время пять папирос что значит
Песни про меня: ДДТ, Мертвый город (Рождество)
Олег Кашин о первой чеченской
Не пройти мне ответом
Там где пулей вопрос,
Где каждый взгляд — миллиметром,
Время — пять папирос.
Мертвый город хоронит
Потерялись и бродят
А почему я не помню, как и где услышал про мертвый город — это я хорошо понимаю. Песня жестко привязана ко времени и месту, и если, допустим, я услышал ее в 1998 году в Петербурге, то в памяти она тут же немедленно сползла в декабрь 1994 года, где ей и положено быть. А тот декабрь я как раз помню хорошо, практически наизусть.
Воспоминания, конечно, абсолютно не героические — мне четырнадцать лет, я учусь в девятом классе, получаю какие-то пятерки, в свободное время читаю книжки и смотрю телевизор, то есть какая-то совсем тоска. С этого года у нас новая историчка — тетка в прямом смысле неграмотная, с ошибками пишет и ничего не знает в том числе по истории, — но у меня при этом с ней сразу какой-то человеческий контакт налаживается, она мне все время говорит, какой я умный, и я к ней на этом основании хорошо отношусь, но она ко мне лучше — время от времени приходит на работу с пятилетней, что ли, дочкой, и несколько раз, причем раза два или три прямо на уроках, при всех, как бы в шутку говорит, что было бы здорово, если бы я стал ее зятем. Наверное, в шутку все-таки (но лет пятнадцать спустя та дочка нашла меня на «Одноклассниках», оказалось, уехала в Америку — ну и правильно уехала, чего уж там).
И вот как раз в декабре, чуть ли не в один и тот же день, одиннадцатого, хотя нет — одиннадцатое было воскресенье, — но где-то совсем рядом: к Грозному пошли танки, началась война, а историчка исчезла, уроки отменили, и мы шутили, что она тоже ушла на войну.
Сколько душ погубило
Я забыл, что в природе
Шестого приняли роды
Без шести минут шесть.
А наутро выпал снег
После долгого огня.
Погасил короткий век.
Я набрал его в ладонь,
Сплюнул в белый грязь и пыль.
То ли небыль, то ли быль,
То ли вечность, то ли вонь.
Про войну, конечно, была шутка, но за войной мы следили, было интересно — по телевизору показывали передачу Невзорова «Ад», в газетах печатали стихи Вознесенского «Спать не дают мне экзекуцией слова танкиста без затей: Я не могу наматывать на гусеницы женщин и детей». НТВ, кстати, у нас городе не принимало; это важно. Считается, что тогда была какая-то отдельная прочеченская пресса — вот прежде всего НТВ, — и эта отдельная пресса бессовестно воспевала кровавых террористов. И я скорее для протокола и для подросших поколений поясню, что террористами тогда и не пахло, Буденновск случится через полгода, а вся история тогда, в декабре, выглядела вполне однозначно, такой второй октябрь-93: год назад Борис Николаевич Ельцин разобрался со своими федеральными врагами, теперь пришла очередь региональных. Может быть, те же танки, которые годом раньше стреляли по Дому Советов, шли теперь по карте, изрисованной новыми для нас для всех именами — Ачхой-Мартан, Гудермес, Бамут и так далее. Через десять лет, уже в Москве, я начну обрастать какими-то многочисленными знакомствами среди местных журналистов и удивлюсь, что даже самые божьи одуванчики, наименее экстремальные из коллег — если им за тридцать, то они были в Грозном в декабре 1994 года. У меня к тому времени уже сложится стереотип про журналиста с чеченской войны — ну, понятно, что-то среднее между майором Измайловым и Анной Политковской, — а ведь в 94-м туда летали просто в командировку на два-три дня буквально все. Сегодня пишешь про Жириновского в Думе, завтра летишь в Грозный и в еще неразбитом «бывшем здании рескома» (тогда говорили и писали «президентский дворец» и никто не переживал) берешь интервью у Дудаева, а потом обратно и пишешь, ну не знаю, про ЖКХ. Но я отвлекся.
Этот город разбился,
Но не стал крестом.
Павший город напился
Жизни перед постом.
Здесь контуженные звезды
Новый жгут Вифлеем,
Так вот, про историчку. Исчезла она, а потом кто-то рассказал — заболела, тяжелая инфекционная болезнь дифтерия, лежит в больнице, все очень плохо, и так далее. На слово «инфекционная» мы в четырнадцать лет реагировать еще не умели, паники не было, и мы даже смеялись, когда в школу пришли люди из санэпидстанции и стали объяснять, что дифтерия — не только опасная, но и коварная болезнь: есть носитель — здоровый человек, и он сам не болеет, но всех вокруг себя заражает. Вот они нам это рассказали, взяли у каждого мазок, — ну и все.
А второй (фамилию помню, но кому она сейчас нужна) работал маляром в компании «Мост»; понятно, что компания была местная, и занималась какой-то ерундой, но я же читал газеты и деловито у этого парня спросил — Гусинского знаешь? Гусинского он не знал, но как-то в связи с этим начали общаться, и он мне говорил, что хорошо бы пролежать тут полгода, пока там в Чечне все кончится, а то его ищет военкомат, и если найдет, то обязательно отправит в Чечню. Я смотрел на него с уважением — люди, которые «не могут наматывать на гусеницы женщин и детей» у меня вызывали симпатию, даже если они косят от армии.
С рождеством вас, железо,
Медсестра Мать Тереза
С симпатичным лицом.
Прошлой ночью, как шорох,
Как вы задернули шторы,
Тем временем родители через какие-то связи в горздравотделе под самый новый год меня вытащили из больницы, дав обещание не выпускать меня из дома и не есть со мной из одной посуды. Курс лечения, который мне прописали, был омерзительный: каждое утро я съедал по лимону, а потом трижды в день полоскал горло керосином. Раз в неделю ходил сдавать мазок и раз в неделю оказывалось, что я по-прежнему носитель. В школу смог пойти только в конце февраля.
А наутро выпал снег
После долгого огня.
Погасил двадцатый век.
Я набрал его в ладонь,
Сплюнул в белый грязь и пыль.
То ли небыль, то ли быль,
То ли вечность, то ли вонь.
А военный Грозный я, хоть и по касательной, но застал — именно тот, сталинградообразный, с каркасами сгоревших зданий и блок-постами, уже то ли сразу после второй войны, то ли в ее конце (даты окончания у войны ведь не было), и это был как раз не мертвый, а очень живой город. Местные испуганно бегали с какими-то тюками, на рынке торговали насваем и палеными адидасовскими трениками, дети возились во дворах — обычный южный город, только разрушенный сильно. Песню про мертвый город я вспомнил только прошлой осенью, когда ездил на знаменитый день города, совмещенный с 35-летием чеченского президента Кадырова. Безлюдные улицы, пустые новые небоскребы, новый стадион, новая мечеть и мрамор, мрамор, мрамор. Они хотели роскоши, а получилось надгробие. Мертвый город (Рождество).
Не пройти мне ответом
Там где пулей вопрос,
Где каждый взгляд — милиметром,
Время — пять папирос.
Мертвый город с пустыми
Читайте новости «Свободной Прессы» в Google.News и Яндекс.Новостях, а так же подписывайтесь на наши каналы в Яндекс.Дзен, Telegram и MediaMetrics.
Из-за гаджетов пешеходы стали получать травмы на дороге в восемь раз чаще
Пожар на строящемся корвете «Проворный» оказался одной из крупнейших за последние годы техногенных катастроф в РФ
Политизируя тему поставок топлива, Запад бьет по своим потребителям
Легендарный «Беломор». Шутки и загадки спрятанные на пачке
Дизайн пачки папирос «Беломорканал» очень узнаваем и знаком каждому советскому гражданину, наверное его можно считать одним из символов эпохи СССР. Легендарные папиросы названы в честь строительства Беломорско–Балтийского канала, который соединял Белое море и Онежское озеро. Марка «Беломорканал» появилась в 1932 году на Ленинградской фабрике имени Урицкого стараниями технолога Василия Иониди. Именно этот табачный мастер, автор таких марок как «Ленинградские», «Казбек». Дизайн пачки принадлежит художнику Андрею Тараканову, что интересно знакомый нам рисунок появился лишь в 1950 году. Изначально на пачке папирос в агитационных целях были изображены Беломорско–Балтийский, Кильский и Суэцкий канал, демонстрируя превосходство советского канала по протяженности.
Первый дизайн пачки с тремя мировыми каналами.
Папиросы «Беломорканала» отличались грубостью табака и едкостью дыма, а так же высоким содержанием смол и никотина. Не каждый курильщик мог выдержать затяжку папиросой. Большим минусом «БК» было то, что папироса быстро гасла и ее приходилось заново прикуривать.
«Беломорканал» всегда считался суровым мужицким куревом и был распространен среди рабочих профессий и колхозников, вероятно поэтому папиросы увековечены в советском народном фольклоре.
«Мы люди не гордые, мы «Беломор» курим»
Завхоз Лызин. Персонаж А. Райкина.
Самая частая шутка, встречавшаяся в комментариях к прошлой статье, была про медведя (лыжника), которого нужно найти на пачке среди рек и гор.
Советская шутка про медведя на пачке «Беломора»
Человек, которому загадывали загадку мог долго искать медведя. После того как непосвященный искатель сдавался ему сообщалось, что медведь спрятался за горы (мягко говоря). Такая жестокая шутка.
А еще на пачке находили белку, пилу, число 14, профиль мужчины (некоторые в нем узнавали актера Михаила Пуговкина) и аж 29 чисел 39.
Та самая цифра 14.
Загадка про 29 чисел 39 на пачке «Беломора» разгадывалась так: пачка поворачивалась под правильным углом и первые две буквы названия «БЕ» превращались в число 39 и так на каждой стороне пачки. Плюс 25 папирос в пачке на которых тоже написано «Беломор», всего получалось 29 чисел 39.
Другие варианты поисков на пачке.
«Беломор» фигурирует и в анекдотах. Самый известный про летчиков.
Командир спрашивает у второго пилота:
– Ты карты то взял?
– Конечно, аж две колоды!
– Жеваный крот! Опять по пачке «Беломора» лететь!
Ну и напоследок военная байка, что папиросы выпускали под калибр 7.62. Якобы во время войны в кратчайшие сроки на станке вместо папирос, можно было наладить выпуск патронов. Так сказать конверсия.
Понравилась статья? Подпишитесь на канал, чтобы быть в курсе самых интересных материалов
Определитель года выпуска папирос СССР и России
Это приблизительный определитель года выпуска папирос. Есть много отклонений и исключений.
До 1918 года.
Сначала давайте исключим царские пачки. Если в названии или надписях на пачке есть твёрдый знак и другие буквы дореволюционного алфавита, то она до 1918 года.
Например:
С 1918 года по 2007 год.
Практически вся нужная нам информация находится на обратной стороне пачки, реже на других. Внимательно смотрим, читаем и выискиваем нужную нам информацию. Определить примерный год выпуска этого периода можно по следующим параметрам. Рекомендую проверить вашу пачку по всем ним.
1. ОСТ (Общесоюзный стандарт) или ГОСТ (Государственный стандарт)
В 1928 году был введён ОСТ (с 1942 года стал ГОСТом). Таким образом, мы можем заключить, что пачки не имеющие ОСТа или ГОСТа, были выпущенные до 1928 года. Есть исключения — на некоторых пачках ГОСТ или ОСТ не писали.
Последние две цифры в ГОСТ обозначает год, а в скобках время его действия. Значит, если на вашей пачке есть один, из нижеперечисленных ОСТов или ГОСТов, то она была выпущена именно во время его действия.
Это практически все ОСТы и ГОСТы, которые нам нужны.
ОСТ 131 (01 марта 1928 — 01 октября 1929)
ОСТ 8444 (01 марта 1935 — 01 января 1939)
ОСТ 440 (01 января 1939 — 15 мая 1942)
ГОСТ 8-1505-42 (15 мая 1942 — 01 января 1948)
ГОСТ 1505-47 (01 января 1948 — 01 октября 1948)
ГОСТ 1505-48 (01 октября 1948 — 01 октября 1982)
ГОСТ 5.2140-73 (01 декабря 1973 — 01 июля 1984)
ГОСТ 1505-81 (01 октября 1982 — 01 января 2003)
ГОСТ 1505-2001 (01) (1 ноября 2001 — наши дни)
2. Комиссариат, министерство, совнархоз или комитет
Наркомпищепром (Народный комиссариат пищевой промышленности СССР) — 29 июля 1934 — 15 марта 1946 (Структура табачно-махорочной промышленности — Главтабак.)
МПП (Министерство пищевой промышленности СССР/ РСФСР/ УССР и т.д.) — 1946-1953 или 1965-1985
Министерство промышленности продовольственных товаров СССР — 1953-1957
Совнархоз (Совет народного хозяйства) — Ленинградский, Московский (городской), Краснодарский, Нижне-Волжский и многие другие — 1957-1965
Госагропром (Государственный агропромышленный комитет)/ Ленгорагропром/ Ростабакпром и др. — 22 ноября 1985 — 10 апреля 1989
Минсельхозпрод РСФСР (Министерство сельского хозяйства и продовольствия РСФСР) — 14 июля 1990 — 15 ноября 1991
3. По акцизной марке
Советские акцизные марки вышли из обращения в конце 1920-х годов с прекращением нэпа. Значит, если акцизная марка есть, то пачка до 1930 года. Это относится только к советским старым пачкам.
Если пачка современная, то акцизы на них появились 1 июля 1994 года.
4. Наличии надписей или значков следующих трестов.
ЛГТТ Ленинградский Государственный Табачный Трест) — 1921-1936
Ленсельпром (1922-1937)
Моссельпром (1 января 1922 — 1937)
5. По названию табачной фабрики.
В те годы названия у многих табачных часто менялись названия. Вот список самых популярных фабрик и их история изменений.
Ленинград
2-я им. Усачёва — 1918 — 1930
3-я государственная табачная фабрика — 1917 — 1927
имени Клары Цеткин — 1927 — 1936
Москва
«Лиггетт-Дукат» — 1990 — 2016 год
Ростов-На-Дону
6. Цена
По цене можно определить, практически только до 1961 года пачка или после. Но иногда это очень полезно. Итак, если цена большая, например 1 рубль 60 копеек, значит она до денежной реформы 1961 года, когда рубли были деноминированы в 10 раз (цена на пачке уменьшилась в 10 раз). Если цена не превышает примерно 50 копеек, то она выпущена после 1961 года.
Пачка до 1961 года.
Пачка после 1961 года.
7. По году, когда отпечатана в типографии сама пачка.
Обычно это было написано маленьким шрифтом в правом нижнем углы пачки (чаще всего коробки). Этот год и можно считать годом выпуска пачки.
8. По надписям о вреде здоровья.
Минздрав СССР предупреждает: курение опасно для вашего здоровья — появилась на пачке Ява в 1977 году в качестве эксперимента, а уже в 1978 году её печатали на всех пачках. Чаще всего наносилась по бокам пачки.
Минздрав России предупреждает: курение вредит Вашему здоровью/ Курение — причина раковых заболеваний/ Оградите детей от табачного дыма/ Курение — причина смертельных заболеваний/ Курение табака вызывает никотиновую зависимость и Курение — причина заболеваний сердца — 17.04.2002
Минздравсоцразвития России предупреждает: курение вредит вашему здоровью/ Курение — причина раковых заболеваний/ Оградите детей от табачного дыма/ Курение — причина смертельных заболеваний/ Курение табака вызывает никотиновую зависимость и Курение — причина заболеваний сердца. — 28.02. 2005
с 1 января 2007 года
С этой даты начали печатать дату изготовления пачки (есть экземпляры с датой 12.2006.
Также, ради истории, добавил определение года по надписи Курение убивает и наличию «страшных картинок».
2010-2013
Если на пачке присутствует надпись на 1/3 пачки Курение убивает, то пачка с 2010 по 2013.
2013-2018
Если «страшные картинки» на 1/3 пачки, то с 12 июня 2013 года по 2018.
2018-наши дни
Если картинки занимают уже половину пачки каждой стороны, то с 2018 года.
Табак и табачные фабрики в военные годы.
Бумажку дашь — табак ваш, Огоньку добудешь — вот и покуришь.
Поговорка 1940-х годов
В годы блокады Ленинграда, в 1941-1944 годах, многие ленинградцы вели дневники, записывая по свежим следам то, что было пережито за день, в последние часы. Сегодня практически никто не знает, что ведение дневников в блокированном городе каралось жестоко — вплоть до расстрела (об этом рассказывают блокадники, хотя об этом никогда не писали). Но люди нарушали этот запрет.
Какие-то из этих записей сохранились до наших дней, некоторые опубликованы, некоторые еще нет. Не будь их, мы бы никогда не узнали, особенно по прошествии стольких десятков лет, что происходило на самом деле в осажденном городе и, помимо прочего, как курильщики обходились в то тяжелое время без табака, и чего он им стоил. А табак оказался жизненно необходим в блокаду, он тогда ценился наравне с хлебом и для многих был дороже хлеба. Тяжелые времена по-иному высвечивают простые вещи.
К сожалению, что-либо узнать из газет, издававшихся на двух крупнейших ленинградских табачных фабриках, у нас нет возможности — многотиражка фабрики имени К. Цеткин «Голос табачника» прекратила свое существование 26 июня 1941 года, а последний номер «Красной табачницы», печатавшейся на фабрике им. Урицкого, вышел 4 июля; в нем, как и во всех других газетах страны, было опубликовано выступление по радио И. В. Сталина.
8 сентября сомкнулось кольцо блокады вокруг Ленинграда. Перебои с табаком, между тем, начались в городе уже через два дня. 10 сентября 1941 года писатель П. М.. Лукницкий сделал такую запись в своем дневнике: «Вчера в Табакторг на Большом проспекте привезли немного папирос — удалось купить мне четыре пачки». А ведь с начала блокады прошло только два дня!
19 декабря 15-летний Миша Тихомиров, живший на улице Достоевского, записал: «Канун моего дня рождения… На завтра мама достала за 10 пачек папирос маленький кусочек дуранды (дорого!), из него и из бобов она устроит праздничную кашу». Сколько ни писали историки о блокаде, а из одной этой фразы можно почерпнуть больше, чем из десятков томов о том времени.
Когда начались настоящие трудности, многие стали менять хлеб на табак — считалось, что это противоцинготное средство. Кроме того, многие блокадники были убеждены, что курение дает ощущение сытости, пусть и кратковременное, хотя и одновременно обостряет мысли о еде, которые не давали покоя ни днем ни ночью, лишая остатков сил. Из воспоминаний блокадника Н. Вальтера: «Люба поднимает опухшие веки и смотрит на меня с мольбой и надеждой. Я знаю, ей хочется есть, но еще больше ей хочется курить. Курить нечего. У меня есть еще на одну закрутку махорочной пыли, и мы по очереди, обжигая пальцы и губы, затягиваемся жадно и глубоко едким горьким дымом… От курения на время притупляется чувство голода, но потом с новой силой голодная спазма сжимает желудок».
Табак служил и своего рода валютой. Уже в феврале 1942 года курево за деньги не продавали. В марте 1942 года предприимчивые мальчуганы меняли билеты в театр (например, в Пушкинский театр, который тогда работал) на папиросы, получая за каждый билет от 5 до 10 штук пирос, иногда соглашались продавать билеты и за деньги, но требовали в таких случаях пятикратную стоимость. Среди посетителей театров в те дни преобладали военные, официантки из столовых, продавщицы продовольственных магазинов, т. е. те, кто в голодные дни 1942 года был обеспечен не только хлебом, но, наверное, и чем-то еще.
Заядлым курильщикам приходилось проявлять изобретательность, чтобы не остаться без табака. В январе 1942 года А. И. Винокуров, курящий ленинградец, житель осажденного города, внес в свой дневник следующую запись: «Обрезаю ножницами папиросные мундштуки, деформирую их ладонями и делаю гильзы, осторожно освобождая картон от покрывающей его тонкой бумаги. Набивая эти гильзы табаком, получаю из одной папиросы две сигаретки с короткими мундштуками. Какое счастье, что у меня сохранился небольшой запас табаку и мундштук из пластмассы».
Тогда же, в январе, в городе появились объявления, вроде следующего: «Доставляю воду с соблюдением правил гигиены за умеренную плату хлебом или табаком».
К февралю уже можно было определенно сказать, что город испытывает острую нужду в табаке. На рынке восьмушка махорки стоила 200 рублей вместо 40 копеек; или требовали 500-600 граммов хлеба. Папиросы «Звезда», стоившие до войны один рубль, теперь продавали по 5 рублей за штуку, но цена на них возрастала с каждым днем. Винокуров отметил: «Почти никогда не удается спокойно выкурить папиросу, проходя по улице или стоя в очереди, непременно кто-нибудь подойдет и начнет слезно умолять, чтобы ему дали докурить». В один из дней Винокуров видел проходившую по Невскому проспекту толпу красноармейцев — «остатки какого-то полка. Некоторые из красноармейцев самовольно выходили из строя и пытались выменять на табак хлеб у выходящих из булочных. Странно смотреть на этих изголодавшихся, еле бредущих людей, подгоняемых своими командирами»
А. Адамович и Д. Гранин рассказывают в «Блокадной книге» о ленинградце С. Миляеве, который в феврале 1942 года записал в своем дневнике следующее: «Людочка сходила за покупками, достала за 50 рублей пачку “Норда”, я лежал и блаженствовал. А вот сегодня обещают дать 12 грамм (двенадцать — не путать!) табака в честь праздника (23 февраля), и я эти крохи, живя без курева с 18.2, т. е. 4 долгих дня, жду как манны небесной».
Многие страшно мучились из-за невозможности курить. Главный дирижер симфонического оркестра Радиокомитета К. И. Элиасберг 9 февраля оказался в стационаре гостиницы «Астория» с диагнозом «алиментарная дистрофия 2-й степени». Вот выписки из истории его болезни: «…больной пониженного питания… Сейчас очень ограничен в курении. Страдает от этого очень… Нервничает, плохо спит, появилась несдержанность, раздражительность… Быстро устает, с трудом ходит». 28 февраля: «Плохое общее состояние. Вялость, апатия. Лежит целый день в постели… Отсутствие табаку переживает мучительно».
В апреле 1942 года табак впервые с начала блокады стал поступать в продажу. Винокуров вспоминал: «Я уже три раза пытался получить табак, но не мог. Его разбирают очень быстро. Ходят слухи, что многим получить табаку не удастся, т.к. Горсовет распорядился выдавать табак не по продовольственным карточкам, а по промтоварным, и не учел, что население будет пользоваться карточками умерших и эвакуировавшихся. В случае смерти или эвакуации эти карточки, выданные в январе на полгода, разрешалось не сдавать. Теперь население пользуется ошибкой, допущенной Горсоветом».
Художница А. Е. Мордвинова в письме к коллеге от 6 мая 1942 года отметила, что за свою работу (реставрация портретов и пр.) получила, среди прочего, 50 граммов табаку. Но это была уже редкая, неожиданная удача.
Многие предприятия стали переходить на выпуск продукции, которой не занимались до войны. В войну далее ходила легенда, будто диаметр у советских папирос точно такой, как у патронов, чтобы в случае необходимости можно было на тех же станках запустить выпуск боеприпасов.
В блокаду редкостью был не только табак, но и спички. На 3-й государственной конфетно-шоколадной фабрике выпускали в первые годы блокады так называемые «спичечные книжечки», покрытые серой рифленые картонные полоски — чтобы воспользоваться спичкой, надо было оторвать ее от других. Спички также выпускали на «Минерале», «Опытном заводе», Петроградском промкомбинате и в Грузино, под Ленинградом.
В 1941 году часть оборудования фабрики Урицкого, выпускавшей еще в первой половине года папиросы «Фестивальные», «Зефир», «Северная Пальмира», была эвакуирована на Урал; производственная мощность предприятия существенно сократилась. Да и с сырьем возникли проблемы. Вместо табака стала поступать махорка, обработка которой требует иного оборудования. Только к 1942 году удалось наладить производство махорки, однако сырья поступало все меньше.
В 1942 году на фабрике было налажено производство мин, снарядов, ручных гранат и другой военной продукции — и одновременно производство суррогата махорки из опавших листьев, изготовление медикаментов. Махорку, смешанную с листьями клена и дуба, выпускавшуюся фабрикой Урицкого, в народе называли «матрасом моей бабушки». Но в этом «матрасе» были не только листья клена и дуба. Потом к ним стали добавлять листья осины и липы.
На заводе Макса Гельца, упоминавшемся в главе о фабрике А. Н. Шапошникова, во время войны выпускали пулеметы. Из-за недостатка металла заводские умельцы решили заменить металлические колеса на деревянные. На фронте такой пулемет прозвали Максимом Ленинградским.
Солдаты и матросы, защищавшие Ленинград, ежедневно получали 20 граммов махорки или 10 граммов табака на человека. Бойцам на фронте курево лучше всего помогало скрашивать тяготы походной жизни и однообразие пребывания в землянке. Речь, таким образом, шла о моральном факторе, о настроении в армии. Дело было чуть ли не стратегической важности. Солдаты мрачнели и нервничали, когда им нечего было курить, даже перебои в снабжении пищей сносили спокойнее, чем отсутствие табака. На Ленинградский фронт табак, естественно, поступал из города. Но запасы табака в городе подходили к концу. Оставить фронтовиков без курева даже на короткое время было недопустимо. Поиск заменителей табачных листьев велся в институтских лабораториях.
На пивоваренных заводах Ленинграда обнаружили 27 тонн хмеля. Он был полностью использован как примесь (10-12%) к табакам. К табаку, как уже говорилось, стали примешивать сухие опавшие листья осины, березы, дуба, клена и других деревьев. Пробные партии Табаков с примесью каждого вида листьев показали, что наиболее приемлемыми для курения являются листья клена. Эти листья собирали работницы фабрик и школьники. Листья просушивали на ветру, упаковывали в мешки и на военных машинах доставляли на фабрики, где после технологической обработки примешивали (до 20%) к табакам. Всего было использовано около 80 тонн листьев. Под полами цехов фабрик собирали табачную пыль и как никотинную «приправу» смешивали с табаком. Бумаги не было, поэтому табак по пачкам не расфасовывали, а упаковывали в мешки весом до 20 килограммов.
Большую изобретательность при изготовлении суррогатов табака проявил тогда главный табачный мастер фабрики имени Урицкого, В. И. Иоаниди. Обработанные в определенных пропорциях с хмелем и табачной пылью листья деревьев напоминали курильщикам вкус натурального табака. Успешное применение суррогатов дало возможность снабжать солдат куревом бесперебойно.
По желанию солдаты могли обменять 300 граммов табака на 200 граммов шоколада, или 300 граммов сахара, или 300 граммов конфет. Однако желающих пойти на такой обмен почти не находилось. Хотя эрзац-табак при курении трещал в трубке или «козьей ножке», словно туда подсыпали пороху, и оставлял во рту неприятный привкус, бойцы предпочитали табачное довольствие кондитерским изделиям.
Блокадные остряки не оставили без внимания табачные суррогаты. Папиросы, изготовленные из сухих древесных листьев, получили название «Золотая осень». Махорку, приготовленную из мелко истолченной древесной коры, в зависимости от степени крепости называли по-разному: «Стеноглаз», «Вырви глаз», «Память Летнего сада», «Смерть немецким фашистам», «Сено, пропущенное через лошадь». Табак из березово-кленовых листьев назывался «беркленом», а самого низкого качества эрзац-табак — БТЩ (бревна, тряпки, щепки).
Фольклор напоминал забывчивым, что в обстреливавшемся городе нужно постоянно было быть начеку: «Завернул козью ножку — получай “зажигалку”». Стоило на минуту расслабиться, и происходила трагедия.
Во время войны на упомянутой выше фабрике Урицкого работал детсад. На Нюрнбергском процессе в качестве одного из обвинительных документов фигурировала
Табачники фабрики им. Урицкого участвовали и в оборонных работах. По распоряжению военного командования, фабрике было поручено построить два ДЗОТа, а они построили четыре. Созданная на фабрике команда МПВО оказывала горожанам бытовые услуги и посильную медицинскую помощь. На фабрике был организован стационар. Работницы (а на фабрике в блокаду работали преимущественно женщины) собрали большие средства в фонд обороны и на строительство танка «Ленинградский табачник».
Со снабжением ленинградцев табаком становилось, между тем, все хуже, да и спички давно вышли. Изредка кому-то удавалось достать пачку папирос «Богатырь», «Метро», «Луч». Еще реже попадались папиросы в пачках без названия. 9 июля 1942 года Лукницкий записал: «Все крутят самокруты, у всех вместо спичек — лупы, в солнечные дни чуть не все население пользуется для добывания огня линзами всех сортов и любых назначений». Спички к тому времени стали делать и на фабрике при Лесотехнической академии им. С. М. Кирова.
14 июля 1942 года с упоминавшимся выше Винокуровым случилась неприятность — он потерял пластмассовый мундштук. Он отметил в своем дневнике: «Обойтись без мундштука трудно: неприятно брать в рот табак, да к тому же много табаку пропадает напрасно.
В городе на рынке, если поискать, то можно купить мундштук кустарного производства, но в город я попаду не скоро, а кроме этого, вряд ли решусь израсходовать на покупку даже такой важной вещи 200 г хлеба — почти половину дневной порции.
Попытался сделать мундштук самостоятельно. Вырезал складным ножом из дубовой палочки подобие этой принадлежности для курения и отчасти прожег, отчасти просверлил дыру. Получилась грубая вещь, но вполне пригодная для употребления».
15 июля Лукницкого, проходившего по Невскому проспекту, окликнула какая-то женщина: «Товарищ военный! Папирос не нужно?» — «Не нужно!» Выяснилось, что пачка папирос в те дни стоила 150 рублей.
Во второй половине 1942 года в Ленинграде утвердилось слово «дистрофик». Все слабое, небольших размеров называли «дистрофичным». Папиросы небольших размеров, выпуск которых наладили в городе в том году, называли «дистрофиками» — так называли и подавляющее большинство горожан.
В конце сентября 1942 года в воинских частях и на военных заводах прекратили выдачу табака ввиду истощения запасов, поэтому цены на него выросли вдвое, сто граммов табака приравняли в цене к килограмму хлеба. Пациенты больниц, лишившись табаку, начали курить все, что только можно, — дубовые и липовые листья, хмель, чай и т. д.
В ноябре табак стал еще дороже — сто граммов отдавали уже за два килограмма хлеба или 700 рублей, т. е. вчетверо дороже, чем тремя неделями раньше. Да и такими большими партиями, как сто граммов, уже почти никто и не пытался торговать. Обычно владелец стограммовой пачки делил ее на 5-10 частей и продавал в розницу. «Очень мучаюсь из-за отсутствия табака. Страшно хочется курить, а курить нечего», — записал в дневнике художник В. И. Малагис 13 ноября 1942 года.
7 апреля 1943 года писатель В. Вишневский, который тоже вел дневник, отметил, что в Ленинград «пришел кавказский табак, — работает табачная фабрика», однако не сказал — какая, хотя мы знаем: имени Урицкого. Между тем, из этого замечания становится ясно, что в городе появился настоящий табак, что начали делать курево из настоящего табака, а не из суррогата и кленовых листьев. «Кавказский» же табак — это папиросы табачной фабрики № 2 в Тбилиси, откуда они поставлялись в Ленинград уже с 1942 года вместе с курительным «Грузтабаком».
Но к осени с табаком опять начались перебои. На фабрике им. Урицкого осенью 1943 года все силы были брошены на сбор листьев. В экспозиции Музея обороны Ленинграда можно увидеть копию плаката (оригинал хранится в фондах Музея истории Петербурга), который был выпущен в предпоследний блокадный год на фабрике. Вот его текст:
«Табак поступал к нам из Крыма. Из Кавказа, из Узбекистана и из других юго-восточных республик. В прошлом году завоз табачного сырья в Ленинград был чрезвычайно затруднен.
Но… фабрика должна была работать. Фронт должен получать курево. (Вот тогда-то, осенью 1942 года, на фабрике зародилась мысль смягчить потребность в дефицитном сырье.) Используя древесный лист как дополнитель к махорочному сырью, мы значительно увеличили объем выпуска готовой продукции для фронта, дали немалый доход в государственный фонд.
За октябрь 1943 года нам надлежит собрать и просушить 35 тонн кленового листа.
Собирать надо исключительно кленовый лист!
Кленовый лист более эластичен, пластина листа очень выгодна для обработки и дает хорошее волокно. По вкусовым качествам кленовый лист как дополнительный компонент в махорочный табак не только не меняет вкусовые качества, аромат и крепость махорки, но значительно смягчает и облагораживает курительные свойства махорочного табака.
Трудящиеся фабрики им. Урицкого!
Торопитесь выполнить свой долг!
17 дней осталось до конца октября!
В тексте этого обращения поражает цифра — 35 тонн! Столько нужно было собрать листьев, каким-то образом доставить их на фабрику, высушить, обработать… Собирали листья преимущественно на бульваре Большого проспекта Васильевского острова.
5 января 1944 года в Ленинграде было разрешено выдавать «спичек — рабочим, ИТР и служащим по 15 книжечек, иждивенцам по 8 книжечек». По сравнению с 1942 годом, когда выдавали по 3 «книжечки», это служило знаком того, что жизнь налаживается, ибо без огня, что без хлеба. Бывали случаи, когда люди радовались тому, что им удалось достать пару спичек.
И в заключение этой самой печальной главы в истории нашего города — о том, о чем, к сожалению, мало кто сегодня знает. 30 апреля 1944 года в Соляном переулке открылась выставка «Героическая оборона Ленинграда», которая в 1946 году была преобразована в музей. Тысячи ленинградцев приносили сюда предметы и документы блокадной поры. Со временем музей занял площадь в 37 тысяч квадратных метров.
Сегодня в фондах музея хранятся самодельные зажигалки блокадного времени, сделанные из патронов безвестными умельцами, портсигары с выбитыми на них словами «Смерть фашистским оккупантам!», пачки папирос, табака, спички. В экспозиции представлены папиросы «Nord», любительский табак «Ялта», курительная махорка «Танк» (ну и убойная, наверное, была!), карточки на получение 100 граммов табака или 200 штук папирос, кисеты с вышитыми словами: «Знай, что сердцем я с тобою и горжусь, что ты в бою!» или «От детей Ленинграда», записки, на которых карандашом кем-то в блокаду написано: «Когда нет хлеба, курящему человеку невыносимо без табака, и на заводе составлялись бесчисленные списки курящих на получение табака, чтоб облегчить их жизнь, полную трудностей…» или «Кто мало работает, учесть при выдаче табака».
Все это — лишь малая толика того, чем когда-то был замечателен этот уникальный музей, экспонаты которого собирали участники обороны Ленинграда. Отчасти поэтому так скуп наш рассказ о «бабушкином матрасе» и прочих атрибутах блокадной поры. Осталось лишь сказать, что о табаке в годы войны сочинялись песни (упомяну «Махорочку» К. Листова и «Давай закурим, товарищ мой» М. Табачникова), которые потом ветераны пели в дружеском кругу как воспоминание о нелегкой военной поре.