, а другой, этот маленький. некий Смеркалов, настоящий актер. читает великолепно. Уф, утомилась! Сейчас у нас репетиция была. Великолепно идет! Мы ставим «Жильца с тромбоном» и «Она его ждет». Послезавтра спектакль.
— Зачем ты их привезла? — спрашивает Зайкин.
— Необходимо, попочка! После чая нам нужно роли повторить и пропеть кое-что. Я с Коромысловым дуэт буду петь. Да, как бы не забыть! Пошли, голубчик, Наталью взять сардин, водки, сыру и еще чего-нибудь. Они, вероятно, и ужинать будут. Ох, устала!
Гм. У меня денег нет!
— Нельзя же, попочка. Неловко! Не заставляй меня краснеть!
Через полчаса Наталья посылается за водкой и закуской; Зайкин, напившись чаю и съевши целый французский хлеб, уходит в спальню и ложится на постель, а Надежда Степановна и ее гости, шумя и смеясь, приступают к повторению ролей. Павел Матвеевич долго слышит гнусавое чтение Коромыслова и актерские возгласы Смеркалова. За чтением следует длинный разговор, прерываемый визгливым смехом Ольги Кирилловны. Смеркалов, на правах настоящего актера, с апломбом и жаром объясняет роли.
Далее следует дуэт, а за дуэтом звяканье посуды. Зайкин сквозь сон слышит, как уговаривают Смеркалова прочесть «Грешницу» и как тот, поломавшись, начинает декламировать. Он шипит, бьет себя по груди, плачет, хохочет хриплым басом. Зайкин морщится и прячет голову под одеяло.
— Вам идти далеко и темно, — слышит он час спустя голос Надежды Степановны. — Почему вам не остаться у нас ночевать? Коромыслов ляжет здесь, в гостиной, на диване, а вы, Смеркалов, на Петиной постели. Петю можно в кабинете мужа положить. Право, оставайтесь!
— Павел, ты спишь? — шепчет она.
— Поди, голубчик, к себе в кабинет, ляг на диване, а тут, на твоей кровати, я Ольгу Кирилловну положу. Поди, милый! Я бы ее в кабинете положила, да она боится спать одной. Вставай же!
Зайкин поднимается, накидывает на себя халат и, взявши подушку, плетется в кабинет. Дойдя ощупью до своего дивана, он зажигает спичку и видит: на диване лежит Петя. Мальчик не спит и большими глазами глядит на спичку.
Папа, отчего это комары не спят ночью? — спрашивает он.
— Оттого. оттого, — бормочет Зайкин, — оттого, что мы здесь с тобой лишние. Даже спать негде!
— Папа, а отчего это на лице у Ольги Кирилловны веснушки?
Подумав немного, Зайкин одевается и выходит на улицу освежиться. Он глядит на серое утреннее небо, на неподвижные облака, слушает ленивый крик сонного коростеля и начинает мечтать о завтрашнем дне, когда он, поехав в город и вернувшись из суда, завалится спать. Вдруг из-за угла показывается человеческая фигура.
«Сторож, должно быть. » — думает Зайкин.
Но, вглядевшись и подойдя поближе, он узнает в фигуре вчерашнего дачника в рыжих панталонах.
— Вы не спите? — спрашивает он.
— Да, не спится что то. — вздыхают рыжие панталоны. — Природой наслаждаюсь. Ко мне, знаете ли, приехала с ночным поездом дорогая гостья. мамаша моей жены. С нею прибыли мои племянницы. прекрасные девушки. Весьма рад, хотя и. очень сыро! А вы тоже изволите природой наслаждаться?
— Да, — мычит Зайкин, — и я тоже природой. Не знаете ли, нет ли тут где-нибудь поблизости какого-нибудь кабака или трактирчика?
Впервые — «Петербургская газета», 1886, № 169, 23 июня, стр. 3, отдел «Летучие заметки». Подпись: А. Чехонте.
Перепечатано в сборнике «Невинные речи», М., 1887.
При жизни Чехова рассказ был переведен на болгарский, немецкий и сербскохорватский языки.
. «Грешница» — поэма А. К. Толстого; ее исполнение на любительских вечерах было в 80-х годах заезженным шаблоном (ср. у Чехова: «Либеральный душка», «Учитель словесности», «Вишневый сад», д. IV).
Стр Мы ставим «Скандал в благородном семействе» и «Мотю». — Водевили, знакомые Чехову по репертуару театральных и любительских спектаклей Таганрога: первый водевиль — Н. И. Куликова (1812—1891), второй — К. А. Тарновского (1826—1892).