вавилонское смешение что это значит
Библейское сказание о разделении языков
Из деяний Божественного Промысла о судьбе человеческого рода после потопа особое и большое значение имеет так называемое разделение языков и рассеяние племен. Оба эти факта имеют важное значение для всего человечества. Этими событиями завершается история первобытного человека и начинается история уже отдельных народов, среди которых израильский народ удостаивается особого Божественного избрания для сохранения истинной религии в древнем мире и для приготовления всего человечества к принятию христианства, долженствующего вновь объединить разделившийся мир.
После разделения языков и рассеяния племен древний мир начал жить разрозненной жизнью отдельных обособленных друг от друга народов. И только с открытием Царства благодати, через Христа, после искупления и духовного благодатного обновления человечества, оно снова призывается к нравственному единству.
В известном церковном песнопении вавилонское смешение языков противопоставляется дарованию языков апостолам в день сошествия Святого Духа: «Егда снизшед, языки слия, разделяше языки Вышний; егда же огненныя языки раздаяше, в соединение вся призва».
Наука о языке и его развитии, так называемая лингвистика, в вопросах о праязыке и происхождении из него массы разнообразных языков встречает непреодолимые трудности. Этим и объясняется разногласие ученых. Но крупнейшие и авторитетнейшие лингвисты (например, Макс Мюллер) прежде всего отрицают наивно-материалистическую гипотезу о происхождении языка в процессе развития человека из неразумного и бессловесного в разумное и словесное существо. Дар слова, по мнению выдающихся лингвистов, был от природы присущ человеку, одновременно с даром мышления («Нет мысли без слова и нет слова без мысли» – М.Мюллер).
Вопрос о том, каков был первоначальный язык, на котором говорили первые люди, и был ли это один общий язык или существовало несколько различных языков, наукой еще не разрешен. По свидетельству же Библии, до разделения языков «на всей земле был один язык и одно наречие» (Быт. 11, 1). Те из ученых, которые признают единство человеческого рода, признают и единство первоначального общечеловеческого языка.
Происхождение из одного языка множества разных языков можно уподобить развитию дерева, из одного ствола которого произошли многочисленные сучья и ветви с их разнообразными формами, имеющими и свои особенности, и нечто общее. Теоретически многие лингвисты и признают такое «лингвистическое дерево», но практическое изучение «лингвистических разветвлений» вызывает много споров.
Смешение языков, по библейскому сказанию, было вызвано высокомерным человеческим предприятием построить город и воздвигнуть башню до небес, т. е. до небесных облаков. Для этого исключительно грандиозного мирового предприятия необходима была концентрация огромного количества людей в одном месте, что являлось нравственно развращающим фактором, ибо огромное скопление людей, не соединенных твердыми нравственными связями, всегда усиливает общую порочность. (Это наблюдается в огромных городах со скученным населением.)
Божественное Провидение, заметив вновь после потопа увеличивающуюся порочность и развращенность, а также и горделивые, высокомерные замыслы собравшихся, решило рассеять их. Для этой цели и было произведено разделение языков, обусловившее образование отдельных наций, ибо главное отличие народов заключается в различии их языка.
Но как следует понимать смешение языков (разделение)? Был ли это акт чудесного вмешательства, мгновенно создавший различие языка у собравшихся, или же произошло постепенное изменение уже давно, медленно и постепенно изменявшихся различных наречий? Второе предположение, хотя и трудно, но все же возможно предположить и объяснить естественным ходом событий. Первое же предположение требует признания чуда, т. е. сверхъестественного явления.
Безрелигиозная наука стремится все объяснить только естественным путем, а потому по поводу наличия разнообразных языков строит различные противоречивые гипотезы. Религиозное же сознание, доверяя Библия больше, чем научным противоречивым гипотезам, охотно признает наличие чуда.
Библейское выражение «сойдем же и смешаем там язык их» (Быт. 11, 7) не оставляет сомнения в особом Божественном акте.
«И рассеял их Господь по всей земле; и они перестали строить башню», – говорится дальше (там же, ст. 8).
Из разделенных и рассеянных племен и народов Господь, по неисповедимым путям Своим, избрал израильский народ, но не для его исключительно национальных, как думают многие евреи, а для общечеловеческих целей: для подготовки, при помощи избранного народа, всего рода человеческого к тайне искупления.
Избрание израильского народа было особым видом служения Богу и человечеству. Это давало не столько прав, сколько обязанностей израильскому народу, ибо «если много дано, много и спросится».
Смешение языков Адама и вавилонское Древо познания
Да, именно так, это не описка.
Тему смешения языков и рассеяния народов в результате строительства Вавилонской башни мы уже обсуждали, но сейчас углубим и расширим ее, а также, обсудив теперь и грех Адама, попробуем определить общий процесс.
Взяли и смешались?
В истории смешения языков, много странностей. Изначально все человечество находилось в полном единстве и занималось общим делом, «великой стройкой», но потом Б-г смешал языки, и все, конец: «Один просит кирпичи, другой дает глину, первый встает и пробивает ему голову» (Раши, Берешит 11:7). Странно: если они вдруг обнаружили, что говорят на разных языках, надо было просто начать переводить и продолжать сотрудничать, как все и делают с тех пор. И зачем злиться и доходить до кровопролития, разве не явно, что тут простое непонимание и «дело техники»? Этот вопрос уже упоминали.
Когда не о чем говорить
Нет, похоже, все-таки не сразу. По крайней мере, согласно ряду комментариев.
Вот, например, подход Хизкуни: уже изначально, до попытки строительства башни и рассеяния существовали семьдесят языков, но все люди их знали. И только в результате рассеяния каждый народ забыл все языки, кроме собственного. «Ибо не представляется мне логичным, что именно тогда для них были созданы все эти языки».
Вот это уже понятнее. Не сразу вдруг каждый заговорил на новом языке, «введенном» в его мозг, а уже владел своим языком, но при этом все знали и другие языки, особенно изначальный, святой. Как сегодня, например, большая часть человечества знает английский и действительно использует его при контактах. А затем, в одно мгновение, все забыли иностранные языки, и в памяти остался только родной. Это тоже можно понять: случается, что, например, в результате аварии, человек остается в живых и даже в здравом уме, но теряет память, и даже знакомых людей может не узнать. Что-то помнит, а что-то нет. Так что Б-г мог вполне устроить такую «аварию», «дать всем по мозгам», в результате чего каждый забыл все языки, кроме родного.
А Ибн Эзра в своем комментарии (там же) перебирает несколько вариантов и останавливается на том, что сначала все человечество рассеялось от Вавилона по всей земле, в результате чего образовались новые царства, и тогда в каждом развился свой язык. А старый забылся в конечном итоге, когда вымерло поколение рассеяния, которое на нем говорило.
Это еще понятнее: ведь и в наши дни многие люди эмигрируют в другую страну, где их дети начинают говорить на ее языке, а язык родины родителей не всегда перенимают, или дети перенимают, но внуки уже нет, и так язык вымирает вместе с поколением родителей. Так бывает и с русским в семьях, эмигрировавших из России, и с идишем в семьях, бежавших из Европы, спасаясь от Холокоста, да и с английским в семьях, эмигрирующих в наши дни из Англии или Америки в Израиль.
Но почему тогда люди перестали понимать друг друга в Вавилоне и рассеялись по всей земле, если на том этапе языки еще не смешались, а общий, святой, еще не забылся, и все его знали?
Потому и рассорились, и рассеялись, а в конец и сам общий язык забыли, каждый тем временем развил свой собственный. И даже согласно Хизкуни, по мнению которого собственные языки уже были развиты, и можно сказать, что Б-г одновременно нанес всем «мозговую травму» и выбил из памяти общий язык, логичнее сказать, что сначала прекратили сотрудничество из-за недопонимания, а уж потом забыли общий язык, ибо не о чем было говорить.
Язык Адама до и после греха
А теперь еще вопрос: на каком языке говорил Адам?
Как, на каком? Конечно, на святом, который был изначально! Как гласит мидраш (Берешит Раба 18:4): Тора дана на святом языке, и мир был создан на святом языке (то есть его слова изрекал Б-г, когда творил мир). Отсюда выводит рав Цадок в своей книге «Ор Заруа ла-Цадик», что и Адам, когда был сотворен, говорил на святом языке.
Но вот другое утверждение: по словам Талмуда (Санедрин 38б), Адам говорил на арамейском.
Так на каком же все-таки?
Объясняет раби Йонатан Эйбешиц в книге «Яарот Дваш», при этом добавляя много интересных идей: святой язык связан с Древом жизни, представляющего чистое добро, он проистекает из святого источника. Тогда как арамейский связан с Древом познания, которое представляет смесь добра и зла. Поэтому после греха Адам заговорил на арамейском.
Вот оно как. Действительно, языки связаны с самой душой человека и выражают ее сущность. Но известные деревья Эденского сада, как мы теперь знаем, тоже связаны с этой самой душой, питая ее и отражая своей структурой ее сущность.
Древо жизни было прямым и отражало нахождение души «прямо» под Б-гом, ее питание духовными силами, исходящими с Небес «напрямую». А Древо познания имело тот же корень в центре, но представляло собой целую общность деревьев, отклонявшихся от центра в разные стороны. В совокупности они имели тот же центр, но по отдельности каждое было отклонено. Вот и душа человека, питавшегося плодами только одного из этих деревьев и не уравновешивая их остальными (именно в этом был грех Адама), отклонялась от центра и теряла свою уравновешенность в характере и во взглядах. Определенные черты характера склонялись к своим крайностям, и мировоззрение тоже теряло свою объективность.
Итак, уже в результате греха Адама произошло изменение языка, на котором выражала себя человеческая душа.
Но «Яарот Дваш» продолжает: святой язык связан со Святой землей, т.е. Землей Израиля. И так объясняет то, что Лаван назвал холм, сделанный на границе с Землей Израиля, «Йегар-саадута», на арамейском, а Яаков назвал его «Гальэд», на святом (Берешит 31:47): Лаван, давая этой земле арамейское название, пытался «перетянуть» ее на «не святую» сторону, за пределы Земли Израиля, а Яаков, назвав ее по-еврейски, не дал.
Круг ангелов, языков, народов и стран
Но и это еще не все. Тора пишет (Берешит 10:5): «От этих [сыновей Ноаха] отделились острова народов, всякий по своему языку, по своим семействам, в своих народностях». Комментируя эти слова, Реканати говорит: здесь намек на то, что после рассеяния Б-г дал каждому народу землю внизу и ангела над ней, всего семьдесят, это и есть семьдесят ветвей Высшего древа».
Ибо эта земля дана еврейскому народу, а он тоже управляется не одним из ангелов, а Самим Б-гом. И говорит на святом языке.
Толкования Священного Писания
Содержание
Толкования на Быт. 11:9
Свт. Иоанн Златоуст
Посему дано ему имя: Вавилон, ибо там смешал Господь язык всей земли, и оттуда рассеял их Господь по всей земле
Смотри, сколько сделано, чтобы память об этом сохранилась во вся веки. Во-первых, разделение языков, но еще более и прежде этого, самое наречение имени, потому что имя «Фалек», которое Евер дал своему сыну, значит «разделение». Потом название места – место названо смешением, что и значит Вавилон. Наконец сам Евер остался с тем же языком, чтобы и это служило ясным знаком разделения. Видишь, какими мерами Бог восхотел это событие сохранить навсегда в памяти (у людей) и спасти от забвения? С тех пор уже отец должен был рассказывать сыну о причине разности языков, и сын старался узнать от отца, почему так названо то место. Вавилоном названо то место потому, что оно означает смешение, что «тамо смеси Господь Бог устна всея земли и оттуду рассея их». Это название места, мне кажется, равно означает и то, что Бог смесил языки, и то, что от этого люди рассеялись.
Беседы на книгу Бытия. Беседа 30.
Свт. Кирилл Александрийский
Посему дано ему имя: Вавилон, ибо там смешал Господь язык всей земли, и оттуда рассеял их Господь по всей земле
Свт. Филарет (Дроздов)
Посему дано ему имя: Вавилон, ибо там смешал Господь язык всей земли, и оттуда рассеял их Господь по всей земле
Вавилон. Происхождение сего слова не столь ясно в еврейском языке — בבל Бабел от בלל балал, как в халдейском — בבל Бабель от בלבל билбел; впрочем, и в том, и в другом виде один корень оного и знаменование смешения.
Имя Вавилона есть таинственное и прообразовательное (Откр. 17:5). В Откровении Иоанна Вавилон противополагается Иерусалиму, и как сей последний показывается невестою Агнца, так, напротив, первый — матерью любодеиц и мерзостей земли (Откр. 21:9-10; Откр. 17:5). Из сего видно, что Вавилон знаменует церковь антихристову, подобно как Иерусалим — Церковь Христову. Когда Вавилон именуется великим и матерью, сим означается церковь антихристова во всем ее пространстве и продолжении. Сей духовный Вавилон, наконец, открывается чувственно в некоем видимом обществе или граде, живыми чертами описанном у Иоанна (Откр. гл. 17, 18). Желание сотворить себе имя более нежели человеческое, дабы поставить его на месте имени Божия; стремление ко всеобщему владычеству чрез всеобщее блужение с человеческими страстями, пороками, суеверием, неверием суть признаки строителей и здания, которое кончится крайним смешением и казнями от Бога.
Толкование на Книгу Бытия.
Прп. Максим Исповедник
Посему дано ему имя: Вавилон, ибо там смешал Господь язык всей земли, и оттуда рассеял их Господь по всей земле
Блаж. Иероним Стридонский
Посему дано ему имя: Вавилон, ибо там смешал Господь язык всей земли, и оттуда рассеял их Господь по всей земле
Если святые собраны вместе, их собрание благословенно; но если бы грешники собрались вместе, то были бы наихудшим собранием. Ибо чем более их собрано вместе, тем они хуже. В то время, когда они воздвигали башню против Бога, они были рассеяны и не смогли доделать свое дело. Ибо согласие их было дурным, и рассеяние как раз пошло на пользу тем, которые были рассеяны.
Трактат на Псалмы (Пс 91).
Еп. Виссарион (Нечаев)
XIX. Паремия, положенная на вечерне в четверток четвертой седмицы Великого поста (Быт. 10:32; 11:1–9). В сей паремии содержится повествование о столпотворении Вавилонском, о смешении языка и о рассеянии племен.
Сего ради наречеся имя его смешение, яко тамо смеси Господь устна всея земли, и оттуду разсея их Господь по лицу всея земли
«Имя его» – имя города. Чудесное событие смешения языка дало имя месту, на котором произошло это событие, – имя Вавилона, что значит смешение. В самом имени города заключена безмолвная проповедь о ничтожестве усилий человеческих к достижению какой бы ни было цели без благословения Божия. – Событие смешения языков и рассеяние племен случилось во время праправнука Симова Фалека, который назван так своим отцом Евером именно потому, что во дни его «разделилась земля», – Фалек (с евр. Пелег) значит разделение (Быт. 10:25). Фалек родился на 631 году от потопа (Быт. 11:16).
Толкование на паремии из книги Бытия.
Лопухин А.П.
Посему дано ему имя: Вавилон, ибо там смешал Господь язык всей земли, и оттуда рассеял их Господь по всей земле
Историческая достоверность этого события подтверждается многими согласными преданиями древности и результатами современных научных раскопок на Востоке. В ряду древних традиций особенного внимания заслуживает рассказ Абидена, приведенный Евсевием в его «Приготовлении к Евангелию», где, между прочим, мы читаем следующие замечательные строки: «вскоре после потопа произошли на земле люди, гордые своею силою и ростом, презрители богов, которые задумали построить высоченную башню на том месте, где теперь Вавилон, намереваясь через нее подняться на самое небо. И вот, когда их постройка уже приближалась к небу, боги послали сильные ветры, которые и разнесли эту башню. Развалины ее доселе стоят и называются Бабель, потому что до этого времени все люди говорили одним языком, а теперь на них было наведено смешение многих и различных языков».
Толковая Библия.
Вавилонское смешение
По Августину, это произошло одновременно с возникновением христианской империи – когда могущественнейшее государство мира объявило христианство своей официальной религией.
«Царство мира сего сделалось царством Господа». Так ли? В лоно Церкви хлынули массы римских граждан. Вся вера их сводилась к отправлению положенного обряда, а вся религиозная цель – к возможности получить гражданские льготы, закрытые для инаковерующих, и (в наиболее духовном случае) к расчету на место в Царствии Небесном после Страшного суда. И недальновидные идеологи христианства, очарованные внешним блеском государственной религии, поспешили объявить о наступлении «эры Господней» – не видя той порчи, которая неминуемо должна была последовать.
Так началось падение Церкви. Как мы увидели раньше, в эзотерике первых христиан, катаров и хранителей Грааля престол Христа можно скорее понимать как брачный одр. Но отныне он стал ассоциироваться с троном пусть «христианнейшего», но – кесаря. Невеста отвернулась от лика Небесного Возлюбленного.
С этого момента катастрофически ушла из Церкви божественная любовь. Вслед за ней стала охладевать и любовь обычная, земная – прежде всего среди христиан, в затем и вокруг (где ее и так не было в избытке).
Институт папства оформился именно в это время. И само положение папы, как епископа Рима – первенствующего среди прочих епископов – неизбежно привело его к симбиозу с государственной властью империи. Папа занял позицию «верховного жреца при императоре» – положение, которому всячески противился в Свои земные дни Христос.
Однако, вопреки Христу, папы объявили свое положение священным. Более того, после крушения Римской империи именно папство осталось ее «панъевропейским наследником». Залогом единства Европы, ее сверхэтнической общности теперь был авторитет папы – «второго после императора», а при отсутствии императора – естественно, первого. И папство крепко ухватилось за выпавшие из рук кесарей бразды.
Не случайно при образовании Священной Римской империи Германской нации папы с такой беспощадной настойчивостью отстаивали свое право утверждать или не утверждать ее правителей. Считая себя «викариями апостола Петра», на деле они являлись викариями давно не существующего римского императора, «по наследству переняв» легитимный источник государственной власти. В подтверждение этих притязаний было принято ссылаться на слова апостола Павла: «нет власти не от Бога» – а следовательно, папе, как первому перед Богом, дано божественное право даровать эту власть.
Но фактически в сознании пап божественное и имперское столь тесно перемешались, что слова Христа «царство Мое не от мира сего» пришли в полное забвение.
Вот корень того духовного коллапса, что охватил средневековое христианство. Семя, посеянное Августином, дало обильные всходы. Кто не знает божественной любви, кто вообще не знает ничего кроме царства мира сего, тот навсегда остается профаном перед лицом небес, какие бы аскетические усилия ни прилагал и какой бы пост ни занял в церковной иерархии. Он останется, по выражению русского религиозного писателя Петра Иванова, «душевноподобным» – какими и является большинство христиан со времен императора Константина Великого, когда христианство стало государственной религией.
С тех самых пор и до сего дня никаких принципиальных перемен в сути христианской церкви не произошло. Чем дальше, тем больше забывала она о самой экзистенции божественной любви, о ее философии, бытии, смысле и праксисе. «Ты оставил первую любовь твою» (Христос – ангелу Эфесской церкви, Отк.2:4). Христианская иерархия все больше приобретала черты «понтификальной монархии» римских пап. Наступило время великого отступления: земная церковь все сильнее укрепляла противоестественный союз с князем мира сего. Кесарь в сознании христиан не просто потеснил Христа – он заменил Его собой.
Пользуясь катарской терминологией, на место Бога Любви пришел Rex mundi – князь мира сего.
Неудивительно, что с тех пор все спиритуальные устремления людей в рамках господствующих религиозных институтов (к восточному православию это относится в той же степени, что и к римскому католицизму) выродились в своеобразный «христианский буддизм» – чистое отрицание ради предполагаемых (а на деле – воображаемых) духовных воздаяний. И сам характер этих воздаяний был уже непонятен. Хотя наиболее духовные среди христианских учителей продолжали напоминать, что истинным плодом аскетических усилий должно служить умножение любви, реальность мало этому соответствовала. Идея любви уступила место идее «спасения».
Ужас перед муками ада с маниакальной настойчивостью начинает сопровождать христианскую духовность и становится главной ее доминантой. Это свидетельство глубокого внутреннего неблагополучия, тайного осознания фатальной ошибки, интуитивного понимания обреченности выбранного пути.
Перспектива загробных мучений подвигала человека сделаться добровольным мучеником при жизни. Но изуверский аскетизм не приносил плодов, которых от него ждали. Лишь у некоторых наиболее волевых и целеустремленных натур наблюдается некое укрепление в образцах аскетического подвижничества. Для большинства же, не находящего в себе сил к подобному героизму, монашеское «бесстрастие» остается недосягаемым идеалом.
Личная святость начинает считаться чем-то исключительным, единичным и чудесным явлением. О богоугодности подвижника отныне судят не по любви, которую он испытывает сам и вызывает к себе, а по его способности к различным садомазохистским упражнениям типа самобичевания, членовредительства и пр.
Развивается учение о святости, как о «благодатном даре». Это, в общем, близко к истине: выше мы описали этот действительно чудесный дар мистического бракосочетания со Христом, без условий и исключений доступный всем, способным отвечать любовью на любовь. Но ортодоксальное богословие развило идею в совершенно обратном ключе. Это благодатный дар, которого никому не дарят. Он сверхъестественный – в том смысле что для обладания им нужны сверхъестественные усилия. Но и они не являются залогом успеха: дар-то «благодатный», т.е. несмотря ни на какие подвиги в нем нельзя быть уверенным. Небеса дают его лишь как знак своей необъяснимой милости некоторым особым избранникам.
Мистический идеал в сознании людей приобретает черты, странно сочетающие фатализм и аскетический ригоризм. Главным целеполаганием христианина становится не стать «совершенным как Отец Небесный», не любовь к ближним даже, а – спасение. Причем спасение в обычной жизни заведомо невозможно. Оно мыслимо лишь в монастыре, подальше от соблазнов мира. Но и монах не должен особенно обольщаться: святость практически недостижима. Можно лишь надеяться неисповедимыми путями оказаться в числе счастливчиков, выигравших «божественную лотерею».
Все это не что иное, как полный крах и вырождение духовности.
Несмотря на абсолютно господствующее положение Римской церкви в Европе на рубеже II тысячелетия, несмотря на многочисленность клира, неоспоримый авторитет епископата и изощренность догматики и культа, в религиозной сфере воцарились уныние и, так сказать, религиозный имморализм. Как говорит русская пословица: «что совой об пень, что пнем об сову – так и так толку нет».
Восторг и горение духа, мистический экстаз стали редкостью, вызывающей подозрение. Всех подобных подвижников, от Франциска и Иоахима Флорского до Терезы Авильской и Иоанна де ла Крус, церковная власть в той или иной мере считала еретиками.
Во мраке, охватившем христианский Запад, уже не было и речи о «первой благодати» ранних общин, о преображении человека в божественное существо. В церкви, лишенной любви (точнее – отказавшейся от божественного эроса Христа), в одиноких ксенофобических попытках выжать из себя хоть каплю святости происходило обратное: позывы плоти, всячески загоняемые вглубь естества, прорывались наружу в самых патологических формах. Ни один строгий монастырь не давал гарантии победы. Борьба в большинстве случаев оказывалась фатально-бесплодной, и следовал неизбежный «откат».
В начале тысячелетия гомосексуализм в монастырях получил такое распространение, что уже не воспринимался как нечто из ряда вон выходящее. Греху мужеложства было подвержено и «белое» духовенство, которому обет целибата запрещал связь с женщиной. Об этом знали все. В средневековой Европе гомосексуализм вообще был распространен значительно более, чем в эпоху, скажем, Меровингов, поражая и городские общины, и семьи знати, и ватиканскую курию. По этому «параметру» Рим средневековый вполне мог сравниться с античным Римом времен упадка.
Не видя средств к тому, чтобы победить эту заразу, папский престол пошел на феноменальный шаг: легализовал проституцию. Была даже подведена нетривиальная богословская база, к которой приложили руку такие корифеи, как Августин и Фома Аквинский. «Естественный» порок сочли «меньшим злом», если он мог хоть как-то ограничить «голубую чуму».
Тем самым Рим окончательно подписал капитуляцию в войне за святость своих верующих.