все мы немощны ибо человецы суть что означает
О всегдашней радости
Прекрасно помню слова святительские: «Люди самолюбивы и не могут совершать над собой бесстрастного суда» (Василий Великий), но когда до собственной круглой даты остается совсем немного, невольно реверсируешь мыслью в годы прошедшие.
От данного «реверса» очень редко остаешься в позитиве и приходишь в симфоническое согласие с незабвенным попом из «Неуловимых мстителей»: «Все мы немощны, ибо человецы суть». Нет, я далек от утверждения Михаила Задорнова, что собственные «круглые даты» в возрасте преклонном надобно отменить и не любить, так как они есть реальная репетиция похорон. Итоги годов прошедших подвести все же хочется, да и вспомнить о том, что умиляет, вдохновляет и радость вселяет, всегда приятно. Да и нет ничего зазорного и неправославного в радости. Апостол об этом однозначно сказал: «Впрочем, братия, радуйтесь, усовершайтесь, утешайтесь, будьте единомысленны, мирны, — и Бог любви и мира будет с вами» (2Кор. 13:11).
Понятно, что сегодня значения слов и определений изменились. Мир привнес даже в казалось бы четкие понятия свои смыслы, далекие от веры и от Бога, но мы ведь православные и акафисты любим, а там, что не строфа, то «Радуйтесь!»
Именно поэтому я и позволю себе не только порадоваться, но и поделиться своей радостью, тем паче, что она именно сейчас за моей спиной вполне объективно, реально и вполне ощутимо располагается.
Отсчитаю десятилетий пять с хвостиком назад и обязательно вспоминается:
«Скачет сито по полям
По болотам и лугам…»
Мама читает, а мне Федору жалко, да и как не жалеть, если:
«А бедная баба одна
И плачет, и плачет она.
Села бы баба за стол,
Да стол за ворота ушёл.
Сварила бы баба щи,
Да кастрюлю, поди, поищи!
И чашки ушли, и стаканы,
Остались одни тараканы.
Ой, горе Федоре,
Горе!»
Отец не читал мне Чуковского и Маршака. Он знал наизусть иное. О том, что такое дружба, и кто такой герой, узнал из симоновских строк:
«Ты слышишь меня, я верю:
Смертью таких не взять.
Держись, мой мальчик: на свете
Два раза не умирать.
Никто нас в жизни не может
Вышибить из седла!—
Такая уж поговорка
У майора была»,
А как не быть трусом и не бояться ночью меня научил Пушкин в отцовском исполнении:
Трусоват был Ваня бедный:
Раз он позднею порой,
Весь в поту, от страха бледный,
Чрез кладбище шел домой.
Шли года. Сказки из трехтомника Афанасьева вкупе с Буратино и Снежной королевой сменили волшебник из Изумрудного города с Урфином Джюсом и подземными королями, затем пришел Жюль Верн с капитаном Грантом, Айртоном и Немо.
Детство, оно ведь имело удивительную особенность. С утра до вечера — целая вечность. Это нынче время считаем по принципу Рождество — Пасха — Троица — Покров… и опять Рождество. Все скоропроходяще, а порой кажется, что мгновенно. В детстве — по-иному, там каждый день удивителен, с поражающей новостью и увлекательным событием. Все впервые.
Школьные годы — открытие русской классики. Ее нельзя было не открыть, так как учительницей была Мария Ивановна. Так что все бесчисленные добрые рассказы и истории про «марьивановну» — это о моей учительнице. Именно благодаря ей до дня нынешнего к месту и не к месту цитирую несравненного Скалозуба: «И чтобы зло пресечь, собрать все книги бы да сжечь», как и перефразирую Молчалина: «В мои года “достойно” сметь свое суждение иметь». Мария Ивановна дала умение понимать изучаемые произведения не только по учебнику литературы, но и с точки зрения их всегдашней современности. И хотя фамилия учительницы была абсолютно советской — Комиссарова, нынче понятно, что мыслила она отнюдь не в ракурсе социалистического реализма. Наверное, именно поэтому, когда мы с другом решили защитить бедного Грушницкого и обвинить гордеца Печорина из «Героя нашего времени», Мария Ивановна молча, но с улыбкой вернула нам сочинения, где просто не было оценки.
Уже много лет спустя, в старших классах и армии, когда впервые открыл Библию, стало ясно, что многие сюжеты Писания мне известны. Наш историк, не указывая на источник, рассказывал нам и о потопе, и об Иове, и об Аврааме. Урок у него практически всегда заканчивался красивой, как он говорил, «легендой», которые, как позже выяснилось, были изложением Библии.
С книгами в те годы было не просто, а читать хотелось. И даже когда половину своей первой зарплаты я растратил на ростовском полулегальном книжном рынке, родители практически не бурчали, потому что для них та истина, что «книга — лучший подарок», действительно была непререкаема.
Шли годы, кардинально менялось время. Стало не боязно произносить имена тех писателей, о существовании которых мы знали лишь из «критических» разгромных статей в советских газетах. Хотя в армии замполит и отобрал у меня изъятый из библиотек «Один день Ивана Денисовича», но при демобилизации вернул журнал обратно. А институтский преподаватель по сопромату, увидев, что я вместо изучения закона Гука и гипотезы Бернулли читаю «Бодался теленок с дубом», лишь усмехнулся, погрозил пальцем, а после лекции попросил посевовскую брошюрку «до утра».
К годам зрелым, уже можно сказать семейным, к тридцатилетию, вместе с толстыми литературными журналами с текстами Трифонова, Дуденцева, Платонова, Шаламова пришел неизвестный Лесков, Бунин, Шмелев и Куприн.
Тогда же, именно через книги, начался осмысленный интерес к Православию. Уже можно было найти Евангелие, а в ростовском кафедральном соборе купить ЖМП, где всегда (всего лишь на нескольких страничках!) были проповеди и исторические статьи. На безмерно разросшейся ростовской книжной толкучке почти свободно стали продаваться не только «Вестник русского христианского движения», но и книжки Нилуса вкупе с репринтными, наскоро сшитыми «Лествицей» и «Отечником».
Вера становилась необходимостью, так как понималось и осознавалось, что в основе всех любимых произведений была именно православная культура, православное наследие.
На маленьком поселковом железнодорожном вокзале в Белгородской области (уж и не помню, что меня туда занесло) встретился мне священник моих лет, в рясе (!), с последним выпуском «Нового мира» в руках, что несказанно удивило. Познакомились. Разговорились. Пошли пить чай к батюшке, увлеченно обсуждая последние литературные новинки.
Чай как-то забылся, а вот два шкафа с богословской литературой, старинными изданиями, неизвестными авторами и таинственными, еще непонятными названиями стали, по сути, определяющими в дальнейшей жизни. Они просто ее изменили.
Часто спрашивают у тех, кто в зрелые годы стал священником:
— Почему ты служишь в Церкви?
Есть абсолютно верный, отнюдь не стандартный ответ:
Книги дали понять, что человек без веры ущербен, сколь бы образован и нравственен не был
Это действительно так, но я бы добавил: книги дали понять, что человек без веры ущербен, сколь бы образован и нравственен не был.
Как-то в Великий пост мой белгородский священник предложил съездить в самое мудрое и святое место на Руси.
— Это куда? — не понял я.
— В Оптину. Монастырь уже вернули.
Об Амвросии Оптинском, старцах монастырских я уже что-то знал, так как «На берегу Божьей реки» Нилуса и джорданвилльская книжка Концевича «Оптина пустынь и ее время» числились в любимых.
Приехали на пару дней, а задержался я в обители почти на целый год. Изначально решил, что до Пасхи побуду. Слишком же все необычно. Удивительная служба, пока еще непонятные монахи и постоянное ощущение, что живешь не в реальном времени. Прошлое столь тесно сочетается с настоящим, что если бы встретил на скитской тропинке Льва Толстого вкупе с Гоголем, не удивился бы…
Оптина заставила перечитать и переосмыслить нашу классику XIX века. Достоевский стал понятен, Гоголь — любим, а славянофилы оказались не только борцами за «Третий Рим», но и интересными писателями.
Вечерами облюбовал я себе уголок в монастырской гостинице и там книжки читал. Монахи в ту пору еще келий отдельных не имели и жили, где придется. Один из них, высокий, худой, в очках, чем-то на меня схожий, заприметил мою личность и пару раз поинтересовался, чего, мол, не сплю и что читаю. Оказалось, что заинтересованность эта была не просто любопытством.
Вскоре меня вызвали к монастырскому эконому и предложили потрудиться в издательском отделе монастыря. Быть в Оптиной среди монастырского богослужения, умных монахов и книжек и заниматься книжками — не верилось.
Неугомонный наш руководитель, тогдашний игумен и нынешний ахимандрит Мелхиседек (Артюхин) — человек, который к книге относится благоговейно. Не удивительно, что первое после революции 1917 года издание «Душеполезных поучений» аввы Дорофея вышло именно в Оптиной, как и стало знаковым событием репринтное издание всех томиков «Житий святых» Димитрия Ростовского.
Есть еще один человек, ныне известный издатель православной литературы, с которым Господь даровал познакомиться в обители. В то время он был не только ярым приверженцем монархического устройства государства, но и читателем моих первых неказистых литературных опусов. Так что, Георгий Михайлович, вы вместе с Юлией Николаевной Вознесенской соавторы и вдохновители…
Время скоропроходяще. Прошло уже четверть века с тех монастырских дней. 25 лет священства, которое без книги представить невозможно.
Книга и есть та радость, которая учила, воспитывала, образовывала и привела к вере.
Православному современнику, уверен в этом, необходимо читать постоянно. И не только лишь святых Отцов, богословов и православных писателей. Великие произведения имеют Божьи основания — оттого они и «великие».
Сегодня много споров о будущности книги. Уже не надобно искать непрочитанное и сиюминутно нужное. Достаточно зайти в интернет. Поисковик выдаст десятки ссылок и даже определит то место, ту мысль или цитату, которую ищешь, но все же вечером берешь из стопки очередную книжку, раскрываешь её наугад, чтобы услышать непередаваемый книжный запах, а затем переходишь к закладке…
Вот и сейчас, когда набираю эти строки, за моей спиной полки с необходимыми, нужными и любимыми книгами. Моей всегдашней радостью, берущей начало в βιβλίον («книга» по-гречески), то бишь в Библии.
Римлянам 14 глава
Немощного в вере принимайте без споров о мнениях.
Многие из уверовавших иудеев и после обращения наблюдали различия яств, воздерживались от свиного мяса и не дерзали совсем отстать от закона. Потом, чтобы не обличили их в том, что воздерживаются от одного мяса свиного, воздерживались вообще от всякого мяса и питались растениями. Другие были более совершенны, не наблюдали ничего подобного и были укоряемы от наблюдающих. Павел опасался, чтобы совершенные, обличая несовершенных неблаговременно и ненадлежащим образом, не отклонили их от веры Христовой. Поэтому мудро приступает к делу, заботясь о пользе и другой стороны. Он не отважился сказать укоряющим: вы худо делаете, — дабы не утвердить несовершенных в наблюдении ими обрядов. Не отважился также сказать обличителям: вы хорошо делаете, — чтобы не сделать их в нападках сильнейшими. Напротив, предлагает увещание, приспособленное к тем и другим. Его обличение направлено, казалось бы, более против сильнейшей стороны, но в самом деле вся сила оного падает на не мощнейших. Ибо тотчас выражением немощного показал болезнь таковых. Когда же говорит принимайте, то указывает нужду в великом попечении для них, что и есть признак крайней слабости их. Без споров о мнениях. То есть не осуждайте его за немощь, не соблазняйтесь, не смущайтесь многими помыслами, но всячески старайтесь уврачевать его как немощного.
Ибо иной уверен, что можно есть все, а немощный ест овощи.
Делает сравнение между совершенным и несовершенным и говорит, что совершенный, дерзая по вере, безразлично питается всем, а несовершенный, как немощный, ест овощи. Поэтому последний заслуживает врачевания, а не поражения.
Кто ест, не уничижай того, кто не ест; и кто не ест, не осуждай того, кто ест, потому что Бог принял его.
Те, которые ели все, как совершенные, уничижали неядущих, как маловерных и привязанных еще к иудейству. С другой стороны, неядущие осуждали тех, которые ели все, как невоздержанных. Так как между этими многие были из язычников, то говорит: Бог принял его, то есть явил к нему Свою неизреченную благодать. Что же ты споришь с ним о законе, когда Христос оправдал его?
Кто ты, осуждающий чужого раба? Перед своим господом стоит он или падает.
Это говорит к совершенному, отклоняя его как от уничижения, так и от осуждения: ибо совершенные дела то и другое, и уничижали и осуждали несовершенных. Впрочем, скрытным образом обличение падает здесь и на несовершенных. Не потому, говорит запрещаю тебе судить, что поведение другого не заслуживает суда, но потому, что он раб чужой, то есть не твой, но Божий. Ибо хотя он и немощен, однако не перестал быть рабом; почему и не должно отчаиваться относительно его. Ободряя же немощного, не сказал: падает, но: стоит или падает. То или другое случится с ним, Господу принадлежит право судить и о потере падающего и о прибытке стоящего.
И будет восставлен, ибо силен Бог восставить его.
Словом будет восставлен показывает, что он так колеблется и до того дошел, что один Бог может восставить его. Это говорим о людях, весьма безнадежных.
Иной отличает день от дна, а другой судит о всяком дне равно.
Одни изнуряли себя неядением или воздерживались от свиного мяса в известные дни, а другие всегда принимали пищу и осуждали постившихся. Об этих говорит, что один судит, а другой иначе, тогда как дело здесь безразличное. Поэтому не должно нападать на братии из-за этого. В этом снисходит укоряемым, потому что они были еще новы в вере.
Всякий поступай по удостоверению своего ума.
Когда речь идет о догматах, мы не должны поступать по удостоверению собственного ума, но должны твердо содержать то, что получили, хотя бы ангел с неба стал благовествовать нам иное. А здесь речь идет о яствах и постах и т.п., и претыкающиеся об это еще новы в вере и нуждаются в снисхождении, а потому надлежало сделать им некоторое послабление относительно жизни, устроенной по всей точности.
Кто различает дни, для Господа различает; и кто не различает дней, для Господа не различает.
Кто, говорит, различает дни, для Господа различает, как благоговейный; и кто не различает дней, для Господа не различает, как совершенный уже во Христе и возвысившийся над законными наблюдениями.
Кто ест, для Господа ест, ибо благодарит Бога; и кто не ест, для Господа не ест, и благодарит Бога.
Ибо никто из нас не живет для себя, и никто не умирает для себя; а живем ли — для Господа живем; умираем ли — для Господа умираем.
И потому, живем ли или умираем, — всегда Господни.
От смерти по вере переходит к смерти естественной; ибо об этой рассуждает теперь. Живем ли, говорит, естественной жизнью, мы Господни; умираем ли мы естественной смертью, Господу же принадлежим.
Ибо Христос для того и умер, и воскрес, и ожил, чтобы владычествовать и над мертвыми и над живыми.
Это, говорит, пусть уверит тебя, что Господь печется об исправлении немощных. Ибо Кто пролил кровь и умер, чтобы быть Господом нашим. Тот может ли не заботиться о тех, которые сделались Его рабами? Это похоже на то, как обыкновенно говорим: возможно ли, чтобы кто-нибудь не заботился о рабе своем, за которого заплатил так дорого? И если, говорит, заботится об умерших, то тем паче о живых. Все это говорится с целью пристыдить иудействующего христианина и убедить его обсудить, как неблагодарно поступает он в отношении к умершему за него Христу, продолжая держаться закона.
А ты что осуждаешь брата твоего? Или и ты, что унижаешь брата твоего? Все мы предстанем на суд Христов.
Ты, неядущий, что осуждаешь брата своего, ядущего, как невоздержанного, за то, что он ест? Он — брат; ты не должен уничижать собственный свой член. Разве ты дашь за него ответ? Он сам предстанет на суд и сам понесет наказание. Видишь ли, как обращая речь к совершенному, наводит страх на самого иудействующего, как имеющего отдать отчет на страшном суде?
Ибо написано: живу Я, говорит Господь, предо Мною преклонится всякое колено, и всякий язык будет исповедывать Бога. Итак каждый из нас за себя даст отчет Богу.
Что мы будем судимы, как рабы господином, об этом, говорит, свидетельствует пророк. А словами предо Мною преклонится всякое колено, и всякий язык будет исповедывать Бога показал высшую степень подчинения. Будет исповедывать, то есть даст отчет в сделанном им — Кому? Не закону, но Христу. Итак, зачем же ты подчиняешься закону?
Не станем же более судить друг друга, а лучше судите о том, как бы не подавать брату случая к преткновению или соблазну.
Оба, говорит, оставьте существующую между вами распрю, и ни ты, ядущий все, не подавай несовершенному случая к преткновению, как сильно укоряющий его, ни ты, не ядущий всего, не подавай брату случая к соблазну, как наблюдающий иудейское. Преткновение и соблазн взаимно приличны тому и другому лицу.
Я знаю и уверен в Господе Иисусе, что нет ничего в себе самом нечистого; только почитающему что-либо нечистым, тому нечисто.
Научив, что не должно укорять немощного, учит наконец о пище и наставляет слабейшего не бояться и не страшиться ее как нечистой. Я, говорит, знаю и уверен не по человеческим умозаключениям, но в Господе Иисусе, то есть быв научен и удостоверен Господом Иисусом, что нет ничего в себе самом нечистого, то есть ничего нет нечистого по природе, но делается нечистым от произволения употребляющего. Для него одного и скверно и нечисто, а не для всех.
Если же за пищу огорчается брат твой, то ты уже не по любви поступаешь.
Здесь обращает речь к совершенному, поучая: хотя бы снеди тысячекратно не были нечисты по природе, однако тебе надлежало воздерживаться от свиного мяса, чтобы не огорчился соблазняющийся брат твой, если только хочешь ты сохранить любовь. Далее присовокупляет:
Не губи твоею пищею того, за кого Христос умер.
Ты, говорит, спором о пище губишь и развращаешь брата, который так ценен в очах Христа, что Он умер за него. Ибо тот, замечая, что ты ешь свиное мясо в противность ему, становится упорнее и потому, опасаясь, чтобы не отпасть от Христа, всецело привязывается наконец к закону.
Да не хулится ваше доброе.
То есть ты имеешь совершенство в вере (ибо оное назвал словом доброе). Посему не злоупотребляй совершенством своим и не подавай повода хулить его. Ибо если ты, будучи совершенным, губишь несовершенного, то подал повод хулить благо, которое имеешь. Но ты понимаешь, что и учение наше благо, и что оно не желает подвергаться хуле со стороны неверных, когда они видят расколы и соблазны касательно пищи.
Ибо Царствие Божие не пища и питие.
Не этим заслуживаем мы благоволение у Бога. Если, говорит, ты не ешь, то неужели это введет тебя в Царство? Укоряя за то, что почитают это важным, упомянул и о питье.
Но праведность и мир и радость во Святом Духе.
В Царство Божие вводит праведность, то есть все добродетели, непорочная жизнь и мир с братом, а не вражда, и радость, происходящая от согласия, а не скорбь, происходящая от укоризны. Так как мир и радость бывают и в худых делах, то присовокупил: во Святом Духе. Речь у меня, говорит, о мире и радости во Святом Духе. Великий Златоуст глубоко объяснил, для чего упомянул Павел о правде. Для того, говорит он, чтобы доказать, что не воздерживающийся от свиного мяса обижает брата относительно спасения, которое стяжал для него Христос смертью Своею. Посему, с противоположной стороны, воздерживающийся для брата соблюдает правду, которая доставляет вечное Царство.
Кто сим служит Христу, тот угоден Богу и достоин одобрения от людей.
Здесь намекает, что совершенные укоряли немощных по тщеславию. Если хочешь, говорит, стать предметом удивления для людей, то возбуждай их к удивлению тебе не столько совершенством, сколько миром и прочими добродетелями. Этим именно следует служить и благоугождать Богу, а не тем, что ты без разбора ешь свиное мясо.
Итак будем искать того, что служит к миру и ко взаимному назиданию.
О мире сказал к несовершенному, потому что этот не имел мира, а ко взаимному назиданию сказал к совершенному, чтобы он не колебал брата, соблазняя его. Впрочем, сказав: ко взаимному, отнес слово свое об этом к тому и другому. Тем же, что сначала упомянул о мире, а потом о созидании, показал, что без мира трудно назидать.
Ради пищи не разрушай дела Божия.
Делом Божиим называет спасение брата. Итак, не разрушай оного, стяжанного для него Богом, и притом ради пищи, то есть нежеланием воздерживаться от свиного мяса, чтобы получить себе пользу.
Все чисто, но худо человеку, который ест на соблазн.
Сделав строгое запрещение совершенному, убоялся, чтобы немощный не утвердился в худых мыслях. Поэтому опять обращается к догмату и говорит, что все чисто, но худо для того, кто ест с худой совестью и после того, как соблазнился. Ибо несовершенный, почитающий свиное мясо нечистым, если ест его по принуждению, больший терпит вред. Поэтому сначала ты должен вразумить его, что все чисто.
Лучше не есть мяса, не пить вина и не делать ничего такого, отчего брат твой претыкается, или соблазняется, или изнемогает.
Ты, говорит, принуждаешь брата есть то, чего он не осмеливается есть, а я говорю, что ты должен воздерживаться от всего, что соблазняет брата, не потому, что это зло (ибо все чисто), но потому, что это соблазняет. Словом претыкается показал, что он ослеплен; ибо претыкаются слепые. А соблазняется он как легкомысленный, изнемогает же как маловерный. Всем этим привлекает сильнейшего к помощи брату, как совершенно немощному.
Ты имеешь веру? имей ее сам в себе, пред Богом.
Здесь тайно намекает на то, что совершенный высказывал совершенство свое по тщеславию. Говорит: ты хочешь показать мне, что совершен в вере относительно пищи, веря, что все хорошо и чисто? Не показывай мне, но довольствуйся свидетельством совести пред Богом, Которому показываешь это.
Блажен, кто не осуждает себя в том, что избирает.
Хотя другой и не увидит твоего блаженства, ты будь доволен сам собой, если сам не осуждаешь себя и совесть твоя не осуждает тебя в вещи, которую ты одобрил или избрал. Разумей это только о настоящем предмете, то есть о пище.
А сомневающийся, если ест, осуждается, потому что не по вере; а все, что не по вере, грех.
Кто сомневается, говорит, и ест не убедившись, тот осуждается. Почему? Не потому, чтобы пища была нечиста, но потому, что не был уверен, что она чиста, и думал, что прикасался к ней, как нечистой. Кто не убежден и не верит, что пища чиста, но ест ее с лукавой совестью, тот, конечно, грешит.
Могущему же утвердить вас, по благовествованию моему и проповеди Иисуса Христа, по откровению тайны, о которой от вечных времен было умолчано, но которая ныне явлена, и через писания пророческие, по, повелению вечного Бога, возвещена всем народам для покорения их вере, Единому Премудрому Богу, через Иисуса Христа, слава во веки. Аминь.
Оканчивать увещания молитвой — всегдашний обычай апостола Павла. Так поступает он и теперь: молится о несовершенных, и не только словом научает, но и молитвами испрашивает помощь у Бога. Связь речи такая: Могущему вас утвердить через Иисуса Христа слава во веки. Аминь. Могущему утвердить вас, несовершенных, колеблющихся. Каким образом? По благовествованию моему, то есть дабы содержали то, чему я учу. А благовествование мое и проповедание Христово одно и то же, ибо это не наше учение, а Его законы. По откровению тайны. Это знак величайшей чести, что мы стали участниками в тайнах, то есть в предмете, который хотя издревле предопределен, но явлен ныне через писания пророческие. Посему чего бояться тебе, немощный? Чтобы ядением свиного мяса не отступить от закона? Но вот все Писания возвещают ту тайну, которая вводит безразличие в пище. Это совершается даже по повелению вечного Бога. Поэтому твой долг не противоречить, но верить и повиноваться Богу; ибо вера требует послушания, а не пытливости. Кроме того, так верят все народы; ибо тайна та сделалась известной всем. Как же ты продолжаешь рабски служить закону? Единому Премудрому Богу сказал для того, чтобы отличить Бога от ангелов и нас, отнюдь не от Сына, — да не будет; ибо мудрость Отца есть Сын. Итак, слава Тому, Кто явил тайну, а не закону, к которому ты продолжаешь прибегать, наблюдая различие в пище. Слова через Иисуса Христа, как выше сказано, можно соединять так: Могущему вас утвердить через Иисуса Христа. Но можно понимать их и так: открытой всем народам через Иисуса Христа; ибо тайну открыл народам Сам Тот, Кто послал учеников научить все народы.
толкование Феофилакта Болгарского на послание к Римлянам, 14 глава