все то что я писал в те времена сводилось
Иосиф Бродский об эмиграции и о свободе
Иосиф Бродский: об эмиграции и о свободе
Паршивый мир, куда ни глянь.
Куда поскачем, конь крылатый?
Везде дебил иль соглядатай
или талантливая дрянь.
Иосиф Бродский, Яков Гордин
К лопаткам приросла бесцветная мишень
сорвись все звёзды с небосвода,
все же не оставлена свобода,
Она, пока есть в горле влага,
Скрипи, перо. Черней, бумага.
Именно в таком приглаженном, обстриженном виде он только и приемлем для школьной хрестоматии. Только в таком! Ибо в противном случае пришлось бы нарушить традиции Великодержавности и Государственности, которыми, якобы, движима всякая достойная восхваления и страниц школьного учебника поэзия.
Последние часы перед отлетом. Ленинград 4 июня 1972 года.
Фото М. И. Мильчика с сайта br00.narod.ru
за то, что в этой подлинной пустыне,
по плоскости прокладывая путь,
я пользуюсь альтиметром гордыни.
Это чувство большого Поэта было многократно ущемлено в России. И, если бы дело касалось только лишь угроз («Зофья». 1962)?:
Я трубку снял и тут же услыхал:
-Не будет больше праздников для вас
не будет собутыльников и ваз
не будет вам на родине жилья
не будет поцелуев и белья.
не будет именинных пирогов
не будет вам житья от дураков.
не будет вам ни хлеба ни питья
не будет вам на родине житья.
не будет вам надежного письма
не будет больше прежнего ума.
Со временем утонете во тьме
Ослепнете. Умрете вы в тюрьме
Былое оборотится спиной
подернется реальность пеленой.-
Я трубку опустил на телефон
но говорил, разъединенный он.
Я галстук завязал и вышел вон.
Но эта страна сочла необходимым пропустить Поэта едва ли не через все круги подведомственного ей ада («Сан-Пьетро». 1980):
Я входил вместо дикого зверя в клетку,
выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке
жил у моря, играл в рулетку,
обедал черт знает с кем во фраке.
С высоты ледника я озирал полмира,
трижды тонул, дважды бывал распорот.
Бросил страну, что меня вскормила.
Из забывших меня можно составить город.
Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,
надевал на себя что сызнова входит в моду,
сеял рожь, покрывал черной толью гумна
и не пил только сухую воду.
Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,
жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок.
Позволял своим связкам все звуки, помимо воя;
перешел на шепот. Теперь мне сорок.
Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
Только с горем я чувствую солидарность.
Но пока мне рот не забили глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность.
Не жилец этих мест,
не мертвец, а какой-то посредник,
ты кричишь о себе напоследок:
обознался, забыл, обманулся,
Значит я никуда не вернулся.
Никого я здесь не обвиняю.
Я иду, тороплюсь, обгоняю.
Как легко мне теперь,
оттого, что ни с кем не расстался.
Слава Богу, что я на земле без отчизны остался.
Сколько лет проживу, ничего мне не надо.
Сколько лет проживу,
столько дам за стакан лимонада.
сколько дам я за грусть от кирпичной трубы
Эта боль и любовь к родному городу всегда соседствовали в его поэзии с воспоминаниями о горечи и унижении («Полдень в комнате». 1978):
Я родился в большой стране,
в устье реки. Зимой
она всегда замерзала. Мне
не вернуться домой.
Там был город, где, благодаря
было вдогонку бросаться зря,
Мост над замерзшей рекой в уме
сталью своих хрящей
то есть зиме вещей.
в царстве, где торжествует чернь,
В 1967 году в «По дороге на Скирос» Бродский прямо говорит об унижении как первопричине его нежелания возвращаться. В те времена речь шла о Ленинграде. Но настоящему Поэту дано заглянуть и в будущее. Как оказалось впоследствии, он не пожелал возвратиться и в Россию:
свой лабиринт, оставив Минотавра
ведь если может человек вернуться
на место преступленья, то туда,
где был унижен, он придти не сможет.
Когда-нибудь придется возвращаться.
Назад. Домой. К родному очагу.
И ляжет путь мой через этот город.
Дай бог тогда, чтоб не было со мной
А чего, собственно, можно было требовать от Поэта иного, после многих лет ужасающей жизни, гонимого, преследуемого, («К Северному краю». 1964), притом, ни за что:
Северный край, укрой.
Как смолу под корой,
спрячь под веком слезу.
И оставь лишь зрачок,
словно хвойный пучок,
Нет, не волнуйся зря:
я превращусь в глухаря,
и, как перья, на крылья мне лягут
Или спрячусь, как лис,
от человеческих лиц,
от двуствольных глазниц.
в судебной своей судьбе
но только рукой (плеча)
дай мне воды (ручья)
зачерпнуть, чтоб я понял,
Не перечь, не порочь.
Новых гроз не пророчь.
так и уходят прочь:
идут сквозь толпу людей,
потом сквозь леса и горы.
Все быстрей, все быстрей.
Это чувство преследуемого сохранилось в Поэте навсегда, даже много лет спустя в спокойной обстановке 1987 года, («Чем больше черных глаз, тем больше переносиц. «), в условиях жизни признанного и ни от кого не зависящего мэтра поэзии. Вероятно, в глубине души он сохранил ощущение загнанности, настороженной затравленности. Не исключено, что это стало его внутренней сущностью:
Чем больше черных глаз, тем больше переносиц,
а там до стука в дверь уже подать рукой.
Ты сам себе теперь дымящий миноносец
и синий горизонт, и в бурях есть покой.
Носки от беготни крысиныя промокли.
К лопаткам приросла бесцветная мишень.
Добавьте сюда и то, что он всегда допускал возможность сведения с ним счетов тоталитарным монстром, проигравшим схватку вчистую и способным послать ликвидаторов. Об этом Поэт недвусмысленно пишет еще в «Прощайте, мадемуазель Вероника» (1967)
Русский орел, потеряв корону,
напоминает сейчас ворону.
Его, горделивый недавно, клекот
теперь превратился в картавый рокот.
обернувшийся следствием, эхом власти.
такова, что Россия, к своей удаче,
говорить не может с тобой иначе.
Доброй ночи стране моей для сведенья
личных счетов со мной пожелай оттуда,
где посредством верст или просто чуда
ты превратишься в почтовый адрес.
Мы не пьём вина на краю деревни.
Мы не ладим себя в женихи царевне.
Мы в густые щи не макаем лапоть.
Нам смеяться стыдно и скушно плакать
Мы дугу не гнём пополам с медведем.
Мы на сером волке вперёд не едем,
и ему не встать, уколовшись шприцем
или оземь грохнувшись, стройным принцем.
Зная медные трубы, мы в них не трубим.
Мы не любим подобных себе, не любим
тех, кто сделан был из другого теста.
Потому что север далёк от юга,
наши мысли цепляются друг за друга.
когда меркнет солнце, мы свет включаем,
завершая вечер грузинским чаем.
Мы не видим всходов из наших пашен.
Нам судья противен, защитник страшен.
Нам дороже свайка, чем матч столетья.
Дайте нам обед и компот на третье.
Нам приятней глупость, чем хитрость лисья.
Мы не знаем, зачем на деревьях листья.
И когда их срывает Борей до срока,
ничего не чувствуем, кроме шока.
Потому что тепло переходит в холод,
наш пиджак зашит, а тулуп проколот.
Не рассудок наш, а глаза ослабли,
чтоб искать отличье орла от цапли.
Мы боимся смерти, посмертной казни.
Нам знаком при жизни предмет боязни:
пустота вероятней и хуже ада.
Мы не знаем, кому нам сказать «не надо».
Наши жизни, как строчки, достигли точки.
В изголовьи дочки в ночной сорочке
или сына в майке не встать нам снами.
Наша тень длиннее, чем ночь пред нами.
То не колокол бьёт над угрюмым вечем!
Мы уходим во тьму, где светить нам нечем.
Мы спускаем флаги и жжём бумаги.
Дайте нам припасть напоследок к фляге.
Почему всё так вышло? И будет ложью
на характер свалить или Волю Божью.
Разве должно было быть иначе?
Мы платили за всех, и не нужно сдачи.
В том же 1972 году в «Открытка с тостом» Бродский поясняет свой взгляд на положение вещей в России следующим образом:
Должно быть, при взгляде вперед,
заметно над Тверью, над Волгой:
другой вырастает народ
на службе у бедности долгой.
Скорей равнодушный к себе,
чем быстрый и ловкий в работе,
питающий в частной судьбе
безжалостность к общей свободе.
Холуй трясется. Раб хохочет.
Палач свою секиру точит.
Тиран кромсает каплуна.
Сверкает зимняя луна.
Старуха чешет мертвый бок.
Собака лает, ветер носит.
Борис у Глеба в морду просит.
Кружатся пары на балу.
Луна сверкает, зренье муча.
Под ней, как мозг отдельный, туча.
Пускай Художник, паразит,
другой пейзаж изобразит.
«Огромный город в сумраке густом».
«Расчерченная школьная тетрадка».
«Стоит огромный сумасшедший дом»
«Как вакуум внутри миропорядка»
«Фасад скрывает выстуженный двор,
заваленный сугробами, дровами»
«Не есть ли это тоже разговор,
коль скоро все описано словами?»
Казалось бы, речь идет о сумасшедшем доме. Но вспомните советскую и партийную реакцию даже на тщательно закамуфлированные подтексты. Что же говорить о приведенном десятистрочии, когда аналогия со страной просто бросается в глаза. Тем более, что вся поэма состоит из глубоких бесед двух образованных, умных и интеллигентных людей, названных и обозначенных государством и обществом клиническими идиотами и низведенных ими до положения клиентов психиатрической лечебницы, доносчиков и стукачей.
В 1987 году в «Назидание» он рисует страшную, почти доисторическую обстановку в современной российской глубинке:
Путешествуя в Азии, ночуя в чужих домах,
чьи копченые стекла держат простор в узде,
укрывайся тулупом и норови везде
лечь головой в угол, ибо в углу трудней
отяжелевшей от давеча выпитого, и аккурат
зарубить тебя насмерть. Вписывай круг в квадрат
Не откликайся на «Эй, паря!» Будь глух и нем.
Даже зная язык, не говори на нем.
просто не мой лица. И когда пилой
режут горло собаке, не морщься. Куря, гаси
папиросу в плевке. Что до вещей, носи
серое, цвета земли; в особенности белье,
чтоб уменьшить соблазн тебя закопать в нее.
Не приходится сомневаться в отношении Поэта к своей трагической родине и следующая суровая фраза из «Неоконченный отрывок» (1968):
Трудно представить себе, каким образом приведенное выше может быть использовано в русских энциклопедиях и школьных учебниках. Разве что, посредством его умолчания.
Сейчас с высоты прошедших лет совершенно понятно, что Бродский не любил страну, в которой родился и жил. В молодости, вероятно, он был готов примириться со многим, окружавшим его, но с годами процесс отторжения нарастал и можно предположить, что со временем, даже в отсутствии давления партии, ее идеологических держиморд и вездесущего КГБ, он с неизбежностью, пришел бы к необходимости уехать. Прежде всего потому, что «я не солист, но я чужд ансамблю» («Письмо генералу Z».1968). Во-вторых, («От окраины к центру». 1962):
Здесь, захороненный живьём,
я в сумерках брожу жнивьём,
В-третьих, оскорбленная гордость и необходимость если не лгать, то, во всяком случае, умалчивать («В озерном краю». 1972):
Все то, что я писал в те времена,
сводилось неизбежно к многоточью.
Коль не подлую власть, то самих мы себя переборем
Лишь перечисленного было бы достаточным, чтобы рано или поздно родилось бы то, что, в действительности, Поэт написал в 1970 году («На 22-е декабря 1970 года Якову Гордину от Иосифа Бродского»):
и такую же землю. Она лежала,
как это делает отродясь
плоская вещь: пылясь.
Был ли в итоге, Бродский рад происшедшему? Думаю, да! Об этом свидетельствует многое.
Взять хотя бы «Классический балет есть замок красоты. » от 1976 года:
Как славно ввечеру, вдали Всея Руси,
Барышникова зреть. Талант его не стерся!
Усилие ноги и судорога торса
с вращением вкруг собственной оси
рождают тот полет, которого душа
как в девках заждалась, готовая озлиться!
А что насчет того, где выйдет приземлиться,
земля везде тверда; рекомендую США.
Я бежал от судьбы, из-под низких небес,
от распластанных дней,
из квартир, где я умер и где я воскрес
из чужих простыней;
от сжимавших рассудок махровым венцом
откровений, от рук,
припадал я к которым и выпал лицом
из которых на Юг.
Счастье этой земли, что взаправду кругла,
что зрачок не берет
из угла, куда загнан, свободы угла,
но и наоборот;
что в кошачьем мешке у пространства хитро
прогрызаешь дыру,
чтобы слез европейских сушить серебро
на азийском ветру.
.
променять всю безрадостность дней и ночей
на безадресность их.
Мы не видим всходов из наших пашен.
Нам судья противен, защитник страшен.
1. Сочинения Иосифа Бродского//Пушкинский фонд. Тома 1-5, Санкт-Петербург, MCMXCVIII.
2. Виктор Финкель //ПОЭТЫ РУБЕЖА. Филадельфия. 1999.
3. Виктор Финкель//БРОДСКИЙ: ЭМИГРАЦИЯ И СВОБОДА. Газетный вариант. НОВОЕ РУССКОЕ СЛОВО. Уикэнд, Май 21-
22, Vol. XCV, № 32, 973, 2005.
Copyright © 1999 by Viktor Finkel
Другие статьи в литературном дневнике:
Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.
Ежедневная аудитория портала Стихи.ру – порядка 200 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более двух миллионов страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.
© Все права принадлежат авторам, 2000-2021 Портал работает под эгидой Российского союза писателей 18+
Все то что я писал в те времена сводилось
Показать полностью.
Излюбили тебя, измызгали,
Невтерпёж!
Что ж ты смотришь так синими брызгами?
Или в морду хошь?
В огород бы тебя, на чучело,
Пугать ворон.
До печенок меня замучила
Со всех сторон.
Сыпь, гармоника! Сыпь, моя частая!
Пей, выдра! Пей!
Мне бы лучше вон ту, сисястую,
Она глупей.
Я средь женщин тебя не первую,
Немало вас.
Но с такой вот, как ты, со стервою
Лишь в первый раз.
Чем больнее, тем звонче
То здесь, то там.
Я с собой не покончу.
Иди к чертям.
К вашей своре собачей
Пора простыть.
Дорогая… я плачу…
Прости… Прости…
Людей неинтересных в мире нет.
Их судьбы — как истории планет.
У каждой все особое, свое,
и нет планет, похожих на нее.
Показать полностью.
А если кто-то незаметно жил
и с этой незаметностью дружил,
он интересен был среди людей
самой неинтересностью своей.
У каждого — свой тайный личный мир.
Есть в мире этом самый лучший миг.
Есть в мире этом самый страшный час,
но это все неведомо для нас.
И если умирает человек,
с ним умирает первый его снег,
и первый поцелуй, и первый бой…
Все это забирает он с собой.
Да, остаются книги и мосты,
машины и художников холсты,
да, многому остаться суждено,
но что-то ведь уходит все равно!
Таков закон безжалостной игры.
Не люди умирают, а миры.
Людей мы помним, грешных и земных.
А что мы знали, в сущности, о них?
Что знаем мы про братьев, про друзей,
что знаем о единственной своей?
И про отца родного своего
мы, зная все, не знаем ничего.
Уходят люди… Их не возвратить.
Их тайные миры не возродить.
И каждый раз мне хочется опять
от этой невозвратности кричать.
—————-
Евгений Евтушенко
Иосиф Бродский — В озёрном краю
Иосиф Бродский — В озёрном краю
В те времена, в стране зубных врачей,
чьи дочери выписывают вещи
из Лондона, чьи стиснутые клещи
вздымают вверх на знамени ничей
Зуб Мудрости, я, прячущий во рту,
развалины почище Парфенона,
шпион, лазутчик, пятая колонна
гнилой цивилизации — в быту
профессор красноречия,- я жил
в колледже возле главного из Пресных
Озер, куда из недорослей местных
был призван для вытягиванья жил.
Все то, что я писал в те времена,
сводилось неизбежно к многоточью.
Я падал, не расстегиваясь, на
постель свою. И ежели я ночью
отыскивал звезду на потолке,
она, согласно правилам сгоранья,
сбегала на подушку по щеке
быстрей, чем я загадывал желанье.
Конец стихотворения — все стихи в оригинале.
Стихотворная библиотека. Становитесь участником и публикуйте свои собственные стихи прямо здесь
Стихотворное чудовище — многоязычный сайт о поэзии. Здесь вы можете читать стихи в оригинале на других языках, начиная с английского, а также публиковать свои стихи на доступных языках.
Найти стихотворение, читать стихотворение полностью, стихи, стих, классика и современная поэзия по-русски и на русском языке на сайте Poetry.Monster.
Read poetry in Russian, find Russian poetry, poems and verses by Russian poets on the Poetry.Monster website.
Yandex — лучший поисковик на русском языке
Qwant — лучий поисковик во Франции, замечателен для поиска на французском языке, также на других романских и германских языках