вопли видоплясова достоевский что такое
«Вопли Видоплясова»
Знакомы ли вы, глубокоуважаемый читатель, с творчеством Федора нашего Михайловича Достоевского? Говорите, знакомы? Сейчас узнаем. Итак, диалог.
«— Так он стихи напечатать хочет, дядюшка?
— Печатать, братец. Это уж решено — на мой счет, и будет выставлено на заглавном листе: крепостной человек такого-то, а в предисловии Фоме от автора благодарность за образование. Посвящено Фоме. Фома сам предисловие пишет. Ну, так представь себе, если на заглавном-то листе будет написано: „Сочинения Видоплясова“».
Конечно, кто-то, безусловно, узнал процитированное произведение классика. Но позволим себе предположить, что большинство читателей все-таки затруднится ответить, откуда этот диалог. Однако фамилия-то Видоплясов знакома, не правда ли? И уж тем более знакомо словосочетание «Вопли Видоплясова». Именно это название лакей Видоплясов из романа Федора Достоевского «Село Степанчиково и его обитатели» хотел видеть на обложке своей будущей книги. И именно так называется самая популярная украинская рок-группа. «Вопли Видоплясова», или просто «ВВ», — это название знают даже те, кто практически не интересуется современной музыкой.
Человек соткан из амбиций. По крайней мере, в молодости. Когда тебе еще нет двадцати пяти, мир кажется открытой книгой с чистыми листами, куда ничего не стоит вписать свое имя.
Все было легко, просто и обычно. Однажды, а именно в мае 1986 года, в комнате на одиннадцатом этаже общежития?15 Киевского политеха встретились трое молодых людей — Олег Скрипка, Александр Пипа и Юрий Здоренко. Встреча эта, как говорят сами музыканты, оказалось «роковой и решающей». В том смысле, что ребята решили создать новую рок-группу. Что, надо сказать, вполне характерно для тех времен. Рок стал выходить из подполья, и хотя до «всеобщего рокерского счастья» было еще далеко, появилась по крайней мере возможность свободно играть.
Имеет ли какое-то значение то, что они были, так сказать, не очень дружны с музыкой? Да в общем-то, нет. Главное, что музыку ребята любили, хотя как играть ее, представление имели самое смутное. Точнее, не было у них музыкального образования. «Но не боги горшки обжигают». Олег Скрипка окончил КПИ, некоторое время работал инженером на военном заводе, первая профессия Юрия Здоренко — водопроводчик, а Александр Пипа никогда не скрывал, что из музыкальной школы его выгнали еще на заре его славного детства. «Я ни разу не встречал басиста, который играл бы хуже меня», — говорит о себе музыкант. Пришедший чуть позже в группу ударник Сергей Сахно учился барабанному делу у своего знакомого из киевского мюзик-холла.
Есть группа, значит, нужно название. В ту пору Александр Пипа зачитывался Достоевским (еще одно подтверждение известного факта, что украинские рок-музыканты — самые читающие рок-музыканты в мире), он-то и предложил назвать группу «Вопли Видоплясова». Весной 1987 года «ВВ» становятся членами вновь образованного киевского рок-клуба, а осенью дают первый концерт. Первыми зрителями, оценившими безудержный драйв группы, были активисты рок-клуба. Спустя месяц «ВВ» произвели фурор, выступив на кинофестивале «Молодость», проходившем в киевском Доме кино. «Плач Ярославны», «Товарищ майор», «Я летел», «Идет дежурство», «Заднє око», «Пісенька» и, конечно же, суперхит всех времен и народов «Танці» — песни «ВВ» быстро стали популярными, как и появившийся вскоре дебютный альбом группы «Хай живе ВВ!». Надо сказать, что языковой барьер отнюдь не мешал фанатам во многих странах воспринимать песни «ВВ». Конечно, были скептики, утверждавшие, что рок на украинском языке — это нонсенс. Но ведь в 60–70-х была такая же ситуация с русским языком: рок должен исполняться только на английском — это аксиома, и, по мнению рокеров, иначе и быть не могло. И когда молодая группа «Машины Времени» (позже ставшая «Машиной Времени») в 1970-м году вдруг начала петь на русском, то публика, собравшаяся на концерте в московском ДК «Энергетик», поначалу даже неодобрительно свистела. Это потом уже русскоязычные песни «Машины» и других рок-групп стали хитами.
У музыкантов «ВВ» никогда не было, так сказать, «языковых предрассудков». Однако рок на украинском языке поначалу воспринимался несколько настороженно. Но потом все стало на свои места, и уже не только в Украине, но и в России фанаты распевали «Танці» и другие забойные хиты «ВВ». «Открытие» Москвы произошло в июне 1988 года, когда «ВВ» впервые дали концерт в российской столице, вместе с киевскими командами «Коллежский асессор» и «Раббота Хо» выступив в знаменитой «Горбушке» — зале московского ДК имени Горбунова.
«До 1988 года „Вопли Видоплясова“ играли панк, хардрок, — рассказывал Олег Скрипка в интервью газете „Высокий замок“. — А в 1988-м мы впервые попали за границу — в Польшу, где выступали в Варшаве на таком себе антисоветском съезде украинцев всего мира и были единственными представителями из Украины. После официальной части начали петь украинские песни и ощутили потрясающий драйв, не меньший, чем на рок-концерте. Это путешествие стало для нас толчком писать песни с элементами украинского мелоса, ритмов украинских танцев». В общем-то говоря, «ВВ» недолго искали свой стиль. Еще до образования «Воплей Видоплясова» Юрий Здоренко и Александр Пипа играли в хэви-металл-группе «SOS». Однако после встречи с Олегом Скрипкой с тяжелым металлом было покончено. Ныне группа играет музыку. А вот какую, как определить стиль «ВВ»? Вряд ли на этот вопрос можно дать абсолютно точный ответ. Смесь стилей, языков, музыкальных направлений — вот что такое музыка «ВВ». Некоторые музыкальные критики определяют стиль «Воплей» как «укропанк». Но на самом деле не в названиях дело. Главное — драйв, энергия, которая буквально с первых аккордов заводит зал.
«ВВ» быстро набирали обороты, буквально за год-два став едва ли не самой известной украинской группой. После покорения Москвы и России они «взялись» за Запад. Вначале было выступление в Польше, а затем «ВВ» заинтересовали известную продюсерскую фирму «Янус», которая организовала тур группы по Франции и Швейцарии. В рамках этого турне «Вопли» выступили на фестивале «Весна в Бурже» (французском аналоге «Таврийских игр»), после чего в газете «Монд» появилась статья о «ВВ», ставшая первой публикацией о группе в западной прессе. В конце концов французы переманили «Вопли Видоплясова». Что, в общем-то, неудивительно. В начале 1990-х годов в Украине зарабатывать себе на жизнь музыкой было совсем нелегко. И потому музыканты и переехали в более спокойную и стабильную Францию — с весны 1991 года начинается так называемый «французский период» группы.
Гастроли, концерты, телевидение, пресса, новые альбомы — «ВВ» никогда не оставались во Франции без внимания. А Олег Скрипка даже женился на француженке Мари Рибо и устроился на должность художественного руководителя девичьего хора в парижском театре Филиппа де Купле. Правда, вместе с успехами начались и проблемы. Летом 1989 года из «ВВ» ушел Юрий Сахно, его место за ударными занял барабанщик Александр Комиссаренко, до этого игравший в киевской команде «Квартира 50». Через полтора года группу покинул Юрий Здоренко. Его подменяют по очереди Александр Редько, Алексей Дегтярь, затем, когда группа находилась уже во Франции, — Филипп Можа, Феликс Ле Барс и Кристоф Жерар. Покинул коллектив и Александр Комиссаренко, вместо него за барабаны сел француз Стефан Муфлие. Конечно, все эти перестановки не радовали «отцов-основателей» «ВВ» Пипу и Скрипку. Но по большому счету, это не сильно повлияло на группу, ведь ротация состава — обычное дело в музыкальном мире, редким коллективам удается сохранить свой первоначальный состав. Главное — стержень «Воплей Видоплясова»: вместе остались Скрипка и Пипа.
«Наверно, теперь уже ни за что на свете не стал бы жить в Париже. Сложный город для жизни», — сказал однажды Олег Скрипка. Что правда, то правда. Париж хоть и стоит мессы, но и очень требователен к кумирам. Экспрессия и «раздолбайский» стиль «Воплей» привлекали французскую публику. Но будем откровенны — не более того. О былой популярности на родине (подразумевая здесь под словом «родина» просторы бывшего СССР) можно было только мечтать. Возвращение «блудных сыновей» не было триумфальным, скорее наоборот, группу изрядно подзабыли, и завоевывать сердца слушателей пришлось практически с нуля. Что радовало, так это возвращение в группу барабанщика Сергея Сахно и приход нового, очень энергичного гитариста Евгения Рогачевского.
Надо сказать, что «ВВ» недолго пребывали на задворках отечественного шоу-бизнеса. Очень вовремя пришла «Весна» — клип, снятый на киностудии «Мосфильм», становится хитом телепространства. Затем музыканты выпустили в Москве альбом «Музыка», записанный еще в Париже. Этот альбом, который, помимо прочего, отправился в космос вместе с первым украинским космонавтом Леонидом Каденюком на американском «Шаттле», ознаменовал окончательное и бесповоротное возвращение «Воплей Видоплясова» на отечественное рок-пространство. Правда, «Музыка» стала отправной точкой для целой череды скандалов и судебных разбирательств. Тема эта, может быть, и не слишком приятная, однако так или иначе это часть истории группы. Банально, но факт: шоу-бизнес — это не только слава, деньги и толпы поклонниц, дежурящих под подъездом кумира. В этом мире жестокие законы, и горе тому, кто пытается выйти из-под контроля акул этого самого шоу-бизнеса.
В 1997 году «Вопли Видоплясова» подписали долгосрочный контракт с известной звукозаписывающей фирмой «Gala Records». После выхода альбома «Музыка» фанаты, да и сами музыканты, ждали выхода следующего альбома, благо материала, и очень качественного, за время «творческой командировки» во Францию набралось предостаточно. Однако фирма по непонятным причинам тянула с выпуском очередного диска, что, естественно, никак не радовало музыкантов. В конце концов «ВВ» попытались заключить контракт с фирмой «Real Records», что, в свою очередь, вызвало неудовольствие «Gala Records». В общем, вместо того чтобы писать и играть, музыканты «ВВ» вынуждены были заниматься отстаиванием своих прав в суде.
Раз мы уже заговорили о скандалах, то придется коснуться темы, без которой просто невозможен рассказ о жизни рокзвезд. Если судить по некоторым публикациям в средствах массовой информации, рокеры (да и вообще практически все, кто имеет отношение к шоу-бизнесу, как отечественному, так и иностранному) — это, как минимум, исчадия ада. Ну по крайней мере, алкоголики и представители нетрадиционных сексуальных меньшинств. Не миновала чаша сия и музыкантов «ВВ». «О нас ходит масса нелепостей и слухов. Сначала говорили, что „вэвэшники“ пьяницы и дебоширы, — говорил Олег Скрипка в интервью „Музыкальной газете“, — они в каком-то городе, где мы никогда не были, в каком-то отеле что-то разбили, там напились с кем-то, подрались с тем, кого я вообще не знаю. Сейчас более того: „ВВ“ — гомосексуалисты, наркоманы и все такое прочее. Но в общем-то, слухи — хороший индикатор. Это тайное стремление общества. Люди наделяют своих кумиров теми чертами, которые в них самих таятся. Поэтому наркомания и повальное пьянство — это латентные какие-то стороны личности среднего гражданина».
Слава богу, не одними только скандалами живет «ВВ». Жизнь группы за годы выступлений была наполнена массой более приятных событий. Среди самых интересных: проект «Весна-2000» — совместные концерты в Москве и Киеве вместе с группой «Мумий Тролль», туры по Великобритании, Германии, выступление «ВВ» в шоу-программе, посвященной приезду в Киев команды «Формулы-1» «Мак-Ларен». В рамках этого шоу на Крещатике состоялись заезды уникального двухместного болида «Мак-Ларен». Олег Скрипка был в числе девяти избранных (и единственным украинским музыкантом), кому на себе довелось испытать, что такое «Формула-1».
И напоследок, как и полагается, о творческих планах «Воплей Видоплясова». К счастью, уже давно прошло то время, когда «ВВ» и другим украинским группам приходилось доказывать, что украинский рок — это данность, которую никто не в силах оспорить. Так что планы Олега Скрипки, Александра Пипы и других музыкантов «Воплей Видоплясова» достаточно просты — писать новые песни, выступать на концертах, выпускать новые альбомы. И радовать слушателей и зрителей своей музыкой.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.
Вопли видоплясова достоевский что такое
Не только персонаж полковника Ростанева связывает «Село Степанчиково» с «Братьями Карамазовыми». Другая нить протягивается от лакея Видоплясова к карамазовскому лакею Смердякову.
Одна из самых зловещих и трагических фигур в мире Достоевского при первом своем воплощении носит характер комический. Но странно – даже и в этом шутовском обличий, она не смешит. «Видоплясов был еще молодой человек, для лакея одетый прекрасно, не хуже иного губернского франта. Лицом он был бледен и даже зеленоват; нос имел большой с горбинкой, тонкий, необыкновенно белый, как будто фарфоровый. Улыбка на тонких губах его выражала какую-то грусть, и однако же, деликатную грусть. Глаза большие, выпученные и как будто стеклянные, смотрели необыкновенно тупо и однако же, все таки, просвечивалась в них деликатность. Тонкие, мягкие ушки были заложены из деликатности ватой. Длинные белобрысые и жидкие волосы его были завиты в кудри и напомажены. Ручки его были беленькие, чистенькие, вымытые чуть ли не в розовой воде. Роста он был небольшого, дряблый и хилый, «и на ходу как-то особенно приседал».
Он, как и Смердяков, жил в Москве, презирает деревню, пишет стихи, «Вопли Видоплясова», нахватался идеек. «Все отличительные люди говорили, – заявляет он, – что я совсем на иностранца похож, преимущественно чертами лица». Культуру он воспринимает по-лакейски, как «деликатность» и щегольство, сходит с ума от чувства собственного достоинства и желает переменить свою фамилию на более изящную, вроде: Олеандров, Тюльпанов, Эссбукетов.
Герои Достоевского характеризуются прежде всего речью; все незабываемые интонации резонера Смердякова уже даны в «лакейской речи» Видоплясова. «Неосновательная фамилия-с, – рассуждает тот. – Так-с. Изображает собой всякую гнусность-с. Это подлинно-с, что через родителя моего, я, таким образом, пошел на веки страдать-с, так как суждено мне моим именем многие насмешки принять и многие горести произойти. »
Видоплясов благоговеет перед «философом» Фомой Фомичем. Помещик Бахчеев говорит племяннику Ростанева: «А только он (Фома) у дядюшки вашего лакея Видоплясова чуть не в безумие ввел, ученый-то твой! Ума решился Видоплясов-то из-за Фомы Фомича». Так намечаются будущие отношения между лакеем Смердяковым и «ученым братом», «философом» Иваном Карамазовым.
Вопли видоплясова достоевский что такое
— Дядюшка! — сказал я, — наконец-то я вас дождался.
— Друг мой, я и сам-то рвался к тебе. Вот только кончу с Видоплясовым, и тогда наговоримся досыта. Много надо тебе рассказать.
— Как, еще с Видоплясовым! Да бросьте вы его, дядюшка.
— Еще только каких-нибудь пять или десять минут, Сергей, и я совершенно твой. Видишь: дело.
— Да он, верно, с глупостями, — проговорил я с досадою.
— Да что сказать тебе, друг мой? Ведь найдет же человек, когда лезть с своими пустяками! Точно ты, брат Григорий, не мог уж и времени другого найти для своих жалоб? Ну, что я для тебя сделаю? Пожалей хоть ты меня, братец. Ведь я, так сказать, изнурен вами, съеден живьем, целиком! Мочи моей нет с ними, Сергей!
И дядя махнул обеими руками с глубочайшей тоски.
— Да что за важное такое дело, что и оставить нельзя? А мне бы так нужно, дядюшка.
— Эх, брат, уж и так кричат, что я о нравственности моих людей не забочусь! Пожалуй, еще завтра пожалуется на меня, что я не выслушал, и тогда.
И дядя опять махнул рукой.
— Ну, так кончайте же с ним поскорее! Пожалуй, и я помогу. Взойдемте наверх. Что он такое? чего ему? — сказал я, когда мы вошли в комнаты.
— Да вот, видишь, друг мой, не нравится ему своя собственная фамилия, переменить просит. Каково тебе это покажется?
— Фамилия? Как так. Ну, дядюшка, прежде чем я услышу, что он сам скажет, позвольте вам сказать, что только у вас в доме могут совершаться такие чудеса, — проговорил я, расставив руки от изумления.
— Эх, брат! эдак-то и я расставить руки умею, да толку-то мало! — с досадою проговорил дядя. — Поди-ка, поговори-ка с ним сам, попробуй. Уж он два месяца пристает ко мне.
— Неосновательная фамилия-с! — отозвался Видоплясов.
— Да почему ж неосновательная? — спросил я его с удивлением.
— Так-с. Изображает собою всякую гнусность-с.
— Да почему же гнусность? Да и как ее переменить? Кто переменяет фамилии?
— Помилуйте, бывают ли у кого такие фамилии-с?
— Я согласен, что фамилия твоя отчасти странная, — продолжал я в совершенном недоумении, — но ведь что ж теперь делать? Ведь и у отца твоего была такая ж фамилия?
— Это подлинно-с, что через родителя моего я таким образом пошел навеки страдать-с, так как суждено мне моим именем многие насмешки принять и многие горести произойти-с, — отвечал Видоплясов.
— Бьюсь об заклад, дядюшка, что тут не без Фомы Фомича! — вскричал я с досадою.
— Ну, нет, братец, ну, нет; ты ошибся. Действительно, Фома ему благодетельствует. Он взял его к себе в секретари; в этом и вся его должность. Ну, разумеется, он его развил, наполнил благородством души, так что он даже, в некотором отношении, прозрел. Вот видишь, я тебе всё расскажу.
— Это точно-с, — перебил Видоплясов, — что Фома Фомич мои истинные благодетели-с, и, бымши истинные мне благодетели, они меня вразумили моему ничтожеству, каков я есмь червяк на земле, так что чрез них я в первый раз свою судьбу предузнал-с.
— Вот видишь, Сережа, вот видишь, в чем всё дело, — продолжал дядя, заторопившись по своему обыкновению. — Жил он сначала в Москве, с самых почти детских лет, у одного учителя чистописания в услужении. Посмотрел бы ты, как он у него научился писать: и красками, и золотом, и кругом, знаешь, купидонов наставит, — словом, артист! Илюша у него учится; полтора целковых за урок плачу. Фома сам определил полтора целковых. К окрестным помещикам в три дома ездит; тоже платят. Видишь, как одевается! К тому же пишет стихи.
— Стихи! Этого еще недоставало!
— Стихи, братец, стихи, и ты не думай, что я шучу, настоящие стихи, так сказать, версификация, и так, знаешь, складно на все предметы, тотчас же всякий предмет стихами опишет. Настоящий талант! Маменьке к именинам такую рацею соорудил, что мы только рты разинули: и из мифологии там у него, и музы летают, так что даже, знаешь, видна эта. как бишь ее? округленность форм, — словом, совершенно в рифму выходит. Фома поправлял. Ну я, конечно, ничего и даже рад, с моей стороны. Пусть себе сочиняет, только б не накуролесил чего-нибудь. Я, брат Григорий, тебе ведь, как отец, говорю. Проведал об этом Фома, просмотрел стихи, поощрил и определил к себе чтецом и переписчиком, — словом, образовал. Это он правду говорит, что облагодетельствовал. Ну, эдак, знаешь, у него и благородный романтизм в голове появился и чувство независимости, — мне всё это Фома объяснял, да я уж, правда, и позабыл; только я, признаюсь, хотел и без Фомы его на волю отпустить. Стыдно, знаешь, как-то. Да Фома против этого; говорит, что он ему нужен, полюбил он его; да сверх того говорит: «Мне же, барину, больше чести, что у меня между собственными людьми стихотворцы; что так какие-то бароны где-то жили и что это en grand [1] ». Ну, en grand, так en grand! Я, братец, уж стал его уважать — понимаешь. Только бог знает, как он повел себя. Всего хуже, что он до того перед всей дворней после стихов нос задрал, что уж и говорить с ними не хочет. Ты не обижайся, Григорий, я тебе, как отец, говорю. Обещался он еще прошлой зимой жениться: есть тут одна дворовая девушка, Матрена, и премилая, знаешь, девушка, честная, работящая, веселая. Так вот нет же теперь: не хочу, да и только; отказался. Возмечтал ли он о себе, или рассудил сначала прославиться, а потом уж в другом месте искать руки.
— Более по совету Фомы Фомича-с, — заметил Видоплясов, — так как они истинные мои доброжелатели-с.
— Ну, да уж как можно без Фомы Фомича! — вскричал я невольно.
— Эх, братец, не в том дело! — поспешно прервал меня дядя, — только видишь: ему теперь и проходу нет. Та девка бойкая, задорная, всех против него подняла: дразнят, уськают, даже мальчишки дворовые его вместо шута почитают.
— Более через Матрену-с, — заметил Видоплясов, — потому что Матрена истинная дура-с и, бымши истинная дура-с, притом же невоздержная характером женщина, через нее я таким манером-с пошел жизнию моею претерпевать-с.
— Эх, брат Григорий, говорил я тебе, — продолжал дядя, с укоризною посмотрев на Видоплясова, — сложили они, видишь, Сергей, какую-то пакость в рифму на его фамилию. Он ко мне, жалуется, просит, нельзя ли как-нибудь переменить его фамилию, и что он давно уж страдал от неблагозвучия.
— Необлагороженная фамилия-с, — ввернул Видоплясов.
— Ну, да уж ты молчи, Григорий! Фома тоже одобрил. то есть не то чтоб одобрил, а видишь, какое соображение: что если, на случай, придется стихи печатать, так как Фома прожектирует, то такая фамилия, пожалуй, и повредит, — не правда ли?
— Так он стихи напечатать хочет, дядюшка?
— Печатать, братец. Это уж решено — на мой счет, и будет выставлено на заглавном листе: крепостной человек такого-то, а в предисловии Фоме от автора благодарность за образование. Посвящено Фоме. Фома сам предисловие пишет. Ну, так представь себе, если на заглавном-то листе будет написано: «Сочинения Видоплясова».
— «Вопли Видоплясова-с», — поправил Видоплясов.
— Ну, вот видишь, еще и вопли! Ну, что за фамилия Видоплясов? Даже деликатность чувств возмущает; так и Фома говорил. А все эти критики, говорят, такие задорные, насмешники; Брамбеус, например. Им ведь всё нипочем! Просмеют за одну только фамилию; так, пожалуй, отчешут бока, что только почесывайся, — не правда ли? Вот я и говорю: по мне, пожалуй, какую хочешь поставь фамилию на стихах — псевдоним, что ли, называется — уж не помню: какой-то ним. Да нет, говорит, прикажите по всей дворне, чтоб меня уж и здесь навеки новым именем звали, так чтоб у меня, сообразно таланту, и фамилия была облагороженная.
— Бьюсь об заклад, что вы согласились, дядюшка.
— Я, брат Сережа, чтоб уж только с ними не спорить: пускай себе! Знаешь, тогда между нами недоразумение такое было с Фомой. Вот у нас и пошло с тех пор, что неделя, то фамилия, и всё такие нежные выбирает: Олеандров, Тюльпанов. Подумай, Григорий, сначала ты просил, чтоб тебя называли «Верный» — «Григорий Верный»; потом тебе же самому не понравилось, потому что какой-то балбес прибрал на это рифму «скверный». Ты жаловался; балбеса наказали. Ты две недели придумывал новую фамилию — сколько ты их перебрал, — наконец надумался, пришел просить, чтоб тебя звали «Уланов». Ну, скажи мне, братец, ну что может быть глупее Уланова? Я и на это согласился, вторичное приказание отдал о перемене твоей фамилии в Уланова. Так только, братец, — прибавил дядя, обращаясь ко мне, — чтоб уж только отвязаться. Три дня ходил ты «Уланов». Ты все стены, все подоконники в беседке перепортил, расчеркиваясь карандашом: «Уланов». Ведь ее потом перекрашивали. Ты целую десть голландской бумаги извел на подписи: «Уланов, проба пера; Уланов, проба пера». Наконец, и тут неудача: прибрали тебе рифму: «болванов». Не хочу болванова — опять перемена фамилии! Какую ты там еще прибрал, я уж и позабыл?
— Танцев-с, — отвечал Видоплясов. — Если уж мне суждено через фамилию мою плясуна собою изображать-с, так уж пусть было бы облагорожено по-иностранному: Танцев-с.
— Ну да, Танцев; согласился я, брат Сергей, и на это. Только уж тут они такую ему подыскали рифму, что и сказать нельзя! Сегодня опять приходит, опять выдумал что-то новое. Бьюсь об заклад, что у него есть наготове новая фамилия. Есть иль нет, Григорий, признавайся!
— Я действительно давно уж хотел повергнуть к вашим стопам новое имя-с, облагороженное-с.
— И не стыдно, и не стыдно тебе, Григорий? фамилия с помадной банки! А еще умный человек называешься! Думал-то, должно быть, сколько над ней! Ведь это на духах написано.
— Помилуйте, дядюшка, — сказал я полушепотом, — да ведь это просто дурак, набитый дурак!
— Что ж делать, братец? — отвечал тоже шепотом дядя, — уверяют кругом, что умен и что это всё в нем благородные свойства играют.
— Да развяжитесь вы с ним, ради бога!
— Послушай, Григорий! ведь мне, братец, некогда, помилуй! — начал дядя каким-то просительным голосом, как будто боялся даже и Видоплясова. — Ну, рассуди, ну, где мне жалобами твоими теперь заниматься! Ты говоришь, что тебя опять они чем-то обидели? Ну, хорошо: вот тебе честное слово даю, что завтра всё разберу, а теперь ступай с богом. Постой! что Фома Фомич?
— Почивать ложились-с. Сказали, что если будет кто об них спрашивать, так отвечать, что они на молитве сию ночь долго стоять намерены-с.
— Гм! Ну, ступай, братец, ступай! Видишь, Сережа, ведь он всегда при Фоме, так что даже его я боюсь. Да и дворня-то его потому и не любит, что он всё о них Фоме переносит. Вот теперь ушел, а, пожалуй, завтра и нафискалит о чем-нибудь! А уж я, братец, там всё так уладил, даже спокоен теперь. К тебе спешил. Наконец-то я опять с тобой! — проговорил он с чувством, пожимая мне руку. — А ведь я думал, брат, что ты совсем рассердился и непременно улизнешь. Стеречь тебя посылал. Ну, слава богу, теперь! А давеча-то, Гаврила-то каково? да и Фалалей, и ты — всё одно к одному! Ну, слава богу, слава богу! наконец-то наговорюсь с тобой досыта. Сердце открою тебе. Ты, Сережа, не уезжай: ты один у меня, ты и Коровкин.
— Но, позвольте, что ж вы там такое уладили, дядюшка, и чего мне тут ждать после того, что случилось? Признаюсь, ведь у меня просто голова трещит!
— А у меня цела, что ли? Она, брат, у меня уж полгода теперь вальсирует, голова-то моя! Но слава богу! теперь всё уладилось. Во-первых, меня простили, совершенно простили, с разными условиями, конечно; но уж я теперь почти совсем ничего не боюсь. Сашурку тоже простили. Саша-то, Саша-то, давеча-то. горячее сердечко! увлеклась немного, но золотое сердечко! Я горжусь этой девочкой, Сережа! Да будет над нею всегдашнее благословение божие. Тебя тоже простили, и даже, знаешь как? Можешь делать всё, что тебе угодно, ходить по всем комнатам и в саду, и даже при гостях, — словом, всё, что угодно; но только под одним условием, что ты ничего не будешь завтра сам говорить при маменьке и при Фоме Фомиче, — это непременное условие, то есть решительно ни полслова, — я уж обещался за тебя, — а только будешь слушать, что старшие. то есть я хотел сказать, что другие будут говорить. Они сказали, что ты молод. Ты, Сергей, не обижайся; ведь ты и в самом деле еще молод. Так и Анна Ниловна говорит.
Конечно, я был очень молод и тотчас же доказал это, закипев негодованием при таких обидных условиях.
— Послушайте, дядюшка, — вскричал я, чуть не задыхаясь, — скажите мне только одно и успокойте меня: я в настоящем сумасшедшем доме или нет?
— Ну вот, братец, уж ты сейчас и в критику! Уж и не можешь никак утерпеть, — отвечал опечаленный дядя. — Вовсе не в сумасшедшем, а так только, погорячились с обеих сторон. Но ведь согласись и ты, братец, как ты-то сам вел себя? Помнишь, что ты ему отмочил, — человеку, так сказать, почтенных лет?
— Такие люди не имеют почтенных лет, дядюшка.
— Ну уж это ты, брат, перескакнул! это уж вольнодумство! Я, брат, и сам от рассудительного вольнодумства не прочь, но уж это, брат, из мерки выскочило, то есть удивил ты меня, Сергей.
— Не сердитесь, дядюшка, я виноват, но виноват перед вами. Что же касается до вашего Фомы Фомича.
— Ну, вот уж и вашего! Эх, брат Сергей, не суди его строго: мизантропический человек — и больше ничего, болезненный! С него нельзя строго спрашивать. Но зато какой благородный, то есть просто благороднейший из людей! Да ведь ты сам давеча был свидетелем, просто сиял. А что фокусы-то эти иногда отмачивает, так на это нечего смотреть. Ну, с кем этого не случается?
— Помилуйте, дядюшка, напротив, с кем же это случается?
— Эх, наладил одно! Добродушия в тебе мало, Сережа; простить не умеешь.
— Ну, хорошо, дядюшка, хорошо! Оставим это. Скажите, видели вы Настасью Евграфовну?
— Эх, брат, о ней-то всё дело шло. Вот что, Сережа, и, во-первых, самое важное: мы все решили его завтра непременно поздравить с днем рождения, Фому-то, потому что завтра действительно его рождение. Сашурка добрая девочка, но она ошибается; так-таки и пойдем всем кагалом, еще перед обедней, пораньше. Илюша ему стихи произнесет, так что ему как будто маслом по сердцу-то, — словом, польстит. Ах, кабы и ты его, Сережа, вместе с нами, тут же поздравил! Он, может быть, совершенно простил бы тебя. Как бы хорошо было, если б вы помирились! Забудь, брат, обиду, Сережа, ведь ты и сам его обидел. Наидостойнейший человек!
— Дядюшка! дядюшка! — вскричал я, теряя последнее терпение, — я с вами о деле хочу говорить, а вы. Да знаете ли вы, повторяю опять, знаете ли вы, что делается с Настасьей Евграфовной?
— Как же, братец, что ты! чего ты кричишь? Из-за нее-то и поднялась давеча вся эта история. Она, впрочем, и не давеча поднялась, она давно поднялась. Я тебе только не хотел говорить об этом заранее, чтоб тебя не пугать, потому что они ее просто выгнать хотели, ну и от меня требовали, чтоб я ее отослал. Можешь представить себе мое положение. Ну, да слава богу! теперь всё это уладилось. Они, видишь ли, — уж признаюсь тебе во всем, — думали, что я сам в нее влюблен и жениться хочу; словом, стремлюсь к погибели, потому что действительно это было бы стремлением к погибели: они это мне там объяснили. так вот, чтоб спасти меня, и решились было ее изгнать. Всё это маменька, а пуще всех Анна Ниловна. Фома покамест молчит. Но теперь я их всех разуверил и, признаюсь тебе, уже объявил, что ты формальный жених Настеньки, что затем и приехал. Ну, это их отчасти успокоило, и теперь она остается, хоть не совсем, так, еще только для пробы, но все-таки остается. Даже и ты поднялся в общем мнении, когда я объявил, что сватаешься. По крайней мере, маменька как будто успокоилась. Анна Ниловна одна всё еще ворчит! Уж и не знаю, что выдумать, чтоб ей угодить. И чего это ей хочется, право, этой Анне Ниловне?
— Дядюшка, в каком вы заблуждении, дядюшка! Да знаете ли, что Настасья Евграфовна завтра же едет отсюда, если уж теперь не уехала? Знаете ли, что отец нарочно и приехал сегодня с тем, чтоб ее увезти? что уж это совсем решено, что она сама лично объявила мне сегодня об этом и в заключение велела вам кланяться, — знаете ли вы это, иль нет?
Дядя, как был, так и остался передо мной с разинутым ртом. Мне показалось, что он вздрогнул, и стон вырвался из груди его.
Не теряя ни минуты, я поспешил рассказать ему весь мой разговор с Настенькой, мое сватовство, ее решительный отказ, ее гнев на дядю за то, что он смел меня вызывать письмом; объяснил, что она надеется его спасти своим отъездом от брака с Татьяной Ивановной, — словом, не скрыл ничего; даже нарочно преувеличил всё, что было неприятного в этих известиях. Я хотел поразить дядю, чтоб допытаться от него решительных мер, — и действительно поразил. Он вскрикнул и схватил себя за голову.
— Где она, не знаешь ли? где она теперь? — проговорил он наконец, побледнев от испуга. — А я-то, дурак, шел сюда совсем уж спокойный, думал, что всё уж уладилось, — прибавил он в отчаянии.
— Не знаю, где теперь, только давеча, как начались эти крики, она пошла к вам: она хотела всё это выразить вслух, при всех. Вероятно, ее не допустили.
— Еще бы допустили! что б она там наделала! Ах, горячая, гордая головка! И куда она пойдет, куда? куда? А ты-то, ты-то хорош! Да почему ж она тебе отказала? Вздор! Ты должен был понравиться. Почему ж ты ей не понравился? Да отвечай же, ради бога, чего ж ты стоишь?
— Помилосердуйте, дядюшка! да разве можно задавать такие вопросы?
— Но ведь невозможно ж и это! Ты должен, должен на ней жениться. Зачем же я тебя и тревожил из Петербурга? Ты должен составить ее счастье! Теперь ее гонят отсюда, а тогда она твоя жена, моя родная племянница, — не прогонят. А то куда она пойдет? что с ней будет? В гувернантки? Но ведь это только бессмысленный вздор, в гувернантки-то! Ведь пока место найдет, чем дома жить? У старика их девятеро на плечах; сами голодом сидят. Ведь она ни гроша не возьмет от меня, если выйдет через эти пакостные наговоры, и она, и отец. Да и каково таким образом выйти — ужас! Здесь уж будет скандал — я знаю. А жалованье ее уж давно вперед забрано на семейные нужды: ведь она их питает. Ну, положим, я рекомендую ее в гувернантки, найду такую честную и благородную фамилью. да ведь черта с два! где их возьмешь, благородных-то, настоящих-то благородных людей? Ну, положим, и есть, положим, и много даже, что бога гневить! но, друг мой, ведь опасно: можно ли положиться на людей? К тому же бедный человек подозрителен; ему так и кажется, что его заставляют платить за хлеб и за ласку унижениями! Они оскорбят ее; она гордая, и тогда. да уж что тогда? А что если ко всему этому какой-нибудь мерзавец-обольститель подвернется. Она плюнет на него, — я знаю, что плюнет, — но ведь он ее все-таки оскорбит, мерзавец! все-таки на нее может пасть бесславие, тень, подозрение, и тогда. Голова трещит на плечах! Ах ты, боже мой!
— Дядюшка! простите меня за один вопрос, — сказал я торжественно, — не сердитесь на меня, поймите, что ответ на этот вопрос может многое разрешить; я даже отчасти вправе требовать от вас ответа, дядюшка!
— Что, что такое? Какой вопрос?
— Скажите, как перед богом, откровенно и прямо: не чувствуете ли вы, что вы сами немного влюблены в Настасью Евграфовну и желали бы на ней жениться? Подумайте: ведь из-за этого-то ее здесь и гонят.
Дядя сделал самый энергический жест самого судорожного нетерпения.
— Я? влюблен? в нее? Да они все белены объелись или сговорились против меня. Да для чего ж я тебя-то выписывал, как не для того, чтоб доказать им всем, что они белены объелись? Да для чего же я тебя-то к ней сватаю? Я? влюблен? в нее? Рехнулись они все, да и только!
— А если так, дядюшка, то позвольте уж мне всё высказать. Объявляю вам торжественно, что я решительно ничего не нахожу дурного в этом предположении. Напротив, вы бы ей счастье сделали, если уж так ее любите, и — и дай бог этого! дай вам бог любовь и совет!
— Но, помилуй, что ты говоришь! — вскричал дядя почти с ужасом. — Удивляюсь, как ты можешь это говорить хладнокровно. и. вообще ты, брат, всё куда-то торопишься, — я замечаю в тебе эту черту! Ну, не бессмысленно ли, что ты сказал? Как, скажи, я женюсь на ней, когда я смотрю на нее как на дочь, а не иначе? Да мне даже стыдно было бы на нее смотреть иначе, даже грешно! Я старик, а она — цветочек! Даже Фома это мне объяснил именно в таких выражениях. У меня отеческой любовью к ней сердце горит, а ты тут с супружеством! Она, пожалуй, из благодарности и не отказала бы, да ведь она презирать меня потом будет за то, что ее благодарностью воспользовался. Я загублю ее, привязанность ее потеряю! Да я бы душу мою ей отдал, деточка она моя! Всё равно как Сашу люблю, даже больше, признаюсь тебе. Саша мне дочь по праву, по закону, а эту я любовью моею себе дочерью сделал. Я ее из бедности взял, воспитал. Ее Катя, мой ангел покойный, любила; она мне ее как дочь завещала. Я образование ей дал: и по-французски говорить, и на фортепьяно, и книги, и всё. Улыбочка какая у ней! заметил ты, Сережа? как будто смеется над тобой, а меж тем вовсе не смеется, а, напротив, любит. Я вот и думал, что ты приедешь, сделаешь предложение; они и уверятся, что я не имею видов на нее, и перестанут все эти пакости распускать. Она и осталась бы тогда с нами в тишине, в покое, и как бы мы тогда были счастливы! Вы оба дети мои, почти оба сиротки, оба на моем попечении выросли. я бы вас так любил, так любил! жизнь бы вам отдал, не расстался бы с вами; всюду за вами! Ах, как бы мы могли быть счастливы! И зачем это люди всё злятся, всё сердятся, ненавидят друг друга? Так бы, так бы взял да и растолковал бы им всё! Так бы и выложил перед ними всю сердечную правду! Ах ты, боже мой!
— Да, дядюшка, да, это всё так, а только она вот и отказала мне.
— Отказала! Гм. А знаешь, я как будто предчувствовал, что она откажет тебе, — сказал он в задумчивости. — Но нет! — вскрикнул он, — я не верю! это невозможно! Но ведь в таком случае всё расстроится! Да ты, верно, как-нибудь неосторожно с ней начал, оскорбил еще, может быть; пожалуй, еще комплименты пустился отмачивать. Расскажи мне еще раз, как это было, Сергей!
Я повторил еще раз всё в совершенной подробности. Когда дошло до того, что Настенька удалением своим надеялась спасти дядю от Татьяны Ивановны, тот горько улыбнулся.
— Спасти! — сказал он, — спасти до завтрашнего утра!
— Но вы не хотите сказать, дядюшка, что женитесь на Татьяне Ивановне? — вскричал я в испуге.
— А чем же я и купил, чтоб Настю не выгнали завтра? Завтра же делаю предложение; формально обещался.
— И вы решились, дядюшка?
— Что ж делать, братец, что ж делать! Это раздирает мне сердце, но я решился. Завтра предложение; свадьбу положили сыграть тихо, по-домашнему; оно, брат, и лучше по-домашнему-то. Ты, пожалуй, шафером. Я уж намекнул о тебе, так они до времени никак тебя не прогонят. Что ж делать, братец? Они говорят: «для детей богатство!» Конечно, для детей чего не сделаешь? Вверх ногами вертеться пойдешь, тем более что в сущности оно, пожалуй, и справедливо. Ведь должен же я хоть что-нибудь сделать для семейства. Не всё же тунеядцем сидеть!
— Но, дядюшка, ведь она сумасшедшая! — вскричал я, забывшись, и сердце мое болезненно сжалось.
— Ну, уж и сумасшедшая! Вовсе не сумасшедшая, а так, испытала, знаешь, несчастия. Что ж делать, братец, и рад бы с умом. А впрочем, и с умом-то какие бывают! А какая она добрая, если б ты знал, благородная какая!
— Но, боже мой! он уж и мирится с этой мыслью! — сказал я в отчаянии.
— А что ж и делать-то, как не так? Ведь для моего же блага стараются, да и, наконец, уже я предчувствовал, что, рано ли, поздно ли, а не отвертишься: заставят жениться. Так уж лучше теперь, чем еще ссору из-за этого затевать. Я тебе, брат Сережа, всё откровенно скажу: я даже отчасти и рад. Решился, так уж решился, по крайней мере, с плеч долой, — спокойнее как-то. Я вот и шел сюда почти совсем уж спокойный. Такова уж, видно, звезда моя! А главное, в выигрыше то, что Настя при нас остается. Я ведь и согласился с этим условием. А тут она сама бежать хочет! Да не будет же этого! — вскрикнул дядя, топнув ногою. — Послушай, Сергей, — прибавил он с решительным видом, — подожди меня здесь, никуда не ходи; я мигом к тебе ворочусь.
— Может быть, я ее увижу, Сергей: всё объяснится, поверь, что всё объяснится, и. и. и женишься же ты на ней — даю тебе честное слово!
Дядя быстро вышел из комнаты и поворотил в сад, а не к дому. Я следил за ним из окна.