брат меня наказал за то что я украла его гречку
Брат меня наказал за то что я украла его гречку
Наказать вора, имени которого не знаешь.
» КТО МОИ ДЕНЬГИ ПОКРАЛ,КТО МОЕ ЗАРАБОТАНОЕ УКРАЛ,
ПУСТЬ ТОТ И ВСЕ БЕДЫ МОИ ЗАБЕРЕТ,А В ПРИДАЧУ И ГОРЕСТИ.
СЛОВО БУДЬ ВПЕРЕДИ,ДЕЛО БУДЬ В ДЕЛЕ. АМИНЬ. «
НА СВЕЧУ 12 РАЗ. ЭТИМ И ОТ ПРОБЛЕМ ИЗБАВИТЕСЬ.
чтобы найти вора, на коробке вырезается следующее:
Затем в коробку нужно налить воду, добавить тысячелистник и сказать:
«Благодаря сущности травы и мощи знака да появится в воде лицо вора».
Заставить вора вернуть покражу
На море, на Окияне, на острове на Буяне,
Стоит железный сундук,
А в железном сундуке лежат ножи булатные.
Подите вы, ножи булатные, к такому и сякому вору.
Рубите его тело, колите его сердце,
Чтобы он, вор, воротил покражу (такого-то),
Чтобы он не утаил ни синя пороха (ни крупинки, т.е. ),
А выдал бы все сполна.
Будь ты, вор, проклят, моим сильным заговором
В землю преисподнюю, за горы Араратские,
В смолу кипучую, в золу горючую,
В тину болотную, в плотину мельничную,
В дом бездонный, в кувшин банный.
Будь прибит к притолоке осиновым колом,
Иссушен суше травы, заморожен пуще льда.
Окривей, охромей, ошалей, одервяней,
Одурей, обезручей, оголодай, отощай,
Валяйся в грязи, с людьми не смыкайся,
И не своею смертию умри!
наказать врага чтоб болел и мучился.
Определить вора в коллективе
если кто-то из присутствующих лжет, то обычно в течение последующих 12 дней Высшие силы наказывают этого человека.
Чтоб вор вернул украденное.
Чтобы вор вернул, что взял.
Как обнаружите пропажу, соберите все ножи, которые есть в доме, сложите их в таз,
налейте воды столько, чтобы покрылись ножи. Поставьте таз на печь и 40 раз читайте.
Воду вылейте за калитку или за подъездную дверь. Так делать 3 дня.
«Ой, вы ножи булатные, всё режете да колете, до белых костей, до красных кровей.
Идите вы, ножи, к вору, рубите и колите до кости, до крови, чтоб он покражу отдал, всё, что у меня забрал. Будь ты, вор, проклят: сорока молитвами, сорока наговороми, сорока призорами, сорока отпеваньями, сорока проклинаньями, самым сильным заговором, смолой кипучей, золой горючей, хворью болючей. Тина болотная, тяни, мельница, крути и дави смертной тоской до гробовой доски.
Кувшином без дна возьми, от первого слова до последнего слова. Аминь. Аминь. Аминь.»
Разложите на столе семь ножей, направив их острия в разные
стороны, но не на себя. И скажите следующий заговор:
Как на море, на реке,
В кованом сундуке
Семь ножей булатных,
Семь стражей побратных.
Тот сундук открываю, те ножи вынимаю,
В дело их применяю.
Пойдите вы, ножи,
К такому и сякому,
К тому, кто зло совершил,
На мое добро руки наложил,
Рубите его вдоль и поперек,
Чтоб покражу воротил,
Ничего не утаил.
Слово мое верно,
Дело мое быстро,
Все заговорено, все исполнено.
Обряд подходит и для возврата долга. Заговор читается, как всегда, три раза.
Можно делать обряд несколько дней подряд для усиления его действия. Вообще,
многие обряды проводятся неоднократно, помните об этом.
ЧТОБ ВОР НЕ ВЫШЕЛ ИЗ ДОМУ
Уезжая из дома, вбейте гвоздь в порог своей двери и трижды прочитайте заклинание:
Запутываю, заморочиваю, отнимаю ноги на моем пороге.
Каким путем ты, вор, в мой дом вошел,
чтоб ты, вор заклятый, выхода не нашел.
Запутываю, заморочиваю, заклинаю, заклятным гвоздем не выпускаю.
Один черт стережет перед порогом, а второй черт стоит за порогом.
Я накажу наглую сестру мужа.
Сестра мужа очень на меня обиделась на то, что стала персоной нон грата в доме брата, и решила отомстить. Для начала, она натравила на меня свекровь.
Недолго сестра мужа ломала голову, как бы ещё мне напакостить. Эта не очень умная особа, сказала моему сыну, что он приёмный. Сколько ума надо иметь в черепушке, чтобы убедить в подобном бреде 9-летнего ребёнка? Этого ей показалось мало, она его ещё и запугала: вот родят мама с папой своего ребёночка, а тебя обратно в детский дом сдадут, ты им не нужен, они тебя не любят.
Сын последнее время стал ходить мрачнее тучи, не охотно с нами разговаривал. Или наоборот, начинал расспрашивать о своём раннем детстве и интересоваться, любим ли мы его и что мы будем делать, если родим ещё одного ребёнка.
На днях, пока он был в школе. Я нашла у него в комнате «узелок» для побега: сухарики, фонарик, небольшой плед. Там же лежала заранее написанная записка:
Я знаю, что вы мне не мама и папа. Я не хочу обратно в детский дом. Простите.
Я в панике позвонила мужу. Он отпросился с работы и мы забрали сына из школы прямо с уроков. Расспросив ребёнка, я думала что размотаю на молекулы совсем съехавшую с катушек сестру мужа. А вот муж решил сам с ней разобраться и попросил не лезть в это дело.
Свекровь обивает порог моего дома, просит забрать заявление, пожалеть её глупую дочку. Интересно, ребёнка ей не жалко, а великовозрастную девицу, что впервые в жизни ответит за свои поступки, ей жаль. Дошло до того, что свекровь звонит мужу с угрозами:
— Или ты заставишь жену забрать заявление, или ты мне больше не сын!
Мое самое страшное наказание детства
Что такое наказание? Для одних — необходимая мера воспитания ребенка, для других — поле для самоутверждения, а для третьих — психологическая травма на всю жизнь. В этом выпуске читательского клуба Littleone папы и мамы вспоминают самые страшные наказания из своего детства, и рассказывают, как это повлияло на них во взрослой жизни и отразилось на правилах воспитания собственных детей.
«Давали» ремня и не только
Михаил, 29 лет, детей нет:
«Мы с мальчишками решили попробовать что-то украсть из магазина. Нам было по 14 лет. Лето. Делать нечего. Адреналина хочется. Пошли в магазин, и я украл две жвачки. И охранник нас поймал. У друзей никого не было из взрослых дома, а у меня — дед. Ему позвонили и он пришел за нами. Заплатил за жвачки в 10-кратном размере. Пока мы шли домой, дед молчал. И я тоже. Мы пришли домой, он взял бабушкину палку-трость, с которой она ходила на улицу. Говорит: «Выпрямляй руки!». И ударил. Потом еще. А дальше его захлестнули эмоции, и он бил по рукам, по спине, по заду… — пока не успокоился.
Настя, 28 лет, детей нет:
«Папа меня никогда не бил. Точнее, один раз шлепнул, увидел отпечаток своей руки на моей попе, испугался чуть ли не до инфаркта. До сих пор помнит тот случай и чувствует свою вину.
Воспитывала меня мама. И наказывала она же. Не приду с улицы вовремя, беспорядок на столе, не слушаюсь — ремень или рукой по попе.
Иногда, когда папа напивался, а мама была недовольна этим, она била и папу. Она не умела иначе или не видела другого выхода. Но именно это повлияло на мою взрослую жизнь.
У меня пока нет детей, но я 10 лет в отношениях и, если мне что-то не нравится, у меня срабатывает механизм: можно ударить и тем самым донести свою позицию. Не больно. А так — шлепок забияки, дернуть за волосы, пнуть или просто замахнуться. В такие моменты я вижу себя маленькой девочкой, которая еще не научилась аргументировать, а справляется с донесением информации доступными способами.
Я благодарна своему мужчине, который готов помогать мне с этим бороться. Он мне разъясняет, что так делать нельзя, потом берет в охапку, и мы разговариваем, обсуждаем проблему. Но вот эта детская «насмотренность» меня очень огорчает. Я переживаю за свои будущие отношения с детьми, за свои отношения с мужчиной. Я не хочу применять силу вместо аргументов, но иногда, в моменты слабости, я ловлю себя на том, что сначала замахиваюсь, а потом уже думаю, что я хотела сделать или сделала».
Давид, 40 лет, отец Артура, Игоря и Ариадны:
«Меня воспитывала мама. Родители развелись, когда мне было 5 лет. Мама была и за отца, и за мать. Боялась, что мы с братом вырастем хулиганами. И порола за любую провинность. Как-то в школе учительница увидела следы от ремня у меня на спине, и маму вызвали к директору. Но она не перестала меня бить. Когда-то я получал за дело. Когда-то — от ее бессилия. У меня трое детей. Мы их с женой их не то что не бьем, даже не шлепаем».
Татьяна, 40 лет, мама Николая и Михаила:
«Мама была эмоционально не сдержанная, часто кричала, а когда я не понимала ее объяснений, делая с ней уроки, брала меня за волосы и била головой об стол. В 16 лет я ушла из дома.
Я достаточно долго и думать не хотела о детях, боясь стать такой же мамой. После родила сына очень тяжело, потеряв перед ним подряд двоих, выучилась на психолога (работаю в основном с репродуктивной психосоматикой), родила второго сына… Детей не бью и не планирую, целую, обнимаю, но не балую. Не умею. С мамой не общаюсь вообще».
Катя, 41 год, детей нет:
«Мне было мне 5 лет, мы были мы в гостях у дедушки в деревне. Взрослые ушли, а меня оставили играть во дворе. А меня подружка позвала в гости. Дома никого, а писать я не умела.
Вернулась я в темноте в 8 вечера. У ворот стояла мама, которая, ни слова мне не сказав, от души шлепнула меня по попе. Единственный раз. После этого случая до меня дошло, что людям, которые о тебе беспокоятся, надо давать знать, куда ты пошел и где находишься. Детей пока нет, но с мужем у нас работает именно эта политика: мы всегда знаем кто где. На всякий случай».
Наталия, 46 лет, мама Алены и Дани:
«Я была ураган! И со 2 этажа прыгала, и самовольно уезжала в другой город, и мамины платья чекрыжила, чтобы что-то обязательно бомбическое сшить. Меня драли как сидорову козу всем, чем под руку попадется — и ремнем, и скакалкой, и крапивой. Было сложно сохранить мне жизнь другим образом — пацанка на 100%. Один раз родители забыли меня в углу. Ушли в кино, а я уснула. Пришли, а меня нет нигде! Но это родительское воспитание! А вот бабушке и дедушке достаточно было просто взглянуть на меня. Я их так любила, что расстроить своим поведением не могла. Это было запредельно. Результаты этого воспитания есть: «Я до сих пор хоть на 3 минуты, но опаздываю. Зато с 12 лет я путешествую одна! И выходила из таких передряг, что сейчас диву даюсь!».
Наказание словом, взглядом и игнором
Женя, 48 лет, мама Ильи и Алика:
«Меня мама всегда наказывала игнором.
И это было самое страшное наказание: «Я не буду тебя любить. С этой минуты мы не друзья. Кормить, одевать буду, а любить и дружить с тобой — нет». Я выросла и точно знаю, как ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах, ни за какие проступки нельзя наказывать детей.
Ольга, 46 лет, мама Наташи:
«Я старшая дочь в семье и на мне отрабатывались все умные книжные истины, почерпанные родителями-студентами. Все наказания и все воспитание строилось вокруг того, что мне надо было заслужить одобрение. За помарки и неидеальный почерк меня заставляли переписывать тетради целыми ночами — чтоб буковка к буковке. Мама рвала тетради, а я снова, глотая слезы-сопли, выводила эти нескончаемые буквы. И я все время читала разочарование в маминых глазах, недогордость.
Абсолютно от обратного воспитывала дочь. Просто любила, и она всегда знала, что в любом случае лучшая. С почерком проблемы? Ничего страшного. В классе начался буллинг — не стала говорить «сама виновата», послушала психологов («Спасайте своего ребенка!») и поменяли школу. Дочери сейчас 19 лет, и недавно она рассказала, что вопрос о плохих словах отпал автоматически после того, как я ей сказала, что от матов и прочего язык чернеет. И оказывается, она очень переживала в детстве, что у дедушки язык почернеет и отвалится от плохих слов. А самым страшным наказанием в нашей семье было: «Мама сказалар-р-р-а-а-а-а-з!». Пару раз в жизни я доходила до «Мама сказаладва-а-а!». И сейчас, когда я спросила, что было бы после: «Мама сказалатри-и-и!», мы обе посмеялись: науке это неизвестно. Но потенциально это очень страшно!».
Света, 33 года, детей нет:
«Самыми моими запомнившимися наказаниями были не крики, ремни или запреты, а расстроенная или плачущая мама. Она никогда не использовала этот прием как манипуляцию. А ситуации, в которых я заставила ее чувствовать себя неловко, я помню до сих пор. И до сих пор проскакивает чувство стыда. Мне кажется, когда тебя строго наказывают, то чувство обиды на наказавшего несколько притупляет чувство вины за проступок. И ты уже ощущаешь себя жертвой несправедливого к тебе отношения. А когда близкий тебе человек спокойно и тихо говорит, что ты сделал ему больно (или не говорит, но ты видишь, что это так), вот это для меня самое страшное наказание до сих пор. Потому что это единственный вариант, при котором ты понимаешь все бремя ответственности за свой проступок. Сейчас спустя годы я стараюсь поступать так же — не кричать, мстить и т. п., — а доносить свои чувства до близких. Это очень действенный способ разрешения конфликтной ситуации».
Угол и извинения
Юля, 39 лет, мама Тимура и Лады:
«Помню, как мама шлепнула меня по попе и отчитывает: «Почему ты не просишь прощения?! Другой бы человек сто раз извинился, а ты как волчок смотришь и молчишь!». С тех пор я поняла, что маму расстроил не мой поступок, а то, что я не извинилась. Научилась говорить: «Извини». И многие мои промахи в дальнейшем уже не учитывались и не брались во внимание. Я для себя поняла, что главное вовремя извиниться, и своих детей учу этому же!».
Аня, 35 лет, мама Антона и Платона:
«Меня в детстве ставили в угол. Ничего криминального, но часто и за любое «у нас так не делают». Я в углу могла стоять бесконечно, попросить прощения было выше моих сил. Было как-то, что простояла там чуть ли не весь день, с перерывами на еду. Когда родителям надоедало, они меня оттуда извлекали и долго разговаривали на темы «почему я что-то сделала не так». Мне 35, и до сих пор при любом конфликте я мысленно оказываюсь в том углу, где проще стоять, уткнувшись носом, переждать, переболеть там, чем опять разбираться, где я оказалась «не такая». И когда мы с психологом вытащили это на сессии — я была просто в шоке. Детей я не наказываю. Долго разговариваю, но не наказываю».
Алиса, 33 года, мама Влада:
«Мама ставила в угол. Не разговаривала и не разрешала там придумывать игры, например, пальцами по полоскам обоев водить. Я могла так долго стоять. Когда поняла, чтобы выйти — надо извиниться, начала извиняться. Но мама все равно не разговаривала и игнорировала. Я подходила раз за разом: непонятно было, закончится это молчание или нет — правил игры никто не озвучивал! Став мамой, я не применяю такие методы при наказании ребенка. Если не готова разговаривать, то озвучиваю, что сейчас злюсь и не надо ко мне подходить. А если перегнула палку, то объясняю свое поведение. Но при этом до сих пор в отношении с мамой холодок того игнора чувствую. При этом понимаю, что разные дети воспринимают наказания по-разному».
Детский сад и воспитатели-«каратели»
Татьяна, 40 лет, мама Арины и Алексея:
«Мне было 3 года, в тихий час мне не разрешили выходить в туалет. Сначала у меня сильно болел живот, а потом я накакала в трусы. Воспитатель выставила меня в туалет и оставила там одну ждать няньку. Туалет был с двумя дырками в бетонном полу и полкой с горшками. Я очень замерзла и плакала. Дырки пугали своей темнотой и дурным запахом. Нянька пришла, отругала меня, но все-таки вымыла. После этого я сильно простыла. Долго была на больничном. Бабушка устроила воспитателям скандал. Я своих детей рано приучала к горшку, и очень нервничала, если им приспичивало в общественных местах. Но при этом дочка (7 лет) какает только дома, а в детском саду терпит».
Вера, 37 лет, мама Олега, Любы и Захара:
«Мне было лет 5–6. Однажды в детском саду наша воспитательница должна была куда-то отлучиться из группы. Прекрасно понимая, что одни мы тут же поднимем шум, она усадила всех детей на стульчики, стоящие в ряд, и каждому в рот налила воды из чайника, чтобы мы не разговаривали. И объяснила, что когда вернется, проверит, есть ли вода у каждого. Если не будет — значит, шумели, и она накажет.
Первую минуту все сидели тихо. Но постепенно это стало надоедать. Кто-то проглатывал воду и бежал в туалет за новой порцией. Воспитательница все не возвращалась. Тогда осмелевшие мальчишки и самые отвязные девчонки начали баловаться: стали выплевывать воду на пол, хлопать друг друга по щекам, растирать лужу ногами, смеяться, бегать в туалет к раковине.
Я не относилась ни к смелым, ни к отвязным. И просто сидела со своей водой. Пока вдруг ко мне не подбежал кто-то из ребят и не хлопнул меня по щекам. Вода выплеснулась!
Воспитательница все не возвращалась, пол в группе превратился в большую лужу. Веселье продолжалось. И только я сидела и не решалась встать со своего места, чтобы набрать в рот новой воды. Я боялась, что как только я встану, придет воспитательница и увидит, что меня нет на месте.
И наконец, спустя вечность, вернулась она. Пришла в ужас от общей картины. И тут же начала проверять рты. Как я ни пыталась сделать вид, что у меня все в порядке, воспитательница раскусила и меня. Всех нарушителей она поставила в круг и заставила стоять с поднятыми руками. Это было долго и потому больно. Несмотря на весь ужас, та ситуация научила меня рисковать. Лучше рискнуть и получить шанс на победу, чем ничего не делать и заведомо проиграть. В моей жизни много раз случалась ситуация, требующая от меня риска. И очень часто риск оказывался нужным и верным шагом, порой, даже спасительным. А насчет детей — по попе давала только старшему. Двое младших как-то без этого обошлись. Сейчас наказание состоит в лишении гаджетов. Очень действенно, никто не спорит».
Жестокость порождает жестокость?!
Настя, 39 лет, мама Лены, Наташи, Саши, Веры и Маруси:
«Нас с сестрой в детстве наказывали жестоко. Когда я об этом думаю, то и сейчас удивляюсь, как нам ничего не сломали. Били ремнем, веником, нагайкой — чем угодно, что попадалось под руку. Страшно, больно, унизительно. За 4, которые была в нашей семье плохой оценкой, отчим считал своим долгом спрашивать у меня пересказ близко к тексту, то есть наизусть. А с 6 класса я учила параграфы текста наизусть — в голове не откладывалось ничего, зубрежка была бесполезна, я не высыпалась, снова получала 4. И так по кругу. Родители били нас за неудавшуюся жизнь: потому, что так хотелось. Часто люди, пережившие в детстве такой опыт, дают себе обещание никогда в жизни не поднимать руку на детей. Но у меня не случилось этого стопора, спусковой крючок не сработал — и я наказывала своих детей телесно. Мне очень стыдно».
Валя, 32 года, мама Игоря и Максима:
«Отчим ставил нас, детей, в угол на горох, гречку, бил всем, что было под рукой — ремнем, кипятильником, массажером, полотенцем, ребром ладони по почкам. Мама прожила с ним около 3 лет, а потом подала на развод из-за нас. Но все время считала нас виноватыми в их разводе. У меня есть дети, но мужа нет — я опасаюсь мужчин. Благодаря опыту детства я за версту вижу больных на голову людей, чувствую настроение окружающих, могу ответить на любое наказание протестом, хорошо отслеживаю и сортирую любую манипуляцию и критику в своей адрес. Я понимаю, за что надо брать ответственность, а за что нет. А вот у брата проявились такие же склонности, как у отчима и жестокость к детям».
Не наказывали, но пару раз было — за дело!
Александра, 41 год, мама Маши:
«Меня не наказывали. Один-единственный раз бабушка шлепнула кочерыжкой по попе, когда я в 7 лет ушла из дома, а они с родителями чуть не умерли от страха. Считаю, что правильно шлепнула. Дочь люблю, кочерыжкой не пользуюсь».
Страшная сказка слабонервным не читать!
А.Новиков Рисунок господина Киндинова
СТРАШНАЯ СКАЗКА
(по мотивам реальных уголовных дел)
«Неужели это все происходит со мной? – думала Катя, красивая пятнадцатилетняя девушка, лежа на скамейке, животом вниз и прислушивалась к звону одинокого комарика. – Нет! Этого не может быть! Неправда! Дурной сон! И какой черт затащил меня в этот сад? И каие черти принесли нового хозяина в будний день?»
– Ну, воровка садовая, помнишь, как у Пушкина, крестьян-воров наказали розгами, которыми запаслись в той самой роще, где они валили чужие деревья! Дубровского в школе проходили? – Борис, крепкий парень, нашел на полке сарая старый секатор. – Ну, полежи тут одна, не скучай, а я скоро вернусь, только воспитательных инструментов нарежу!
Поняв, что ее ждет, девочка попыталась освободиться, но скамья не собиралась отпускать свою жертву.
«Нет, моя хорошая, все только начинается! – подумала скамейка. – Сколько лет я ждала этого момента и теперь просто так тебя не выпущу! А я-то как новый хозяин пришел, думала все, отжила свое, на дрова пустит!»
Старая дубовая скамейка, пылясь в полуразрушенном сарае, наконец-то дождалась очередной жертвы и с жадностью впитывала холодный липкий пот ужаса, сочившегося из тела привязанной девушки.
«Зря ты ножками сучишь, – злорадствовала скамейка, чувствуя, как Катя делает отчаянные попытки порвать веревки. – Дождалась и я своей работы, я еще и вкус твоей крови попробую! Знаю, когда девушкам стыдно, они всегда дрожат! Правда, все равно рано или поздно придут мужики и сделают из меня дрова для печки! Сбудется предсказание, но не сейчас!»
Старая дубовая скамейка откровенно радовалась удаче, да так, что даже Катька почувствовала злую ауру, исходящую от старинной мебели.
Много лет назад хозяева уехали за лучшей долей, оставив все добро пылиться в сарае.
– Я сжечь ее с детства собиралась! – хозяйка вместе с мужем принесла скамью в сарай и взяла в руки топор. – Давай ее на дрова порубим!
– Да ну ее, некогда! – хозяин пнул скамейку ногой. – Поедем в город счастья искать!
После этого грубого пинка долгое время она из гордости ни с кем не разговаривала, но потом решила сменить гнев на милость.
– Сколько детей я в люди вывела, – хвалилась она сваленному в кучу садовому инвентарю. – Если бы не я, вас бы никто и в руки не взял!
– Тоже мне, – фыркнули грабли, – сидит с нами, в сарае, ждет очереди в печку, а туда же, гордости на десятерых хватит!
Остальные инструменты относились к скамье с уважением, обещая пропустить ее в костер вне очереди. Время, казалось, остановило свой бег, все эти годы скамья мечтала занять прежнее место в доме, но реальная перспектива была одна: рано или поздно откроется дверь и она пойдет на дрова, как и все в этом сарае, что горит…
Минуты ожидания показались Катеньке вечностью, а скамейка что давно потеряла счет годам, но глумясь над страхом и унижением несчастной жертвы, успела вспомнить и другие времена: давно, еще маленьким дубовым прутиком она видела, как мужики приносят в жертву ее отцу – священному дубу язычников – живых петухов, а иногда и людей. Потом папу спилили, а на месте языческого капища заложили барский сад. Дуб гордо высился над кустами, с которых люди нещадно срезали длинные прутья. «Я самое красивое в саду, – думало дерево, войдя в силу, – моих веток никто не режет, а только желуди собирают!» «Конечно, папе больше повезло, – решила скамейка, – он знал вкус человеческой крови, ну да я тоже неплохо устроилась! Кто знает, может, времена язычников и вернутся!»
А дерево возвращения язычества не дождалось. Как-то раз ночью дровосеки повалили дуб, разделали и продали плотнику. Стараниями мужика оно превратилась в крестьянскую лавку (или, проще говоря, широкую низкую скамью) и было продано на ярмарке.
Так началась ее служба. Почетное место ей выделили в комнате под окнами. Не прошло и трех дней, как лавка поняла, зачем люди срезали с кустов прутья.
– Не выйду замуж! – кричала молоденькая девушка, пока мужчины устанавливали лавку посередине комнаты. – Ну, не люб он мне!
«Чего это они собираются делать? – Скамейка еще не сроднилась с ролью домашней мебели и недоуменно следила за событиями. – А девушка, по людским меркам, настоящая красавица! Именно таких, вкусных, приносили в жертву моему отцу! Ах, как пахла их горячая кровушка!»
– Это мы посмотрим, – бородатые мужчины, явно не собираясь шутить, выставили скамью на середину комнаты. – Не хочешь по-хорошему, так будет по-плохому! Раздевайся и ложись! Кому ты нужна после барина и его конюхов? А этот солдат, хоть и раненый турецкой пулей, а все же мужик!
– Не грех девке с барином, когда родители и братья честь ее защитить не могут! – девушка сняла с себя сарафан и с ненавистью посмотрела на мужиков.
Ни покорности, ни смирения в ее взгляде не было.
– Небось, богу молились, когда меня в баню к барину его верные конюхи затаскивали. Рады, что барин подать скостил, на эти денежки скамейку-то купили!
– Что же ты, девка, делаешь, – причитала древняя старуха на печи, – запорют ведь тебя!
– Зря кобенишься! – широкоплечий бородатый мужчина показал на лавку, – Ничего, под розгами совсем другую песню запоешь!
Во взгляде девушки впервые скользнул страх, а скамейка узнала, «розгами» люди называют замоченные в воде прутья.
«А ты боишься! – подумала скамейка. – Те девушки, что приносились в жертву, тоже боялись, когда им перерезали горло!»
Лавка не без удовольствия почувствовала, как в комнате появился аромат почти забытого животного ужаса, того самого чувства, что испытывали приговоренные на заклание люди.
«Катька, что сейчас лежит на мне, пахнет так же! – подумала скамейка, сравнивая поведение своей первой и последней жертвы. – Ничего не изменилось за эти годы. Другое дело, что не каждая добровольно ложилась на меня, зато всех без исключения розги обламывали!»
– Все равно мне не жить, – скамейка вспомнила, как русоволосая красавица с тяжелой косой почти до пят, стояла, сняв сарафан посереди комнаты, ничуть не стесняясь мужчин, а голос ее стих и предательски дрожал. – Делайте со мной что хотите, но замуж за кривого солдата не пойду!
Перекрестившись, она и легла на лавку лицом вниз.
Так скамейка впервые в жизни познакомилась с голым женским телом, вздрагивающим в предвкушении жесточайшего унижения болью и страхом.
– Еще не поздно передумать, – строго сказал брат девушки, вошедший в дом с охапкой прутьев. – Как говорится, стерпится – слюбится!
– Нет! – упрямилась красавица. – Скорее повешусь, чем за него замуж выйду!
– Ну, пусть на лавке свой характер показывает! – мужчины привязали строптивицу вышитыми ручниками за руки и ноги к скамейке и встали по бокам, вооружившись розгами.
Скамейка чувствовала, как отчаянно билось сердце девушки, но она не удостоила воспитателей ответом. «У всех девушек сердце бьется перед поркой! – подумала скамейка, прислушиваясь к сердцебиению Катеньки. – Парни тоже на мне лежали, но девки нравятся больше: уж очень они боятся!» И словно в подтверждение ее слов на дубовую доску упали первые Катины слезы.
«Слезы тоже хороши, но кровь все-таки вкуснее!», – подумала скамья, вспоминая ту, первую жертву.
Послышался резкий свист, тело вздрогнуло, но девушка не издала ни звука.
– Ишь, гордячка! – розги запели одновременно с двух сторон. – Ядрена девка, титьки как дыни, а замуж артачится!
– Простите! Отпустите! – кричала она, виляя попкой.
– Ничего, до свадьбы заживет! – мужики сменили прутья и продолжили наказание.
После десятка розог с пробором от былой строптивости красавицы не осталось и следа: она закричала в голос:
– Хватит! – рыдала она. – Пощадите! Я согласна идти замуж! Только не бейте!
– Так-то лучше! – улыбался отец, бросая прут на пол, но отвязывать ее не торопились.
– Ну-ка развяжите ей ноги, – приказал отец, улыбнувшись в седеющую бороду, и стяните их ручником под лавкой! Сейчас я ей немного ума вгоню!
Сыновья выполнили приказание.
– Это что же ты удумал? – раздался с печки бабкин голос.
– Молчи карга старая, если жить хочешь! – отец семейства раздвинул девушке ягодицы, смачно туда плюнул и втер плевок в шоколадную дырочку.
– Нет! – в отчаянье кричала жертва, понимая, что сейчас должно произойти.
Папа вытащил из штанов огромный уд и с силой ввел его в маленькое отверстие.
– А-а-а! – крик девушки сменился отчаянным визгом, но бородатый мужик и не думал останавливаться. Одним махом введя уд на всю глубину, он начал разрабатывать дочкину задницу со всем своим крестьянским усердием.
«Вот это да, – думала скамейка, легко выдерживая груз двух человеческих тел. – Люди не деревья, активно живут!»
– Запомните, сынки, когда баба говорит, что не может, это значит, что ей можно впендюрить в задницу!
Раскрасневшиеся сыновья с интересом смотрели, как папа долбит дочку, но не вмешивались. Глава семьи он на то и глава, чтобы властвовать над всеми. Тем более что подросшие сыновья еще не были женаты и без собственного надела земли находились в полной отцовской власти. В случае неповиновения им самим пришлось бы лечь на скамейку.
– Если хотите, можете ее попробовать! – папа встал с бесчувственного тела.
От боли и унижения девушка лишилась чувств.
– Только охолоните девку водой!
Братья с охотой послушались.
– А в задницу? – уточнили братья.
– Будет выкобениваться, и в задницу еще раз! – строго сказал отец. – И главное, запасите побольше розог, дурь из невесты выбивать будем! Если кто матери проболтается – сам на скамью ляжет!
Преобразование закончилось, со скамейки встала уже не гордая девушка, рискнувшая перечить отцу, а покорное, униженное и растоптанное существо.
«Горько!», – кричали гости месяц спустя, рассевшись на лавке.
«А не было бы меня, – думала скамейка, – не было бы и этой свадьбы!»
Еще спустя неделю она послужило подставкой для гроба бедной старушки.
«А ведь это куски от меня же!» – поняла скамейка.
– Нам гнить в земле, а тебе гореть в огне! – неслышно сказали ей дубовые доски. Попомнишь нас ужо!
После этого много лет она стояла в большом деревенском доме, сложенном из круглых бревен, на почетном месте под окнами, честно служа крепкой крестьянской семье: на ней и спали, и ставили кадку с квашней, раскладывали ягоды на сушку, ставили корыто купать младенцев – одним словом круглый год находилось дело. Перед троицей и пасхой ее особенно тщательно мыли и натирали воском. Случались и печальные моменты, когда на нее ставили гроб, сопровождая слезами и причитаниями по усопшему.
– Я самая нужная вещь в доме! – как-то раз сказала скамейка всей крестьянской утвари.
– После меня, – отвечала печка и больше ни единого слова из нее было не вытащить, молчалива была.
Остальные предметы не соглашались и принялись спорить до хрипоты, но скамейка с печкой не стали с ними связываться: что спорить, раз все и так понятно. Раз в неделю она действительно становилось самой главной мебелью в доме. Лавку ставили посередине комнаты, и все подрастающее поколение обоего пола по очереди вытягивалось на толстой отесанной топором доске. Ручники, вышитые красными петушками долгими зимними вечерами помогали им не встать раньше срока.
– Претерпевай! – говорили взрослые и с помощью мокрых прутьев учили младших уму-разуму.
Надо сказать, что детям раздеваться и ложиться на скамейку очень не нравилось: шли в ход слезы, мольбы о прощении, но избежать наказания никому не удавалось.
Скамейка обожала субботы. Ей нравилось пить тепло, смешанное со страхом из обнаженных горячих тел, подпрыгивающих извивающихся и орущих благим матом, нравилось впитывать пот и особенно кровь. «Через меня они в ум входят!», – думала она.
– Вырасту, сожгу эту скамейку к черту! – пообещала маленькая девочка, впервые раздевшись и вытянувшись для порки. – Так и знай, противная: гореть тебе в печке!
«А тебе вертеться под розгой, пока замуж не отдадут, а до этого ох как долго, – подумала скамья, – а там будь что будет!»
Улучив момент, когда дома никого не было, девочка принесла несколько прутьев и высекла скамью.
– Вот тебе! Вот тебе! Противная! – прутья ломались о дубовую поверхность, не причиняя никакого вреда. – На дрова напилю!
Лавка была широкая, и поэтому часто прутья обламывались о края. Розог, даже заранее вымоченных, для большой семьи требовалось много, и к ударам мебели было не привыкать, но чтоб бить без человека сверху – это было впервые! В этот момент в комнату вошла мама, та самая красавица, что своим телом обновила скамью несколько лет назад.
– Не обижай скамью, заинька, – тихо сказала она, – кинь прутья в печь, чтобы папа не узнал. Такова наша доля, хочешь, не хочешь, а на скамейку ляжешь! – вздохнула она и погладила ребенка по голове. – Я не хотела замуж, так меня тоже разложили вот на этой самой скамье! Муж, кривой солдат, чужой, примаком в семью пришел, а оказалось – ничего, мужик работящий, пьет мало, бьет редко. [Так в те времена называли мужчин, не увозивших жену себе, а остающихся жить с родителями жены. – Прим. авт.] Потом они обе плакали, мама вспоминала, как в молодости сама пробовала розог.
– Ты уже большая девочка, и должна знать, что страдания нам небеса посылают для смирения! – мама поцеловала ребенка. – Господь терпел и нам велел!
Слезы у девочки высохли, и неделя до субботы протекла незаметно.
Накануне девочка долго молилась перед иконами, прося прощения. «Видать, набедокурила!», – подумала скамейка и не ошиблась.
Вздрагивая от страха и предвкушения боли, девочка разделась, оставив на себе только нательный крестик. Судя по солидному пучку прутьев, готовился очень серьезный урок. Ручниками девочку привязали за ноги и под мышками. «Ну, вредная девчонка, готовься, – мысленно злорадствовала скамейка, – сейчас тебе попадет!» Потом были родительские нотации, и раздался отчаянный визг… «Не позволят меня сжечь, – скамейка крепко держала девочку, – я слишком сильно нужна!»
Поколения сменялись одно за другим: девочка выросла, и накануне свадьбы ее высек в присутствии родителей жених, чтоб «мужа почитала», а потом снова скамейке пришлось держать на себе изрядно выпивших гостей, кричавших «горько».
Ночью молодым постелили на скамью тюфяк и оставили одних. Лавке пришлось стать брачным ложем, слушать слова любви и прочие банальности.
– Ну, давай же! – невеста, раскинув ноги, сладко стонала, теперь уже не от боли, а от удовольствия. Муж трудился сверху.
«Ненавижу тюфяки! – думала скамейка. – Из-за него я девственной крови не попробую!»
– Ах, ах! – девушка вздрогнула и расслабилась. Муж наконец-то довершил свое дело.
Потом лавку вместе с приданным перевезли в дом мужа, снова появились маленькие дети, которых купали в корыте, поставленном на скамью, а потом, дрожа от страха, они ложились на место выросшей матери. На этот раз ее не сожгли, но предсказание запало скамье в душу. «Из других досок плотник гробы сделал, теперь они гниют в земле, одна я на белый свет любуюсь!»
А время неторопливо шло вперед: исчезли ручники, в скамейке просверлили несколько дырок, и теперь держать провинившихся жертву помогали кожаные ремешки, продолжая регулярно, по субботам выставлять на середину комнаты.
Я могу приказывать людям!
Сколько народу побывало в объятиях скамьи, она и сама за давностью лет вспомнить не могла, но двух девушек, помогших ей понять, что она в состоянии внушать людям свои желания, она помнила хорошо.
– Проклятая доска, – девушка потеряла невинность до свадьбы, и теперь должна была получить заслуженную порку, – как я тебя ненавижу!
Она так и не смирилась с воспитательной процедурой, мало того, чем старше становилась, тем стыднее было раздеваться на порку: чувство животного ужаса перед наказанием было для лавки лучшим подарком.
– Ну, – папа строго посмотрела на дочку, – я долго ждать буду?
– Папочка, прости Христа ради, – взмолилась девушка, но потянула чрез голову сарафан.
«Хм, – скамейка не стала спорить, – а когда ты лежала на мне, раскинув ножки под мужиком, – ты совсем не так себя вела! – злорадствовала скамейка. – И кровь твоя была такой сладкой.
Минуту спустя крепко привязанная голая девушка плакала и отчаянно крутила попкой, стараясь спасти ее от жалящей розги, но безуспешно:
– Я тебя на дрова распилю, сразу после свадьбы!
«Знаем, слышали! – скамейка вздрогнула, но хватки не ослабила. – Сейчас тебе глупые мысли из головы выбьют! А я тебя не отпущу!» Розги стали сложиться чаще, и теперь слов стало не разобрать: отчаянный животный визг девушки заменил членораздельную речь.
«Обожаю эти вопли!», – скамья знала, что все девочки и мальчики, что ложились на нее, станут взрослыми, и перспектива сгореть оставалась.
– Ай! Мама! – пока родители обсуждали, продолжить порку или закончить, к девушке вернулась возможность говорить. – Он же поведет меня в церковь в осенний мясоед!
Теперь она не думала о казни вредной скамейки, главное – спастись от продолжения наказания.
– А сейчас великий пост! – строго сказала мама. – Б…[лудница]!
«Всыпьте тогда ей еще с десяток горячих, чтобы не грозилась из меня дрова сделать!», – подумала скамейка, и ее просьба была услышана.
– Вань, всыпь-ка еще с десяток, для пущей памяти! – приказала мама, в молодости сама не раз ложившаяся на скамью.
– Ну, я тоже думаю, что десяти как раз хватит! – папа вынул из корыта новый прут и попробовал его в воздухе.
– Не надо! – девушка отчаянно подпрыгнула и заелозила по доске животом.
«Пристегивать надо девку! – подумала скамья. – Для чего во мне дырки просверлены?»
– В другой раз не забудь пристегнуть ремнем поясницу! – маме поведение дочери не понравилось. – Чтоб меньше вертелась!
– Обязательно вдену! – папа вытянул прутом вздрагивающую попку еще раз.
«Люди понимают мои мысли!», – догадалась скамья, и решила проверить догадку на сестре наказанной девушки, покорно ожидающей своей очереди.
На собственном опыте поняв, что сопротивление увеличивает наказание, девочка разделась и позволила себя привязать.
– Десять розог! – строго сказала мама, пристегивая девушку ремешком за поясницу к доске.
«Всего десять? – мысленно возмутилась скамейка. – Надо добавить еще десять! Крови хочу!»
– Маловато десятка, и еще десять добавим – от меня, – папа помог привязать ремешками руки и ноги, выбрал сразу три прута и стряхнул с них воду.
Старшая сестра, только что сама выпоротая, стояла в углу комнаты, стараясь не пропустить ни одной сцены из страшного домашнего спектакля. Девушки с детства друг друга не любили.
– Так ее, так ее! – печка, занимавшая целый угол комнаты, единственная собеседница дубовой скамейки решила нарушить привычное молчание. – Хорошую хозяйку без розги не воспитаешь! Горшки плохо помыла, золу не вычистила, как следует, так что пора, пора на лавочку!
На этот раз лавке повезло вдвойне. Мужчина, словно угадав мысли скамейки, сек без жалости: несколько раз кончик прута просек кожу и лавке удалось попробовать теплой крови.
«Люди понимают мои мысли! – поняла скамейка и решила попробовать дать мысленный приказ еще раз в следующую субботу, но ничего не получилось: девочка заболела, и наказание отложили, а потом скамейка просто забыла об эксперименте: надо было принять на себя пять пострелят и одну девушку-подростка. Дел заслуженной мебели было так много, в качестве приданного ее не отдавали, а оставляли дома.
Шли годы. Теперь на ней не спали: в комнате появилась железная кровать. Образа в углу заменил подслеповатый телевизор, многократно менялась мебель и сгнившие венцы, перекрывалась крыша. Познакомилась она и с новым незнакомым запахом ружейного масла и патронов, когда старый дед, которого она помнила еще пацаненком-сорванцом, разбирал и чистил на ней ручной пулемет. [Об этом событии подробно рассказано в истории «Старый пчеловод». –http://www.proza.ru/2012/05/13/666 Прим. автора]
Только скамья неизменно стояла под окнами. Предсказание чуть было не сбылось, когда старый дом хозяева заколотили, а заслуженную дубовую скамью вынесли в сарай.
А между тем, пока скамейка пылилась без дела, в заброшенной деревне началась новая жизнь.
Рядом прошла шоссейная трасса, стали нарезать землю для садоводства, местные жители обрадовались: значит, будут люди, магазин и работа на участках новых владельцев.
Их надежды, в общем, оправдались, правда, в считанные годы грибной лес был вытоптан, зато садоводы платили за навоз и молоко такие деньги, что за год в совхозе не заработаешь.
Пока скамейка вспоминала былые времена, Катенька немного успокоилась, стала ровнее дышать, видимо, смирившись с тем, что наказание неизбежно, а веревки слишком крепкие для того, чтобы их разорвать.
«Столько лет простояла в сарае, – скамейка обожала праздничные дни, когда перед поркой ее шпарили и скребли до блеска и натирали воском. – Ну, ничего, девочка, самое интересное у тебя впереди. Я постараюсь сделать так, чтобы меня вновь перенесли в дом на главное место! Пусть новый хозяин полюбуется, как Катькина попка поведет себя при близком знакомстве с розгами! Я не подведу!»
Часть вторая
Наследник
– Ну, домик-пряник, здравствуй! – в наследство от деда Борис получил заброшенный дом, на краю деревни и сад у самой реки. – Это не шесть соток садоводства, это настоящий крестьянский дом и надел земли! И место хорошее. На моей машине всего-то полтора часа езды от города!
В свое время дед-пчеловод не жалел денег и покупал сортовые саженцы в питомнике, но без должного ухода все пришло в запустение.
– Шикарная получится дача! – заколоченные окна вновь увидели свет. – Правда, денег на ремонт придется вложить не меряно!
Поначалу новый хозяин не обратил должного внимания на имущество в сарае. В доме и саду было слишком много работы.
– Неплохое помещение! – Борис, внимательно осмотрел сарай, сложенный из бревен. – Из него шикарный гараж получится: дед все постройки на совесть делал! Весь хлам пожгу, крышу перекрою, привезу железные ворота – круто выйдет!
«А как же я? – скамейка вдруг поняла, что перспектива сгореть стала весьма реальной. – Я ведь еще пригожусь!»
– А это что за девайс? – Борис посмотрел на скамейку. Ему, городскому жителю, не удалось в детстве познакомиться с фамильной реликвией: городским, как известно, ближе диван, да отцовский ремень, но по рассказам матери он знал, что это такое. – Дубовые дрова в камине – это круто!
«Ну, вот и все, – обреченно подумала скамейка, – дождалась!» Наследник с большим энтузиазмом принялся за ремонт, и распилить девайс на дрова просто не доходили руки. Но, наконец, скамейка дождалась счастливого часа, когда ее вновь стали использовать по прямому назначению.
– Интересно, – Борис вышел из дома и увидел, как кто-то с большим усердием обтрясает желтую сливу, – кто же это ко мне в гости пожаловал!
Потихоньку обойдя сарай, он увидел, что сливы подбирает в пакет девчонка лет пятнадцати.
«Воровка!», – понял Борис и крепко схватил за толстую косичку.
– Пусти! – она пыталась вырваться, но безуспешно.
– И кто же это шарится по чужим садам? – Борис крепко держал ее, так что убежать она не могла. – Никак, Катюшка? В последний раз я видел тебя совсем малышкой!
– Тут никто не живет, и все общее! – девочка перестала вырываться, намереваясь усыпить бдительность хозяина, чтобы дать деру.
– Ну, это ты врешь, – Борис решил наказать воровку, – вся деревня знает, что я тут хозяин! Кстати, ты помнишь, как наказывают в деревне грабителей садов? Пойдем-ка в сарай! – Борис вспомнил о скамейке.
– Отпусти меня, пожалуйста! – девчонка стала ныть, но Борис и не думал отпускать косу воровки.
– Добро пожаловать! – Борис отпер дверь, подтолкнув ее внутрь.
«Вот и гости пришли!», – скамейка ощутила давно забытое чувство страха, заполнившее сарай. Так реагировали маленькие и не очень дети, девушки-подростки, и взрослые женщины, собираясь вытянуться на семейной реликвии для заслуженного наказания. Скамье вдруг очень захотелось, чтобы эта девочка легла на испытанную доску обнаженным телом, и, вертясь на привязи, подарила кусочек человеческого тепла.
– Отпустите! – девочка снова попыталась вырваться. – Вы не имеете права меня наказывать!
– Отпустить, говоришь… – мужчина задумался.
«Неужели он простит вместо того, чтобы раздеть и отстегать? – скамейка отдала мысленный приказ. – Накажи больно, по-мужски, хлестко и безжалостно!»
– Значит, сады обчищаем, а потом и права качаем! – Борис стал разглядывать пленницу. – Похоже, крапива уже не кусается!
Девочка, несмотря на обилие в саду крапивы, была одета в шорты, тонкую выцветшую на солнце футболку и сандалии на босу ногу. Тут какое-то шестое чувство подсказало девушке, что наказание неизбежно.
«Быть тебе высеченной», – подумала скамейка, убедившись, что ее дар передавать свои пожелания людям не исчез за годы бездействия, а только увеличился.
– Я больше не буду! – она стояла, опустив голову. – Ну, я оказалась в саду случайно и ничего, кроме нескольких опавших слив не взяла!
– Как будто бы я не видел, как ты помогала им упасть! Значит, больше не будешь… – тут его взгляд упал на скамью, немую свидетельницу разговора. «Дедовская реликвия! – Борису, уже готовому отпустить воровку, вдруг очень захотелось ее высечь. – Это как раз то, что нужно!»
– Ну что, к родителям пойдем? – спросил Борис. – Или как?
– Пожалуйста, не надо, – девочка вздрогнула, – мама шкуру спустит!
– Вообще, шкуру спустить – хорошая мысль! – Борис принял окончательное решение. – К маме, так и быть, не пойдем, уговорила!
Мужчина выдержал многозначную паузу.
– Но без наказания ты у меня все равно не останешься! А вот и то, что нужно! Хорошо, я не успел спалить!
Наконец-то широкая деревянная лавка поняла, что после стольких лет воздержания она снова займется любимым делом.
– Ну-ка, вытри ее как следует! – Борис достал с полки тряпку и, швырнул девчонке. – Дома, небось, у тебя такая же стоит?
– Нет, у нас нет скамейки! А зачем ее вытирать? – не поняла воровка.
– А это чтобы пыль не прилипла к тебе, пока я не вгоню немножко ума в воспитательное место одной непослушной девчонке!
«Проще, чтобы ты не перепачкалась пылью, лежа на мне во время порки!», – подумала скамья.
– Я. Я не. – девочка поняла, что хозяин шутить не намерен.
Вскоре потемневшая от времени доска была готова принять очередную жертву.
– Снимай сандалеты и ложись тыквой кверху!
– Пожалуйста, не надо! – умоляла Катя. – Не надо меня бить, пожалуйста!
– Чем дольше ты будешь собираться, тем дольше я буду наказывать! – пообещал Борис, вынимая из брюк ремешок.
Девочка низко опустила голову, и послушно легла, вытянув руки.
– Ну, вот, молодец! – Борису понравился вид девочки, вытянувшейся для наказания. – Спусти шорты до колен!
Девочка приподнялась на четвереньки, расстегнула пуговку и молнию, слегка приспустила штанишки вниз и легла обратно. Взгляду Бориса открылись темно-зеленые трусики-плавочки.
«Да ей не ремень, а розги нужны, – подумала скамейка, – и задница должна быть голая! Ну, ничего хозяин в порке не понимает!»
– Ремня тебе всыпать, что ли? – Борис сложил ремень вдвое.
– Я больше не буду! – Катя жалобно посмотрела на Бориса.
– Нет, пожалуй. Ремня будет маловато! – Борис, догадавшись о предназначении отверстий, пристегнул ремешком воровку за поясницу, взял с полки моток капроновой веревки и привязал ее за руки и за ноги к ножкам лавки. «Интересные веревки. Тонкие, узкие, но явно очень прочные, – скамейка почувствовала, как девочка пробует путы на разрыв, – такими ко мне еще не привязывали!»
Для девушки время растянулось как жевательная резинка, а скамейка успела вспомнить свою жизнь и даже построить некоторые планы на будущее.
«Правильно, – думала лавка, чувствуя, как дрожит девушка в предвкушении расправы. – Пусть он не торопится начинать экзекуцию, – чем дольше она будет на мне, тем лучше! Столько лет простоя!»
«Руки дрожат так, как будто не меня пытались обокрасть, а я кур воровал!», – Борис вышел из сарая, запер дверь и в зарослях вишенника срезал несколько длинных гибких прутьев.
«Длинные и ровные, – похвалил себя он, – дед учил, что именно такие подходят для порки!»
Вернувшись в сарай, Борис увидел, что девчонка упорно, но безуспешно пыталась перетереть веревки. За годы употребления все края у дырок сгладились, и попытки перетереть капрон, чтобы освободиться, оказались безуспешны.
– Надеюсь, я не заставил себя долго ждать? – Борис показал прутья пленнице. – Ну, вот и прибыли инструменты! Когда я был маленький, мне мама рассказывала, как дед Матвей выдерживал прутья в кадке с рассолом! Чесалось после этого неделю! Жаль, конечно, что нет возможности подойти к этому вопросу обстоятельно! Ну, что же, придется довольствоваться малым. Ничего, и такие розги сгодятся!
Увидев гибкие прутья, девушка потеряла последнюю надежду на спасение.
«Дождалась-таки я своего часа, – обрадовалась скамья, – но трусы-то хоть с нее сними!»
– Надеюсь, ты знаешь, что это такое! – Борис провел кончиком прута по голым пяткам.
Девочка только кивнула головой.
– Приходилось пробовать?
– Нет, нас с сестрой только ремнем стегали! – глазки приговоренной стали круглыми от ужаса. – Не надо, я не хочу!
– Нет, Катенька, от твоего желания тут уже ничего не зависит! – рассуждал Борис, любуясь вздрагивающим телом, – ты уже достаточно взрослая девочка, совершила очень плохой проступок, и по тебе плачут!
«Неужели он ее не разденет? – скамейка почувствовала, как отчаянно бьется сердце Катеньки. – Польза от наказания сильнее!» Она знала, что не один десяток девочек сгорали от стыда и от унижения, когда их заставляли не просто заголить попу, а раздеться совсем.
– Теперь, кажется, все готово, можно, как говорил Михал Сергеевич, нАчать! Вот только нехорошо, если соседи услышат, чем мы тут занимаемся. Впрочем, к дискотекам деревенские привычные! – мужчина включил радиоприемник. – Сейчас найдем музыку пострашнее!»
– Не надо! – Катя повернула к Борису заплаканное личико. – Я больше не буду!
Скамейка поняла, что в этот момент она готова на все, даже на потерю невинности, лишь бы избежать позорного и унизительного наказания. Борис отступил на шаг, полюбоваться пленницей. Привязанная к лавке, мелко вздрагивала и просила пощады хорошенькая девочка-подросток. Тонкий не загоревший треугольник светлым пятном выделялся на фоне темных ног и спины. Борису показалось, что еще не совсем созревшее тело юной женщины ждало наказания.
– Не надо, ну, пожалуйста, не надо! – девчонка поняла, что до порки остались секунды, и отчаянно пыталась спастись от неминуемой кары.
«Нас не догонят!», – орали татушки из динамика.
– Как по заказу! Лучше мелодии для порки просто не придумать! Нет, девочка, надо! – Борис поднял прут и, резко взмахнув, рассек воздух.
– Мама! – девчонка дернулась и судорожно сжала ягодицы, ожидая удара.
– Догонят! – Борис опустил вишняк на круглый зад.
Боль горячей дугой пересекла попку, белой молнией лопнула в мозгу, заставив девушку вздрогнуть, отчаянно дернуться, и напрячь ноги: для плотного обхвата дырочки в ремне не хватило, и несколько сантиметров свободы попке осталось. Потом боль превратилась в зуд, но и это еще не было началом.
– Воровкам место на скамейке! – Борис, решая растянуть наказание, провел кончиком прута по сжавшимся от страха и предвкушения новой боли ягодичкам.
«Так ее!», – злорадствовала скамейка.
– Это не больно! А вот так больнее будет! – Борис начал сечь в такт бесконечно повторяющемуся припеву, не давая никаких послаблений. – Шесть, семь, восемь!
Розга опускалась на беззащитные нежные ягодицы, каждый раз оставляя красный рубец. Пока лесбиянки пели незамысловатый куплет, экзекутор поменял сломанный прут, и перешел на другую сторону скамейки. Там, где кончик прута куснул кожу, красные полоски оканчивались капелькой крови.
– Хватит! – девочка выровняла дыхание, надеясь, что порка уже позади.
– Хватит будет, когда я скажу! – прут вновь со свистом рассек воздух.
«Мочить надо прутики, – скамья привычно подставила бок пруту, соскользнувшему с наказанной попки, – так их на дольше хватит!»
– Ой! Ай! – вопли девочки стали односложными.
– Опять прут о скамью обломился, – Борис взял новый, – жаль, надо было побольше их нарезать!
– Больно! – девчонка извивалась, визжала и просила не сечь больше, уверяя, что все поняла.
«Нет, ей еще мало, – думала скамейка, – сколько лет без работы!» Вопль из динамика, противный свист, и снова прут опустился на юное тело.
– Воровкам по заслугам! – и Борис отшвырнул обломанный прут в сторону. Целых два раза татушки повторили идиотский припев без болевого сопровождения. Она начала успокаиваться, видимо решив, что наказание окончено.
– Ну, отдохнула, – тут Борис взял свежую розгу, чем вызвал громкий вопль отчаяния, – тогда продолжим!
«Хороша ведь, негодница!», – подумал Борис, любуясь проделанной работой. На попе уже не оставалось свободного места, и удары пришлись чуть выше ягодиц и на обнаженные ляжки девушки.
– Ничего, – Борис решил, что последние удары должны быть наиболее сильными и болезненными, – недельку на речку не походит! А с родителями, если будут качать права, я разберусь!
Татушки наконец-то отпелись, и экзекуция закончилась вместе с последним сломанным прутом. И палачу и жертве понадобилось некоторое время, чтобы прийти в себя: ни тот, ни другой не представляли, каким приключением обернется сегодняшний вечер.
– Развяжи меня, – девушка немного успокоилась и теперь жалобно всхлипывала, надеясь, что наказание окончено, – пожалуйста!
– Развязать? – извивающееся юное тельце произвело на Бориса такое впечатление, что он решил не ограничиваться поркой.
«Впендюрь ей в задницу! – подумала скамейка, поняв настроение Бориса. – В качестве дополнения!»
Член в штанах давно стоял колом и упускать возможность разрядиться, когда тут такая вкусная девушка, было глупо. Тут взгляд его упал на банку с медово-прополисной мазью, оставшейся еще со времен деда Матвея, которой он мазал руки и другие места для активного долголетия.
– А вот это именно то, что надо! – Борис снял крышку и понюхал. – Думаю, она если и выдохлась, то для смазки все равно подойдет!
Отбросив розгу, он отвязал девчонке ноги, снял полностью трусики и штанишки, а потом вновь связал лодыжки, но уже под скамьей.
«Молодец! Догадался!» – думала скамейка, наслаждаясь судорогами жертвы. – Как он ее пробрал! Мало не показалось! Жаль только, мало крови. Всего пять капелек!»
«Зачем он это делает? Неужели еще будет бить?», – Катька зажмурилась и замотала головой.
– Ну, Катенька, продолжим твое воспитание! – Борис несильно пошлепал ладонью по избитой попе. – Меня нельзя, я девочка! – заплакала Катя, догадавшись о намерениях мужчины.
– Девочкой и останешься! – Борис провел рукой по ягодицам, с удовлетворением ощущая жар исполосованного тела, склонился над бесстыдно выставленной маленькой шоколадной дырочкой, намазал ее дедовской мазью.
– Нет! – Катя попыталась сжать очко, но Борис ввел туда смазанный указательный палец до самого основания.
– Расслабься! Будет Легче! – Борис завернул крайнюю плоть, намазал мазью головку и приступил к делу.
Катенька, как только бесстыдный палец убрался из ее попки, решила, что мучительное и унизительное наказание уже позади, но тут почувствовала, как сильные мускулистые руки еще сильнее разворачивают ягодицы, и тут внезапная невыносимая боль вторглась внутрь девичьего тела.
– Нет, нет! – хрипела Катя. – Прекратите, не надо!
Капроновые веревки больно впились в тело, но скамейка и не думала отпускать Катю. Борис, навалившись сверху, не упустил возможности облапить ладонями соски юной жертвы.
«Пусть вытворяет, что хочет, лишь бы взял меня обратно в дом!», – подумала скамейка, поскрипывая под тяжестью двух тел. В свое время ее добротно собрали на шипы, но годы простоя не прошли даром, и теперь они немного рассохлись.
– Мне решать, что надо, а что нет! – мужчина, преодолев плотный охват кольца, начал двигаться, постепенно увеличивая темп, а потом тяжело задышал и навалился на нее всем телом. – Лежи, как лежала, если не хочешь еще розог!
– Мама! – Катя почувствовала внутри себя неслабых размеров орган.
– Расслабься! – Борис принялся разрабатывать отверстие, в такт движениям сжимая нежные девичьи грудки.
Тут скамейка поняла, что в стонах и воплях наказанной девочки появились новые нотки. «Ну, все, сомлела девка, – вспомнила скамья, что в давние времена ее время от времени использовали и для плотского греха. – Так кричат не от боли, а от удовольствия!».
– Теперь можешь встать и одеться! – Борис расстегнул ремень и перерезал веревки.
Катя, не вставая с лавки, сдернула футболку вниз по спине и села, охнув, на скамейку. Ее лицо было красным, как помидор, глаза блестели, а слезы чудесным образом успели высохнуть. Набухшие грудки приподнялись, и Борису показалось, что соски уставились на него недоуменным взглядом.
– Можно мне в туалет? – униженно попросила она, опуская майку на живот.
– Пожалуйста! – Борис достал ведро и поставил его перед девушкой. – Садись.
Это было уже слишком, но мочевой пузырь и прямая кишка подавали сигнал о последних секундах задержки.
Катя села на ведро, закрыла глаза, чтобы не видеть лица Бориса, и расслабилась. Большего позора и унижения ей в жизни испытать не удалось.
– На! – Борис протянул одежду, и не думая отворачиваться. Он не без удовольствия наблюдал, как морщится Катенька, натягивая шорты. Трусы она положила в карман.
Тело Кати мучительно и почему-то очень приятно ныло. Она встала, каждый шаг доставался с трудом. Никогда в жизни она не испытывала ничего подобного.
– Ведро сама вынесешь и помоешь! – Борис подтолкнул девушку к выходу.
«Запомни, ты сама придешь сюда и снова на меня ляжешь! – потребовала скамейка. – Я слишком долго постилась!»
Катя вздрогнула, услышав этот мысленный призыв. После этого скамейка слышала разговор о вреде воровства и о том, что сливы она может унести с собой, в качестве моральной компенсации. Потом двери сарая скрипнули, и скамейка вновь очутилась в темноте.
Рано утором Борис принялся обкашивать сад.
«Надо привести из города сетку и обсадить сад по периметру колючими кустами!», – решил он.
Катя, отмочив в реке наказанную попку, ничего родителям не сказала, но ее почему-то вновь и вновь тянуло в сад к жестокому соседу.
– Ну вот, – Катя бродила по скошенной траве, – уехал! И слив не хочется!
Из сарая казалось, исходил призыв: я жду тебя на порку!
Часть третья
Девственницы под сметаной
В следующий приезд Борис увидел, что Катя, ничуть не стесняясь, вновь обтрясает деревья.
– Ты знаешь, мне понравилось! – сказала она, даже не собираясь убегать. – О таком сексе у нас в деревне не знают. А что еще умеют в городе?
– Пойдем в сарай! – он взял ее за руку. – Поможешь мне отнести скамейку в дом!
– Пойдем! – она пошла вслед за ним.
«Я знала, я знала, что меня вернут назад!», – скамейка была готова скрипеть пазами от счастья, но благоразумно не выдавала своего восторга, и даже забыла напомнить новому хозяину о розгах для воспитания Катеньки. Впрочем, тут пришел ее черед удивляться. За годы, проведенные в сарае, дом неузнаваемо изменился: стал выше, обшился пластиковой вагонкой. На полу лежал линолеум. Из мебели не сохранилось ничего. Даже огромная печка – старая подруга – была разобрана, на ее месте стояла «шведка» с камином из желтого кирпича. Старые кирпичи пошли на фундамент. Даже вместо окон стояли пластиковые стеклопакеты.
– Ну, теперь займемся воспитанием воровки! – он включил свет и толкнул ее лавке. – Раздевайся!
«Почему, какими судьбами я здесь, в этом доме? – Катя дрожала как осиновый лист, и, не выдержав напряжения, села на лавку. – Не хочу!»
«Не хочешь, но будешь!», – подумала скамейка, отметив про себя, что как только голое тело соприкасается с нею, она может читать и человеческие мысли.
– Ну, моя хорошая, – Борис внимательно осмотрел девушку с ног до головы, – раздевайся.
– Как?
– Полностью!
По спине девушки поползли мурашки. В тот раз он снимал с нее трусы, а теперь ей предстояло самой раздеться перед мужчиной.
Предательская слезинка покатилась у нее из глаз, но отступать было некуда: она сама пришла в этот дом.
– Ну, так то лучше! – Борис по-хозяйски осмотрел тело, вздрагивающее от каждого прикосновения. Вполне созрела девушка. – Что расселась? Встать, руки за голову!
Мужчина собрал груди в ладони. И тут тело Катеньки предало свою хозяйку: шарики грудей набухли, приподнялись, а соски набухли как тогда, в сарае.
– Ну, раз прошлый урок тебе впрок не пошел, – Борис, ощупав девушку с головы до пят, подтолкнул девушку к скамейке, – ложись сама, но на спину!
«Что он собрался делать?», – не поняла скамейка.
Катя покорно легла на тихонько скрипнувшую от удивления скамейку, и позволила привязать руки за головой.
«Как восхитительно она дрожит, – лавка млела от удовольствия, – послушалась меня, старую, пришла и легла. То ли еще будет!»
Борис, не спеша, по-хозяйски провел руками по вздрагивающему телу и накрыл ладонью лобок, а пальцами пошевелил потаенные девичьи губки.
– Что угодно, но только не туда, – Катя сдвинула еще не привязанные ноги, – а бить будешь сразу или потом?
– Нет, девочкой ты и останешься, как я и обещал, – Борис связал ступни девушки под лавкой так, чтобы она не могла сопротивляться, а заодно и прятать заветное местечко. – А вот теперь начнется самое интересное, – мужчина разделся сам, завернул крайнюю плоть и намазал восставший член густой сметаной.
«Что он собирается сделать?», – Катя со страхом смотрела за незнакомыми и ужасными приготовлениями. Скамейка поняла, что в голове жертвы царит полный сумбур: ей и больно, и стыдно, и страшно одновременно. Она так и не могла понять, почему сама добровольно отдала себя в руки злобному соседу и ждала своей участи, не имея возможности пошевелиться.
– Ну, моя хорошая, – Борис уселся ей на грудь, и слегка приподнял Катину голову руками, – открой шире ротик и облизывай! И не вздумай кусаться!
Катя, глотая слезы, принялась работать языком.
– А теперь обхвати его губами и двигайся в такт моим рукам! – Борис регулировал движения Катиной головы. – Молодец! Хорошо учишься!
«Да. Время идет вперед, – скамейка прислушивалась к чмокающим звукам и тяжелому дыханию Бориса. – Так на мне не занимались никогда!»
Потом мужчина застонал, а девушка закашлялась.
– На первый раз прощаю! – Борис встал со скамейки. – Теперь я хочу попробовать девственницу! – Борис привязал Катины запястья над головой, принес крем, помазок, бритву, и ловко лишил девушку растительности на лобке. – Только не вертись, а то порежу!
Картина происходящего повергла девушку в водоворот ощущений, в которых перемешалось все, и стыд, и волнение и возмущение. «Что же он такое делает? – истерично вертелась в голове мысль. – И почему я это позволяю?»
– Так будет вкуснее! – он вытер девушку горячим мокрым полотенцем.
Катя закрыла глаза и почувствовала, как что-то мокрое и скользкое стало пробегать по животу. Любопытство пересилило стыд и унижение: открыв глаза, она поняла, что это сметана.
С видом гурмана-эстета Борис сделал сметанную дорожку от шеи до лобка, восьмеркой вокруг грудей, а на лобок и половые губы извел практически весь оставшийся запас.
– Девственница под сметаной – такое блюдо, что не в каждом ресторане подают! – улыбнулся Борис, становясь над Катей на четвереньки.
Язык мягко заскользил по телу, не оставляя после себя ни капли сметаны. Правда, кое-где приходилось проходить по три-четыре раза.
– А у нас сметана вкуснее! – Катя, уже не стесняясь соседа, стала одеваться. – Спасибо!
Девушка так и не смогла понять, почему у нее вырвалось это слово.
– Иди в сад, и набери, чего хочешь! – улыбнулся Борис. – На вот, возьми корзинку, потом принесешь мне ее обратно!
После этого приключения Борис разобрал скамью, проклеил все пазы «фоксиполом» и оставил сохнуть на неделю.
– Ну, девайс предков, – он ласково провел ладонью по гладкой доске, – чувствую, ты мне пригодишься: сдается мне, что Катьку сечь будем регулярно!
«А ведь девочка тебе понравилась! – скамейка правильно угадала ход мысли хозяина. – Жаль только, если он в нее влюбится, тогда до крови уже не посечет! Знаю этих людей!»
Утром, прихватив с собой большую бутылку водки, Борис пошел к Катькиным родителям договариваться о покупке сметаны, молока, яиц, навоза и помощи детей в саду и по дому.
Все было улажено быстро к обоюдному удовлетворению: колхоз агонизировал, денег не платили, и жители были рады любому дополнительному заработку.
К следующему визиту Катеньки Борис подготовился иначе: она помогла навести в доме порядок, накрыла на стол, и лишь потом настал черед скамейки, нетерпеливо дожидавшейся своего часа.
На этот раз после порки Катя лежала на спине, запястья и лодыжки были вновь привязаны под доской, а Борис уселся на нее в позиции 6 на 9, не позабыв и про сметану для себя и для Катеньки.
– Как говорится, ты мне, а я тебе! – в двух словах мужчина объяснил, что будет делать, и чего он хочет.
Так Катя подружились с наследником, несмотря на десятилетнюю разницу в возрасте и странности в поведении Бориса. Выражались они в том, что он привез из города большую пластиковую бочку, замочил в ней изрядный запас розог и частенько сек Катю, когда за дело, а когда и просто так.
«Хочу за него замуж! – скамейка прочитала мысль девушки, отличную от обычных страданий. – Ради этого я все перетерплю, и скамейку, и розги!»
Прошло три года. Девушка повзрослела, пережила серию крупных домашних скандалов: вся деревня знала, что она игнорирует всех местных парней, слишком часто бегает к Борьке домой и засиживается там надолго. Родители, получавшие регулярный доход от соседа, до поры до времени молчали, но тут Маруська, Катькина младшая сестра, рассказала по секрету родителям, что в прошлый приезд Катька парилась с Борисом в бане.
Скандал был не шуточный: папа так зверски высек девушку ремнем с пряжкой, что привычная к боли девушка до приезда Бориса лежала только на животе. Кончилось тем, что Борис отвез Катю с мамой к гинекологу в райцентр.
– Девственница, – доктор после осмотра вышел в коридор, – только синяков на попе много! Могу составить акт и помочь написать заявление в милицию!
– Не надо! – Катина мама отказалась от справки, и Борис привез их назад.
«Немощен мужик!», – решили деревенские, и смотрели на Бориса сочувственно, а Катя затаила на младшую сестру лютую злобу.
Как-то раз, когда Бориса не было дома, Катя привела Марусю, свою сестру помочь прибраться. «Хорошая девчонка, – подумала скамья, увидев сестричку. – Вот только почему она до сих пор на мне не лежала? Нехорошо!» К приезду из города жениха девушки накрыли стол, а Борис привез из города множество вкусных вещей.
«А высечь Маруську надобно, – мысленно приказала скамья, – эвон какая вымахала, а розги не отведала!» К великому сожалению скамейки, на этот раз Маруся ушла домой, так и не отведав ивовых прутьев, но после этого вечера Борис почувствовал, что его стало тянуть к младшей сестренке невесты, Марусе. «Высечь, а потом как Катьку!» – решил мужчина и совершенно откровенно признался в этом невесте.
– Если хочешь за меня замуж, организуй мне встречу тет-а-тет!
– Хорошо, – Катя не забыла, кому была обязана звездами и полосами от папиного ремня, когда тот узнал о ее сомнительной дружбе с Борисом. – Мы придем полоть к тебе картошку, а ты привези ей из города джинсы! Размер 44!
Младшая сестренка, донашивающая все ее вещи, очень комплектовала, что всю жизнь ходит в обносках, и не упускала подстроить сестричке гадость или донести о шалостях родителям, но, узнав, что прополкой можно заработать на джинсы, с радостью согласилась.
Расстегивая пуговки на кофточке, Маруся поняла, кто подсунул ей деньги. И тут скамейка почувствовала знакомый запах ужаса, который давно перестала испытывать Катя: сестричке впервые приходилось раздеться перед посторонним мужчиной.
– Маруська, – Катя решила вмешаться, – позор семьи, снимай трусы!
Купальник упал на пол. Перепуганная Маруся стояла, прикрываясь руками.
– Это не я! – несмотря на летнюю жару, девочке стало холодно.
– А кто же? – Борис вплотную приблизился к ней, и Маруся почувствовала запах дорогого одеколона.
Мужчине очень захотелось дополнительно унизить «воровку», и он бесцеремонно коснулся ее грудей. И тут у девушки сработал безусловный рефлекс: она дала Борису звонкую затрещину и тут же поплатилась.
– Ну что, милашка, – Борис потер след от затрещины, – это только удвоит наказание. Ложись! На спину!
Девочка, поняв, что совершила непозволительную глупость, растратила остатки мужества, перспектива быть наказанной стала реальной. Девочка смотрела в пол, мозг отчаянно искал пути к спасению.
«Бежать!», – сверкнула отчаянная мысль, но окна плотно закрыты, а единственный выход перекрыт Борисом.
«От меня еще никто не убегал!» – думала скамейка.
– Это не я, это Катька! – отчаянно заорала Маруся, чувствуя, как ремешки прижимают ее к доске.
– Ну, ты полежи, а мы сейчас! – Борис, притянув руки Маруси над головой к скамье, налил себе и Кате водки. – Перед наказанием не грех и расслабиться!
Маруся лежала, мотая головой, и слезы ручьем текли из девичьих глаз на дубовую доску.
«Это не кровь, но тоже очень вкусно, – решила скамья, – а кровушки я сегодня попробую!»
– И не вздумай жаловаться родителям, – Катя помогла застегнуть ремень на животе сестры, она решила сама принять участие в наказании, – узнают – семь шкур с тебя спустят.
Тут в Марусе сломалась туго натянутая пружина, тело обмякло и перестало сопротивляться.
– Ты рано расслабилась, – заметил Борис. – Катька, держи ей ноги. Отпустишь, сама на скамью ляжешь!
Девушка оказалась с задранными над головой ногами, выставив на обозрение мучителю непоказуемое местечко.
– Так-то лучше! – мужчина провел кончиком прута по девственным губам. – Сама считать будешь, а собьешься – начнем сначала! Поняла!
– До скольки ей считать? – поинтересовалась Катя.
– До пятидесяти! А если собьется – начнем сначала!
«Сейчас опять ударит! – услышала скамейка мысли Маруськи. – Ударит!»
Маруське было мучительно стыдно оттого, что ее вот так, что родная сестра выставила на показ мужчине. Даже родители, изредка заголявшие ее для порки ремнем, так бесстыдно Марусю не раскладывали!
От каждого прикосновения прута к половой щели девочка вздрагивала, пыталась вырваться, но Катя крепко держала ее за лодыжки. Тут скамейка решилась вмешаться.
«И еще за затрещину добавь хоть десяток!», – потребовала она.
– Правильно, и еще десять за затрещину! – Борис решил добавить наказание.
Он отошел на полшага, осмотрел еще раз картинку и взмахнул прутом.
«Отомщу обоим, – успела подумать Маруся, собрав остатки мужества в кулак, – отмщу страшно и жестоко, а теперь главное – не сбиться!»
– Раз, – Маруся приняла первый жгучий поцелуй. – Два! Три.
Экзекуторы не торопились, позволяя девочке отдышаться, и ей удалось, не сбиваясь, отсчитать всю порцию.
Это зрелище так понравилось Борису, что он решил продолжить наказание. Голая девочка с косичкой вызвала в нем такую волну желания, что он не раздумывал.
– Катька, держи ее и не отпускай! – снова пригодилась сметана, мазь деда давно кончилась. – Что вы делаете! – Маруська почувствала внутри себя палец.
– Наказываю воровку! – Борис лихорадочно стал сдергивать с себя брюки.
Катька, хоть и испытывала жгучую женскую ревность, не стала вмешиваться.
– Не надо! – заорала Маруся, когда член стал раздвигать колечко ануса. Такой боли девочка не испытывала никогда в жизни. Борис лежал сверху и тяжело дышал ей в ухо. «Теперь-то я знаю, чем она тут занималась с женихом! – в отдаленном закоулке сознания родилась мысль о мщении сестре. – Надо рассказать об этом родителям!»
«Если у тебя шевельнется язык, – подумала скамейка, – ты у меня всю оставшуюся жизнь под розгами пролежишь!»
– А теперь, вытри ее мокрым полотенцем, и привяжи ноги под скамейкой! – девушка после изнасилования обкакалась, и Борис, разрядившись, пошел мыться. – Я скоро приду!
– Я же твоя сестра! Отвяжи меня! – Маруся, глотая слезы, жалобно просила Катю. – Я никому ничего не скажу!
– Сестры не выдают родителям девичьих тайн! – строго сказала Катя, приведя Марусю в порядок.
– Ты должна делать это медленно и ласково, – произнес Борис, усаживаясь девушке на грудь, – приступай, а Катенька займется тобой снизу!
В Марусином рту стоял неприятный привкус.
Девушке хотелось пить. Руки и ноги, заломленные под скамейку, болели, а истерзанная попка, казалось, печется как картошка.
По его приказу, лесбийской любовью с несовершеннолетней сестрой занялась Катя.
Все это он фиксировал на видеокамеру, установленную в комнате на штативе. Девочка мало-помалу «приходила в сознание», осознавая произошедшее. Ее глаза забегали, а на лице отразился испуг и смятение.
– Так то лучше! – Борис налил ей стакан водки и заставил выпить. – Теперь, как говорил Потемкин Таврический племяннице после порки, ты поумней стала!
Когда она поняла, что с ней сделали, то, не перенеся позора, бросилась в реку, но холодная вода быстро отрезвила ее.
Теперь каждую копейку она откладывала, чтобы купить канистру с керосином. «Я им устрою медовый месяц!», – думала она, засыпая. Только мысль о мести позволяла ей жить.
Потом была свадьба. Скамейку вынесли вместе со столами на улицу, кричали «горько» и поздравляли новобрачных.
«Наконец-то и я накопила денег на подарок! – думала Маруся. – Но я подожду до свадьбы!»
– Куда мы едем? – набравшись смелости, проговорила она.
– На дачу, – Борис жал на газ, предвкушая сладкую ночку. – Там будем наказывать тебя за воровство!
«Это же Маринка из нашей деревни! – подумал Борис, узнав девочку. – Ну, это уже ничего не меняет!»
– А как надолго? – девочка еще надеялась выбраться из этой переделки.
– Возможно, навсегда, – хрипло засмеялся он. – Видела прутики, что на заднем сидении лежат? То-то они нам пригодятся!
Было в этом смехе что-то ужасающее и безнадежное.
– Раздевайся! – Катя выключила телевизор, поняв, что спектакль будет гораздо интереснее сериала.
«Наконец-то для меня хозяин новенькую привез! – обрадовалась скамейка. – А то Маруська к нам не ходит, Катьку он перестал изо всей силы драть, сколько времени я крови не пробовала! Оттянусь сегодня на полную катушку!»
Маринка медлила раздеваться.
– Ах ты тварь! Воровать радиоприемники, так ты первая? – заорала она диким голосом, и, схватив девочку за волосы, ударила прямо по груди. Потом, продолжая удерживать несчастную, ударом ноги раздвинула ей ноги и от души врезала коленкой прямо в промежность. Девочка вскрикнула от дикой боли, пронзившей все тело, вырвавшись из рук Кати, рухнула на пол и тихонько, как маленький щенок, заплакала.
– Тебе же хуже будет! – Катя поставила на середину комнаты скамейку и помогла Борису раздеть и привязать отчаянно сопротивляющуюся жертву.
«Ну, настал мой черед, – обрадовалась скамейка, чувствуя, как дрожит в ожидании порки юная жертва. – Сейчас ее научат уму-разуму!»
Через полчаса, проведенных на скамейке под розгами, девушка была согласна на все, что угодно.
– Катя, тащи сметану! – насладившись визгом и стонами жертвы, Борис привязал рыдающую Маринку спиной к скамье, собираясь попробовать свое любимое блюдо. – А я пока немножко поупражняюсь в искусстве интимного бритья!
Девушка уже не сопротивлялась и позволила Борису снять с лобка и половых губ всю растительность до последнего волоска.
– Вот теперь дело идет к сметанным поцелуям! – для начала мужчина заставил невесту и девочку-подростка, заниматься лесбийской любовью.
«А все-таки хороша у меня невеста!», – он смотрел, как голая Катенька сидит на лице пойманной воровки и жмурится от явного удовольствия. Через несколько минут Катю сотрясли судороги, она заорала не своим голосом и кончила, а потом Борис, насладившись эротическим спектаклем, сам сел на скамью, поставив жертву перед собой на колени.
– Если будешь плохо лизать, порежу на кусочки! – пообещал он.
Теперь Катя смотрела, как по подбородку Марины стекали слюни, смешанные со спермой.
«Хочу девственной крови!», – потребовала скамейка, и Борис послушался.
– Нет, прошу вас, пощадите! – Маринка вздрагивала под Борисом, чувствуя, как член уперся в девственную преграду. – Нет!
Но Борис уже не мог остановиться. Толчок, еще один, и все было кончено. Присутствие Катьки, молчаливо соглашавшейся с его намерениями, только раззадорило пыл.
Еще немного, и скамья получила долгожданный подарок. А Катя несколько минут неподвижно сидела на лице девочки, продолжавшей ласкать ее щель. Потом слезла и уселась возле стены. Настала очередь мужа, возбудившегося от такого зрелища, продолжить мучения.
Закончились полевые работы, и началась подготовка к свадьбе. Все было так, как задумывалось изначально – счастливые молодожены, пышная свадебная процессия, многочисленные гости и пьянка на всю деревню.
Но один «подарок» оказался страшным сюрпризом для изуверов – в день их венчания всплыл труп Марины. Это известие произвело много шума, и чуть было не расстроило веселую свадьбу.
– Дурной знак! – судачили деревенские бабки.
Но водку все выпили и за здоровье молодоженов, и за упокой души Марины. Убийство сошло злодеям с рук, так как никому не могло прийти в голову, что к нему причастны новобрачные.
Хмель после брачного пира супруги решили выгнать в бане.
«Теперь я мужняя жена, – думала Катя, запаривая веник. – Вот только сжечь надо противную скамейку! Сколько пришлось вытерпеть ради этого золотого колечка! Ну, ничего, теперь я в доме хозяйка!»
– Жарко, – заплетающимся языком произнесла она.
– Потерпи, – Борис, ласковым шлепком повалил жену на полку. – Если ты думаешь, что после свадьбы розги ушли в прошлое, то ошибаешься! Твое воспитание только начинается!
После парилки был холодный квас с медом и мятой, и мыльные ласки.
– Теперь ты чистая, и пора нам пачкать простыню! – Борис помог супруге одеться.
– Ох, ах! – стонала Катя, лежа на широкой супружеской кровати, купленной специально в «Икее».
Такого с ней точно никогда не было. За годы общения с Борисом она многому научилась, но с девственностью ей предстояло расстаться только сейчас.
Что-то огромное, теплое, проснувшееся внизу живота стало заполнять сознание. Ослепительная вспышка где-то в центре мозга вызвала громкий крик. Так под розгами она не кричала никогда. Это был крик невероятного наслаждения.
«Мною побрезговали, – думала скамейка, – ну, ничего, у Катьки появятся дети, их снова надо будет воспитывать! – тут скамья почувствовала знакомый запах горящего дерева, вместе с противным запахом горящего пластика, но это пахло не из камина, а откуда-то с улицы. – Горим! – скамья первой поняла опасность. – Ну, что же вы не чувствуете?»
Маруся повредилась рассудком и теперь лечится в больнице закрытого типа. Вместе с гибелью скамейки в Кате проснулась совесть: каждую ночь ее преследовал образ убитой Марины и безумный хохот сестры.
– Все, не могу больше! – говорила она участковому, глотая слезы. – Посади меня в тюрьму! Моя сестра и Маринка каждую ночь ко мне приходят!
Она написала явку с повинной.
– Только не отправляйте меня домой! Муж убьет!
Деревенские жители, да и садоводы-соседи никак не могли поверить, что молодая семья на самом деле оказалась безжалостными убийцами и маньяками-извращенцами.
Как известно, наш суд – самый гуманный суд в мире, и вместо вышки или пожизненного заключения ему дали всего пятнадцать лет. Правда, Борис умер в камере на второй год отсидки, он так и не узнал, что за решеткой Катя родила сына. Катя сейчас досиживает восьмилетний срок в колонии общего режима, администрация рассматривает вопрос об ее условно-досрочном освобождении.