1)Я не люблю смотреть телевизионные передачи.(2)Но были программы, которые я смотрел всегда: танцы на льду. (3)Потом я устал от них и смотреть перестал перес
скачать ИСКУССТВО ОШИБАТЬСЯ
(1)Я не люблю смотреть телевизионные передачи.(2)Но были программы, которые я смотрел всегда: танцы на льду. (3)Потом я устал от них и смотреть перестал – перестал систематически, смотрю только эпизодически. (4)Больше всего мне нравится, когда те, кого считают слабыми или кто ещё не вошёл в обоймы «признанных», выступают удачно. (5)Удача начинающих или удача неудачливых приносит гораздо более удовлетворения, чем удача удачников.
(6)Но дело не в этом. (7)Больше всего меня восхищает, как «конькобежец» (так в старину называли спортсменов на льду) выправляет свои ошибки во время танца. (8)Упал и встаёт, быстро вступая снова в танец, и ведёт этот танец так, точно падения и не было. (9)Это искусство, огромное искусство.
(10)Но ведь в жизни ошибок бывает гораздо больше, чем на ледяном поле. (11)И надо уметь выходить из ошибок: исправлять их немедленно и… красиво. (12)Да, именно красиво.
(13)Когда человек упорствует в своей ошибке или чересчур переживает, думает, что жизнь кончилась, «всё погибло»,- это досадно и для него и для окружающих. (14)Окружающие испытывают неловкость не от самой ошибки, а от того, какое неумение проявляет ошибшийся в её исправлении.
(15)Признаться в своей ошибке перед самим собой (не обязательно делать это публично: тогда это либо стыдно, либо рисовка) не всегда легко, нужен опыт. (16) Нужен опыт, чтобы после совершённой ошибки как можно скорее и как можно легче включиться в работу, продолжить её. (17)И окружающим не надо понуждать человека к признанию ошибки, надо понуждать к её исправлению; реагируя так, как реагируют зрители на соревнованиях, иногда даже награждая упавшего и легко исправившего свою ошибку радостными аплодисментами при первом же удобном случае. (Д.Лихачёв)
Задание: напишите сочинение по данному тексту.
Строить работу лучше всего в соответствии с теми критериями, по которым ее будут проверять: 1. Вступление. 2. Проблема, над которой размышляет автор. 3. Комментарий. 4. Авторская позиция 5. Ваше мнение (согласие/несогласие с позицией автора). 6. Первый аргумент. 7. Второй аргумент. 8. Вывод (заключение).
Судьба не раз испытывала Д.С.Лихачёва, известного учёного-филолога, на нравственную прочность. Он с честью и достоинством прошёл все жизненные испытания. В «Письмах о добром и прекрасном» он делится с читателями своим жизненным опытом. (ВСТУПЛЕНИЕ)
Как это важно, чтобы в трудной жизненной ситуации с тобой рядом оказалась такая же Сонечка! Тогда ошибки исправить значительно легче. А исправлять их надо обязательно, «чтобы после совершенной ошибки как можно скорее и как можно легче включиться в работу, продолжить ее». Ведь жизнь продолжается… (ВЫВОД)
Я думаю что телевизионные передачи рассчитанные на массовую аудиторию текст
Я думаю, что телевизионные передачи, рассчитанные на массовую аудиторию, призванные объединить людей разных возрастов и поколений, особенно если передачи эти посвящены литературе и искусству, должны воспитывать в зрителях то отношение к хрупким и бесконечно важным ценностям мира, которое отличает настоящего интеллигента и которое не возникнет автоматически с получением вузовского диплома. Я уверен, что душа и культура вырабатываются пониманием большой литературы, близостью к искусству. И в этом первостепенное значение гуманитарного образования, проводником которого может и должен стать телеэкран.
— Серьезные книги, составляющие наше классическое наследие, становятся настольными у все большего количества людей. Не сыграли ли здесь свою роль многосерийные телеэкранизации классики?
Нагибин. Я знаю, что существует такая точка зрения — и ее даже пытаются научно обосновывать, уснащать цифрами различного рода социологических исследований, — будто многосерийные экранизации вызывают подлинный интерес к литературным первоисточникам, обращают телезрителя к книге. Что же касается меня, то я в это не верю. В отличие от хороших киноэкранизаций, которые не претендуют на подробное изложение того или иного литературного произведения, а стремятся лишь создать более или менее адекватный образ своими специфическими средствами, многосерийная телеэкранизация покорно и вяло ползет по тексту, адаптируя, упрощая его и нисколько не пытаясь хоть как-то интерпретировать. Кинорежиссер стремится решить известную творческую задачу, телережиссер ремесленно переводит роман в движущиеся картинки. Получается, что его главная цель показать так много, чтобы избавить людей от мук чтения. Повторяю, речь здесь идет только об экранизациях. Самостоятельные многосерийные фильмы редки, и в них решаются творческие задачи.
Я против того, чтобы чтение подменялось чем бы то ни было, даже вполне профессиональным зрелищным искусством. Кстати, в большинстве случаев многосерийные экранизации вызывают у зрителей и у профессиональной критики разочарование, а порой и негодование. За редчайшим исключением в этих «пересказах» исчезает главное — поэзия и неповторимая авторская интонация. Получается нечто вроде школьного пересказа, а это не только не нужно, но и вредно. Культура требует усилий, и если тебе подносят на тарелочке с голубой каемкой некий суррогат культуры, то ты теряешь, а не обретаешь. Литературу можно узнать лишь через литературу. Но ТВ обладает многими средствами, чтобы пробудить у зрителей желание читать.
— В чем же тогда, по-вашему, состоит культурно-просветительская миссия телевидения и какие жанры, телеискусства вы считаете наиболее перспективными?
Нагибин. Думаю, само по себе ТВ не является носителем заряда культуры, оно играет роль катализатора, то есть может усилить тягу к познанию нового, чтению хороших книг, пробудить тягу к поэзии, привлечь к интересным, но недостаточно известным литературным явлениям, взрастить то, что хотя бы в микроскопических дозах заложено в каждой здоровой душе — стремление к красоте.
— Каким же образом телевидение может привлечь к чтению, натолкнуть на автора, заставить зрителя искать его произведения, знакомиться с ними в подлиннике?
Нагибин. Я уже говорил о своем пристрастии к учебно-образовательным программам. Если же обратиться к жанрам художественного телевидения, то наиболее перспективными и, кстати, органичными на телеэкране мне представляются фильмы-исследования. В качестве примера приведу знаменитый сериал итальянского режиссера Р. Кастелани о Леонардо да Винчи. Найден блестящий прием: автор фильма постоянно привлекает телезрителя как бы к соучастию в судьбе художника, пытается захватить его загадкой Леонардо. И это самое важное: мы не только видим разыгранные актерами сцены, но все время участвуем в процессе размышлений над жизнью и творчеством великого художника и мыслителя.
Я думаю что телевизионные передачи рассчитанные на массовую аудиторию текст
Определите и запишите основную мысль текста.
(1)Я не люблю смотреть телевизионные передачи. (2)Но были программы, которые я смотрел всегда: танцы на льду. (3)Потом я устал от них и смотреть перестал. (4)Перестал систематически, смотрю только эпизодически. (5)Больше всего мне нравится, когда те, кого считают слабыми или кто ещё не вошёл в обоймы «признанных», выступают удачно. (6)Удача начинающих или удача неудачливых приносит, бесспорно, гораздо более удовлетворения, чем удача удачников.
(7)Но дело не в этом. (8)Больше всего меня восхищает, как «конькобежец» (так в старину называли спортсменов на льду) выправляет свои ошибки во время танца. (9)Упал и встаёт, быстро вступая снова в танец, и ведёт этот танец как ни в чём не бывало. (10)Это искусство, огромное искусство.
(11)Но ведь в жизни ошибок бывает гораздо больше, чем на ледяном поле. (12)И надо уметь выходить из ошибок. (13)Надо исправлять их немедленно и красиво. (14)Да, именно красиво. (15)Когда человек упорствует в своей ошибке или чересчур переживает, думает, что жизнь кончилась, «всё погибло», — это досадно и для него, и для окружающих. (16)Окружающие испытывают неловкость не от самой ошибки, а от того, какое неумение проявляет ошибившийся в её исправлении.
(17)Признаться в своей ошибке перед самим собой (не обязательно делать это публично: тогда это либо стыдно, либо рисовка) не всегда легко, нужен опыт. (18)Нужен опыт, чтобы после совершённой ошибки как можно скорее и как можно легче включиться в работу, продолжить её. (19)И окружающим не надо понуждать человека к признанию ошибки, надо побуждать к её исправлению, реагируя так, как реагируют зрители на соревнованиях. (20)Иногда даже награждать спортсмена, легко исправившего свою ошибку, радостными аплодисментами при первом же удобном случае.
(21)Надо не запоминать сотни правил, а запомнить одно — необходимость уважительного отношения к себе и к другим.
Я думаю, что телевизионные передачи, рассчитанные на массовую аудиторию, призванные объединить людей разных возрастов и поколений, особенно если передачи эти посвящены литературе и искусству, должны воспитывать в зрителях то отношение к хрупким и бесконечно важным ценностям мира, которое отличает настоящего интеллигента и которое не возникнет автоматически с получением вузовского диплома. Я уверен, что душа и культура вырабатываются пониманием большой литературы, близостью к искусству. И в этом первостепенное значение гуманитарного образования, проводником которого может и должен стать телеэкран.
— Серьезные книги, составляющие наше классическое наследие, становятся настольными у все большего количества людей. Не сыграли ли здесь свою роль многосерийные телеэкранизации классики?
Нагибин. Я знаю, что существует такая точка зрения — и ее даже пытаются научно обосновывать, уснащать цифрами различного рода социологических исследований, — будто многосерийные экранизации вызывают подлинный интерес к литературным первоисточникам, обращают телезрителя к книге. Что же касается меня, то я в это не верю. В отличие от хороших киноэкранизаций, которые не претендуют на подробное изложение того или иного литературного произведения, а стремятся лишь создать более или менее адекватный образ своими специфическими средствами, многосерийная телеэкранизация покорно и вяло ползет по тексту, адаптируя, упрощая его и нисколько не пытаясь хоть как-то интерпретировать. Кинорежиссер стремится решить известную творческую задачу, телережиссер ремесленно переводит роман в движущиеся картинки. Получается, что его главная цель показать так много, чтобы избавить людей от мук чтения. Повторяю, речь здесь идет только об экранизациях. Самостоятельные многосерийные фильмы редки, и в них решаются творческие задачи.
Копирование материалов сайта www.4italka.ru допускается только с письменного разрешения администрации сайта.
Когда выходит очередная книга беллетристики, нет никакой нужды предварять ее автобиографическими сведениями. Какое дело читателю до личности и обстоятельств жизни автора, если ему предлагают вымышленный или воссозданный творческим воображением мир? Иначе обстоит с книгами, подобными этому сборнику. Здесь читатель должен располагать хотя бы минимумом сведений об авторе, знать, что ли, «подоплеку», иначе ему непонятно будет пристрастие к определенным проблемам и безучастие к другим, неясны причины заинтересованности в тех или иных явлениях жизни и культуры и «умалчивания» других, не менее значительных. И вообще, окажется слишком много тумана. Вот почему я и решил коротко рассказать о себе.
Я родился 3 апреля 1920 года в Москве, близ Чистых прудов, в семье служащего. К началу тридцатых мои родители расстались, и мать вышла замуж за писателя Я. С. Рыкачева.
Мой отец был несчастлив. Почти всем его последующим существованием управляла чужая воля, она определяла ему место пребывания, род занятий, распорядок дня. Очень долго единственной памяткой об отце был Георгиевский крестик, полученный им в мировую войну. Прожив свою невеселую одинокую жизнь, он умер в 1952 году в маленьком городке Кохме, где центральная площадь с розовой каланчой носит, невесть с чего, имя основателя ненужного языка эсперанто, доктора Замменгофа. А в середине пятидесятых выяснилось, что отец вовсе не заслуживал такой судьбы.
Отец в моих рассказах лицо полувымышленное, намечтанное, притом, что живой человек был куда лучше. Но я еще напишу о нем.
Я обязан матери не только прямо и твердо унаследованными чертами характера, но и основополагающими качествами своей человеческой и творческой личности, вложенными в меня еще в раннем детстве и укрепленными всем последующим воспитанием. Эти качества: умение ощущать драгоценность каждой минуты жизни, любовь к людям, природе и животным.
В литературном научении я всем обязан отчиму, и если плохо воспользовался его уроками, то это целиком моя вина. Он приучил меня читать только хорошие книги. В конце двадцатых — начале тридцатых годов прошло странное поветрие — в школах появились затрепанные, с подклеенными страницами романы Чарской и Вербицкой, которыми зачитывались не только девчонки, но и представители сильного пола, охладев на время к Сюркуфу и Нику Картеру. Бодлер говорил: «Бог избавляет своих любимцев от бесполезного чтения». Меня избавил от бесполезного и дурного чтения отчим. Жюль Верн, Вальтер Скотт, Диккенс, Дюма, русские классики и, конечно, «Дон Кихот», «Робинзон Крузо», «Гулливер» — литература моего детства. Позже к ним присоединились Шекспир, Шиллер, Гете, Бальзак, Стендаль, Флобер, Мопассан. А затем отчим открыл мне Марселя Пруста, Бунина, Андрея Платонова. В ту пору по разным причинам эти авторы, ставшие для меня наряду с Достоевским и Лесковым первыми среди равных, были мало доступны. Отчим научил меня думать о прочитанном. Я с раннего детства привык жить в кругу литературных интересов, но при этом вовсе не напоминал того писательского сынка, который спрашивал родителей: «А бывают на свете не писатели?»
Мы жили в хорошей, коренной части Москвы, в окружении прекрасных старинных церквей, впоследствии беспощадно уничтоженных. Я гордился своим домом. Прежде всего, он выходил в три переулка: Армянский, Сверчков и Телеграфный; я любил озадачивать людей своим тройным адресом. Кроме того, он обладал двумя дворами. И наконец, в его подвалах помещался крупнейший винный склад Москвы. «Тырить» бутылки было таким же обязательным, освященным традицией промыслом для всех поколений мальчиков нашего дома, каким в иных селах являлось извозное дело или иконопись. Основное население дома составляли «печатники», как тогда почему-то называли всех без разбору типографских работников. Но в малом количестве тут сохранились и впавшие в ничтожество буржуи: «бывшие люди» и нэпманы. Дому обязан я рано проснувшимся социальным чувством, ибо, к великому моему горю, сверстники долго преследовали меня кличкой «буржуй». Мы жили более чем скромно, но даже сытенький, нарядно одетый сын завмага Женька Мельников кричал мне смертельно оскорбительное слово своим вечно набитым ветчиной и пряниками ртом. Все же со мной дружили, ибо вечная потребность самооправдания вынуждала меня к особой лихости во всех дворовых предприятиях. К тому времени, когда я понял, что слово «буржуй» отмечает вовсе не мнимую нашу зажиточность, а мое непролетарское происхождение, жестокая кличка отпала.
Не меньше дома я любил нашу большую коммунальную квартиру. В ней жило несколько семей, в том числе строгая, «идейная» семья моего друга Кольки Полякова и веселая, песенно-разгульная семья Рубцовых, где рослые красавцы Фомочка и Мотя с пулеметной частотой производили на свет красавиц дочерей.
Здесь жила также сестра моей няньки[1] Веры Ивановны (Верони) добрая, милая Катя, то и дело с веселым отчаянием хоронившая своих мужей и дававшая пристанище многочисленной деревенской родне, что наезжала в Москву по разным нуждам. Катин племянник — маленький, пучеглазый, загадочный Янька — стращал меня рассказами про упырей, водяных, леших и ведьм, которых видимо-невидимо в его родной деревне Конуры на Рязанщине. Ведьминское очарование Конур было настолько велико, что мы раз и навсегда изменили подмосковным дачам ради деревни. Правда, жили мы не в Конурах, а по соседству, в сельце Внуково. Оттуда родом была моя нянька, там обитал ее брат Яков в избенке с земляным полом, стоящей на краю дивного яблоневого сада. Избенка эта постоянно горела. Сгорела она и в дождливое лето нашего первого приезда, пылая среди темной рязанской ночи мощно и ярко, как Помпея на картине Брюллова.
В соседней деревне Акулово жила старшая сестра Верони — иконописно красивая Саша с мужем и детьми. Павел Николав, так уважительно звали Сашиного мужа, был самый справный хозяин во всей округе. Такими же работящими, ладными и ухватистыми были его дети. У Павла Николава ходили в стаде две коровы, а в стойле стояли две лошади: кобыла и мерин. В двадцать девятом году на моих глазах его раскулачили. Эта ночь, когда ревела скотина, плакали дети, молчали Павел Николав и Саша, навсегда осталась в моей памяти. После выхода фильма «Председатель» литературные стражи, почитающие своим призванием не подпускать чужаков к сельской калитке, спрашивали меня иронично: давно ли я так заинтересовался деревней? Давно, с той самой ночи…
И мать, и отчим надеялись, что из меня выйдет настоящий человек века: инженер или ученый в точных науках, и усиленно пичкали меня книгами по химии, физике, популярными биографиями великих ученых. Для их и собственного успокоения я завел пробирки, колбы, какие-то химикалии, но вся моя научная деятельность сводилась к тому, что время от времени я варил гуталин ужасного качества. Впрочем, это позже…
До восьмилетнего возраста всем, желавшим знать, кем я хочу стать, когда вырасту, я отвечал: агентом МУРа. Я не знал, что это такое, но мне нравилась мужественная звучность этого словосочетания. В восемь лет, пережив с необыкновенной глубиной и взволнованностью эпопею по спасению Нобиле, я хотел стать Амундсеном или Чухновским. В первом меня привлекала красота его гибели ради спасения недруга, во втором — блистательная удачливость подвига.
Через год я неистово увлекся «Тремя мушкетерами», не столько самим романом, сколько идеей дружбы, так обаятельно воплощенной в его героях. Это увлечение на несколько лет окрасило мою жизнь, я жил в двух образах: обычного московского школьника и Д’Артаньяна. А мои друзья Павлик, Борька и Колька стали соответственно Атосом, Портосом, Арамисом. Впрочем, Арамис оказался образом составным, в какое- то время Колька уступил место Осе Роскину. У нас были мушкетерские плащи, шляпы с перьями, шпаги с красивыми эфесами. Но главное не в бутафории, эти друзья моего детства, отрочества, юности дали мне сполна то, что Экзюпери называл «золотом человеческого общения». Судьба моих друзей была трагична: Павлик и Ося погибли на фронтах Отечественной войны, Колька — в Освенциме. Мы с Борисом, отвоевав, не смогли вновь наладить дружбу, слишком остро чувствуя рядом с собой зияющую пустоту.
