в чем заключалась теория симфонии властей юстиниана
Симфония (теория)
Из Википедии — свободной энциклопедии
Хотя фактически подобные отношения между Империей и Церковью восходят к императору Константину Великому, автором концепции обычно считают императора Юстиниана I, который первым её сформулировал в 6-й Новелле для Патриарха Епифания (535):
«Величайшие блага, дарованные людям высшею благостью Божией, суть священство (ἱερωσύνη) и царство (βασιλεία), из которых первое заботится о Божественных делах, а второе руководит и заботится о человеческих делах, а оба, исходя из одного и того же источника, составляют украшение человеческой жизни. Поэтому ничто не лежит так на сердце царей, как честь священнослужителей, которые со своей стороны служат им, молясь непрестанно за них Богу. И если священство будет во всем благоустроено и угодно Богу, а государственная власть будет по правде управлять вверенным ей государством, то будет полное согласие между ними во всём (συμφωνία τις ἀγαθὴ), что служит на пользу и благо человеческого рода. Потому мы прилагаем величайшее старание к охранению истинных догматов Божиих и чести священства, надеясь получить чрез это великие блага от Бога и крепко держать те, которые имеем». [3]
Император Иоанн I Цимисхий (ок. 925—976) писал: «Я признаю две власти в этой жизни: священство и царство. Создатель мира вручил первой заботу о душах и последней — заботу о телах; если ни одна из них не ущемлена, мир находится в безопасности.» [4]
Противоположное уклонение, когда церковная власть притязает на политическое господство в стране или над странами именуют папоцезаризмом (См. Папство).
В рамках Симфонии властей цезаропапизм считается языческим отклонением от нормы.
В документе «Об отношениях Церкви и государства», выработанном в 2005 году на совместных заседаниях Комиссии Московского Патриархата по диалогу с Русской Зарубежной Церковью и Комиссии Русской Зарубежной Церкви по переговорам с Московским Патриархатом, отмечалось:
Роль теории «симфонии» в становлении и развитии русской государственности.
«Симфония» государственной и церковной властей предполагает, с одной стороны, их различие, а с другой – взаимодействие. Различие заключается, прежде всего, в том, что царство и священство, государственная и церковная власти действуют каждая в своей сфере, хотя имеют фактически одну и ту же цель – «украшать человеческую жизнь». Кроме того, как и государство, Церковь с апостольских времен имеет свое собственное законодательство, управление и суд. Каждая из указанных властей имеет свою область ведения. Глава государства, являясь представителем государственной власти, лично принадлежа к Церкви, не преобладает над церковной властью не поглощает ее, и не наоборот.
Помимо сказанного, данный документ указывает на следующие необходимые предпосылки достижения «доброго согласия Церкви и государства»: Союз Церкви с государством возможен в случае существования в стране одной из трех «правильных» форм государственного правления: монархии, аристократии или республики. Сам же термин «правильный» политический строй введен Аристотелем в его «Политике» и предполагает:
— порядочность и компетентность государственной власти.
— честность, беспорочность и верность Богу священства.
— принципиальное признание того, что и царство, и священство являются «величайшими дарами Божиими, то есть что государственная и церковная власти равнозначны и равнозвучны»
Именно в Византии возникла Симфония властей, при которой предполагается достижение согласия между представителями власти духовной и светской во всех вопросах, но не устраняются обязанности для представителя каждой власти подчиняться другой в сфере этой другой власти. Это явление нашло затем своё логическое продолжение, осмысление и развитие в русской Симфонии, которая могла существовать, пока сохранялся союз любви между Царем и Патриархом.
Россия, оставаясь обязанной всем своим историческим развитием византизму, тем не менее, его не только усвоила, но и развила и дополнила. Именно византизм, как уже было сказано выше, породил русскую государственность и нашел в ней более благоприятные условия для своей реализации, чем в самой Византии.
Россия никогда не была аналогом “государств-наций”, т.к. “государство-нация” основывается на административном единстве и бюрократическом централизме, которые и формируют политическую общность, созданную государством и теснейшим образом связанную с государством; для России естественной и наиболее приемлемой формой правления, на наш взгляд, была и будет являться в будущем монархия.
До революции в России сложились относительно устойчивые взаимоотношения между государством и Церковью, приведшие к взаимному влиянию. Церковь в процессе самоорганизации испытала влияние государства, но самодержавие, со своей стороны, по мере приближения к 1917 году все более утрачивало сакральное значение, вовлекаясь в решение чисто политических задач, подчас забывая о своей высшей миссии и религиозном предназначении.
К началу XX в. епископат ратовал за восстановление в России патриаршества, имея в виду схему церковно-государственных отношений, при которой патриарх был бы неподконтролен императору; отказывая императору в праве вмешиваться в церковную жизнь, духовенство тем самым отказывало императору в обладании церковной властью, в то время как народом царская власть воспринималась не только как государственный институт, но и как церковный. Иными словами, в конце XIX века в Российской империи появилась тенденция к лишению императора его церковных полномочии, т.е. в России происходил процесс «десакрализации» царской власти.
Практически все архиереи РПЦ при обсуждении церковной реформы были настроены на то, чтобы изъять область церковных дел из ведения царя и передать управление церковью только органам высшей духовной власти.
В результате этого к 1917 году сложилась такая ситуация: обязанностью императора было защищать и покровительствовать церкви, быть политическим инициатором церковных начинаний, однако церковь была самостоятельной.
Ни I, ни II Государственные думы не смогли решить вопросы, касавшиеся церковно-государственных отношений, и законопроект о свободе совести, хотя в возникшей ситуации принятие закона о свободе совести, во-первых, практически полностью уничтожило бы первенство в России Православной церкви; во-вторых, подчеркнуло бы, что православная империя более не нуждается в религиозном освящении; в-третьих, Церковь, отстаивая свои права, неминуемо втянулась бы в политический водоворот, принятие данного законопроекта полностью сломало бы установившиеся государственно-церковные отношения;
Наряду с этим существовала и иная точка зрения: святость императорской власти ставилось выше власти политической; целью последователей этой точки зрения была главенствующая роль в государстве священства.
На рубеже XIX-XX веков все больше набирало обороты недовольство духовенства государственно-церковными отношениями. Святейший синод в предреволюционный период нередко действовал как фактически враждебное государству учреждение. К этому времени, решая вопрос о главенстве духовной или светской власти, само духовенство связывало его решение с исчезновением царской власти как таковой и с заменой ее народовластием.
Всё это, в конце концов, привело к тем государственно-церковным отношениям, какие имели место после революции 1917 года, к небывалым гонениям на Церковь, к краху Империи и другим негативным последствиям.
Возвращение к Симфонии
Православное учение о подлинном соотношении церковной и государственной власти было впервые сформулировано в VI новелле Кодекса Юстиниана I Великого в 534 году, где утверждается принцип » Симфонии Властей «. Позже этот принцип был закреплен в «Эпанагоге» (или «Исагоге»), то есть введении в свод законов 879 года, составленным Василием I Македонским при непосредственном влиянии Патриарха Фотия, того самого предстоятеля Константинопольской Церкви, который анафематствовал римского Папу Николая I за введение на Восьмом Вселенском Соборе тезиса Filioque.
Когда мы начинаем разговор о монархии, мы прежде всего должны уточнить содержание этого понятия, потому что оно включает в себя несколько самых разных аспектов. Монархия — это прежде всего, единовластие. Подлинным единовластием в мире обладает только Бог-Троица, и больше никто, в противном случае мы выходим за рамки христианской логики. Единственным установленным Богом сакральным институтом в мире является Святая Церковь, и главой ее является Иисус Христос, Второе Лицо Троицы. Историческая Церковь управляется собранием архиереев — Собром, на котором может избираться Патриарх. Поэтому, когда римская курия признала единственным главой Церкви своего папу, она нарушила традицию церковного управления. Первый Вселенский Собор в 325 году был созван и учрежден светским лицом — римским императором Константином Великим, и в этом Соборе равно участвовали все пять средиземноморских патриархатов того времени.
Это событие было хорошим уроком исторической Церкви, оно показало, что в критической ситуации церковной раздробленности иногда требуется прямая государственная помощь. Причем, Константин выступал на этом Соборе не только как его ведущий, но и как богослов и философ, предложив канонический термин «единосущий» в отношении природы Отца и Сына. Все остальные Вселенские Соборы также проходили под руководством императоров, потому что никто из византийских патриархов не мог созвать Вселенский Собор под собственное управление. Следовательно, Церковь понимает и принимает ситуативную необходимость единоличной светской власти, тем более в экстремальных политических условиях. Единоличная власть всегда эффективней любого коллективного управления, и кроме этого, ее этический статус несравнимо высок, ведь автократор («монарх») — это личность, несущая прямую историческую ответственность за всю свою деятельность. Тем более автократические («авторитарные») методы более адекватны в экстремальных политических ситуациях и в больших геополитических масштабах. Поэтому реальные полномочия главы Российского Государства обречены быть очень широкими, поэтому личность главы государства в России имеет такое фатальное значение. Таким образом, при всей возможности и необходимости демократических начал в государственном управлении России авторитарные, диктаторские тенденции неизбежны и они абсолютно оправданны.
Принцип династической монархии исходит из одной-единственной идеи об «избранности» и «сакральности» определенного исторического рода, который просто по факту своего существования имеет полномочия управлять государством. Идея «сакральной крови» вполне возможна в язычестве, где человеческий род вписан в единую пантеистическую картину мира, и отдельные его представители вполне могут быть от рождения более или менее сакральными, и обладать большими или меньшими правами господства. Естественно, что в языческом контексте любой цезаризм или цезаропапизм вполне обоснованы.
В иудейском авраамическом контексте изначально никто не обладает большим или меньшим антропологическим качеством, но факт завета Бога Иеговы с Авраамом и впоследствии с Моисеем делает отдельный исторический этнос, Израиль, избранным для послушания Божественной Воле и тем самым наделяет его особой исторической ответственностью. Но это не означает, что природный статус этого этноса выше, чем статус язычников. Однако в иудаизме как этнической религии, присутствует начало языческого биологизма. Но если Израиль — это этнос, то Новый Израиль, Христианская Церковь — это надэтническое образование. В Христианстве возможно говорить об избранности людей за их заслуги, но нельзя говорить об избранности по своему происхождению. В нарушении этого принципа состоит неправда католического лжедогмата о «непорочном зачатии» Девы Марии. Тем более невозможно говорить об избранности каких-либо человеческих родов, позволяющих им господствовать над другими людьми. Исходя из этого принципа в Византии каждый новый император избирался высшей элитой Империи, а иногда и при участии низовых слоев ромейского общества.
Следовательно, монархия как форма правления в России возможна, но только не династическая монархия, утверждающая право власти по факту рождения. Равным образом возможны и иные формы, аристократического или демократического типа, а также сочетание всех этих форм (так называемая «Полибиева схема»). Православие категорически отрицает любые проявления тирании и рабства, и остаивает априорную онтологическую свободу любого человека. В Православной Традиции каждый человек создан по образу и подобию Бога, а после Воплощения Бога в человеке значение человеческой природы стало несравнимо высоким, поэтому онтологические права каждого человека изначально равны онтологическим правам любого другого человека. Каждый человек может стать главою Православной Империи, если приложит к этому соответствующие усилия. Социальный статус человека определяется не его рождением, а его реальными социальными заслугами.
Идеологическое доминирование Православной Церкви — это залог нормального функционирования любого государственного строя.
Симфония властей в Византии: опыт взаимодействия государства и Церкви
Симфония властей, сложившаяся в Византии, представляет собой наиболее гармоничную схему взаимоотношений церковной и государственной власти. О том, как осуществлялся союз обеих сторон в этих областях, и насколько тесным было взаимодействие двух властей, пишет в своей статье Л.Ю. Костогрызова.
В связи с этим расширением компетенции церковных судов к области дел, не подлежащих светскому суду, стали относить все религиозно-нравственные отношения, тесно связанные в первую очередь с брачно-семейным правом. Так, в 1086 г. император Алексей Комнин постановил, чтобы все дела брачные и касающиеся душевного спасения были судимы духовными судьями. Дела решались в дикастирии епископа, в митрополичьем и патриаршем синоде при личном участии епископа, митрополита и патриарха или через уполномоченных. На епископа апелляция шла к митрополиту, на митрополита к патриарху, но на решение патриарха так же, как и на решение императора, апелляции не допускалось[20].
Максимальное взаимодействие церковной и светской власти в судебной сфере проявилось в создании в Византии сначала в VI в., а впоследствии в XIV в. института «вселенских судей ромеев» (οι καθολικοι κριται των Ρωμαιων). Двенадцать судей назначались императором из духовных лиц и принимали присягу относительно добросовестного исполнения своих обязанностей. Их власть имела всеобщее («вселенское») значение и распространялась на все категории населения, включая императора, лиц, находящихся на службе при императорском дворе, правителей областей и прочих архонтов[21]. Судьи рассматривали только гражданские дела, причём к ним можно было обращаться, минуя все инстанции ординарного суда, хотя фактически вселенский суд стал высшей апелляционной инстанцией. При вынесении приговоров вселенский суд руководствовался как церковным, так и светским законодательством. С конца XIV в. вселенские судьи появились во всех городах империи и просуществовали вплоть до падения Византии[22]. Некоторые исследователи подчёркивают, что институт «вселенских судей» учреждался при совместном участии Церкви и императорской власти, что обусловлено традиционными взаимоотношениями Церкви и государства в Византии, опиравшимися на принцип симфонии[23].
Обозначенное уравнение подтверждает тесный союз двух властей и в сфере законодательной власти. Таким образом, взаимодействие церковной и светской власти в Византии во всех областях подтверждает господство идей симфонии не только в теории, но и на практике, и её нарушения (как правило, со стороны светской власти) приводили к недовольству и возмущениям жителей империи.
Актуальность симфонии
Во времена тревожные, подобные тем, которые в наши дни переживает Россия, непременным условием достойного преодоления испытаний является внутренняя сплоченность, национальное единство, немыслимое без сотрудничества Церкви, г осударства и общества. Сложившиеся в современной России взаимоотношения между Православной Церковью и государством принято на языке церковных актов называть соработничеством. В постановлениях состоявшегося 2 и 3 февраля 2015 года Архиерейского совещания Русской Православной Церкви содержится такое положение: «В современных условиях, когда вере и нравственности бросаются новые вызовы, особо значимыми становятся свободное соработничество Церкви, государства и общества».
В прошлом подобное сотрудничество Церкви и государства называлось симфонией. Этот термин употребляется ныне по преимуществу в историческом контексте, когда речь идет о Византии или допетровской России, – распространено убеждение, что византийская по своему происхождению симфония несовместима с политическими и юридическими реальностями современного мира, и говоря более предметно – несовместима с конституционным строем Российской Федерации. Между тем за подобным предубеждением стоит неадекватное представление об аутентичном содержании симфонии, о том, как она мыслилась в эпоху актуального применения этого термина; иными словами, мы имеем тут дела с семантической ошибкой.
Обратимся к текстам. В преамбуле 6-й новеллы святого императора Юстиниана сформулирован сам принцип симфонии: «Величайшие блага, дарованные людям высшею благостью Божией, суть священство и царство, из которых первое заботится о божественных делах, а второе руководит и заботится о человеческих делах, а оба, исходя из одного и того же источника, составляют украшение человеческой жизни… И если священство будет во всем благоустроено и угодно Богу, а государственная власть будет по правде управлять вверенным ей государством, то будет полное согласие (по-гречески – симфониа, на латинском языке – consonantia. – прот. В.Ц.) между ними во всем, что служит на пользу и благо человеческого рода. Потому мы прилагаем величайшее старание к охранению истинных догматов Божиих и чести священства, надеясь получить чрез это великие блага от Бога и крепко держать те, которые имеем».
Такое определение симфонии очевидным образом носит декларативный характер. У читателя, мало осведомленного в стилистике римского и византийского права, может сложиться неверное представление, что это черта, характеризующая всякое архаическое право, в том числе и римское. Римская юриспруденция потому оказала решающее влияние на позднейшее развитие права, что она отличается поразительной точностью и однозначностью определений, исчерпывающей детализацией всевозможных казусов, превосходя в этом современные правовые кодексы. Дело в том, что характеристика симфонии приведена в преамбуле (praefacio) закона, а не в самом законе. Законодатель осознавал, что симфония не правоотношение, которое можно ввести или устранить волевым актом, но это та реальность, которая предсуществует закону, составляя своего рода онтологическую основу христианской римской государственности.
Слово imperium адекватно переводится как «власть», и никакой специфически монархической идеи его семантика не содержит
Один из аргументов, которые выставляют против актуальности симфонии в наши дни, заключается в указании на то, что она подразумевает монархическую форму правления, несовместимую с государственным строем современной России. Но сила этого аргумента падает при внимательном прочтении оригинального текста преамбулы. В его славянском и русском переводе употреблено слово «царство». Ему соответствует греческий эквивалент – василиа. Но в латинском подлиннике новеллы – а именно латинский язык во времена святого Юстиниана и еще полстолетия после него, вплоть до правления Ираклия, оставался официальным языком государства и его правовых актов – употреблено слово imperium: «Maxima inter homines sunt Dei dona a supera benignitate data, sacerdotium et imperium», – так начинается преамбула 6-й новеллы. Слово imperium адекватно переводится как «власть», и никакой специфически монархической идеи его семантика не содержит. Точнее говоря, термин imperium, который в работах по истории Рима и римскому праву, ввиду его специфики, нередко оставляют фактически без перевода – «империй», – обозначает один из видов власти (potestas), а именно высшую распорядительную власть, включая и такой ее элемент, как командование войсками, вместе с властью судебной. В раннем Риме империй принадлежал царям, а затем, во времена республики, им обладали консулы, избираемые в виде коллегии из двух равноправных лиц на один год: во всей полноте «империй» принадлежал им за пределами города Рима, extra pommerium (вне померия), то есть за городской чертой, а в самом Риме, внутри померия, власть консулов была ограничена и подчинена сенату и комициям – народному собранию. В меньшем объеме империем обладали и другие республиканские магистраты, прежде всего преторы. В провинциях неограниченная власть предоставлялась назначаемым туда проконсулам или пропреторам. В условиях чрезвычайного положения, вызываемого военной угрозой, в республиканскую эпоху на строго ограниченный полугодовой срок назначался диктатор, чьи властные полномочия не имели ограничений и в самом «вечном городе».
Название государства imperium Romanum употреблялось уже во времена республики; оно синонимично выражению orbis terrarum, по-гречески – ойкумена (вселенная)
Слово imperium в сочетании со словом Romanum (Римская империя) обозначало совокупность территорий, контролируемых из Рима, включая провинции и зависимые государства – владения «друзей римского народа», или варварских царей, князей, племенных вождей. Это название государства – imperium Romanum – употреблялось во времена классической республики, задолго до Цезаря и Августа, как своего рода синоним выражению orbis terrarum, по-гречески ойкумена – вселенная. Подобным образом и в Новое время употреблялись выражения «Британская империя» или даже «Французская империя», даром что сама Франция была в ту пору республикой. Римское государство оставалось и называлось республикой – res publica (по-гречески – полития) – и в эпоху, когда ею правили единоличные правители – принцепсы и императоры; республикой оно оставалось и после своей христианизации, при святых Константине и Юстиниане.
Титула «император» удостаивались и полководцы, не обладавшие верховной властью
От слова imperium происходит, естественно, и титул императора. В республиканском Риме он предоставлялся полководцам, командовавшим победоносными войсками и удостоенным триумфа – чести торжественного восхождения во главе армии на Капитолий (за исключением дней триумфов вооруженные силы не имели права находиться в Риме, внутри померия). Это почетное звание присваивалось полководцу сенатом, а в ряде случаев императором провозглашали своего военачальника сами легионеры. Первым из римских полководцев удостоен был императорского звания победитель Карфагена Сципион Африканский. Им пользовались в основном во время праздничных торжеств в честь победы, он сопровождал также имена полководцев в посвященных им надписях, но первоначально этот титул не был сам по себе сопряжен с какими бы то ни было дополнительными полномочиями. Постоянно носить титул императора стал Гай Юлий Цезарь, который ставил его после своих собственных имен. Но Октавиан Август начал писать слово imperator впереди личного имени, при этом, однако, его властные полномочия не были сопряжены с тем, что он титуловался императором, но вытекали из его должности принцепса – первого члена сената, что расширительно толковалось также и как звание первого гражданина Рима. При этом у Августа и преемствовавших ему принцепсов не было монополии на императорский титул. В I столетии от Р.Х. этого титула удостаивались и другие полководцы, не обладавшие верховной властью. Затем право именоваться императорами по факту, без принятия какого бы то ни было акта на сей счет, закрепилось исключительно за принцепсами. Но этот титул по-прежнему осознавался в тесной связи с одержанными победами, так что нередко он употребляется с добавлением числа, обозначавшего количество таких побед. Так, в титуле Траяна слово «император» повторялось дважды: Imperator Caesar Trajanos Imperator III – Император Цезарь Траян трижды император. Из двух высших званий – «император» и «принцепс» – одно имело преимущественно отношение к военной, а другое – к гражданской власти. Правители Рима были, если так можно выразиться, императорами для воинов, которые приносили им присягу, и принцепсами для граждан. С падением значения сената императоры уже, как правило, не усваивали себе звания принцепса, но император по-прежнему мыслился не стоящим вне и над республикой, а занимающим ключевое властное положение внутри республики. Самым лаконичным образом статус римского императора может быть охарактеризован так: это был верховный главнокомандующий, должность которого ставится в центр управления государством – республикой, или, по-гречески, политией.
Косвенным, но красноречивым признаком республиканского контекста императорского титула было то обстоятельство, что в Византии и на Западе, до средневековья, не употреблялся титул «императрица» применительно к жене императора. Он звучал бы так же карикатурно, как, скажем, в наше время именование жены президента президентшей, а жены генерала – генеральшей. Императорским женам – часто, но не всегда – усваивался титул августы, восходящий, естественно, к Августу Октавиану и его супруге, удостоенной почетного имени, которое предоставлено было ее мужу. Когда же правительница государства усваивала себе власть, аналогичную не только по факту, но и юридически той, которой обладали императоры, – это случай со святой Ириной, которую мы ныне не вполне правомерно, только по языковой инерции именуем императрицей, – она называла себя в латиноязычных актах «императором». Именно так подписывалась под латиноязычными актами святая Ирина: Imperator Irina.
Греческий эквивалент титула императора не «василевс», но «автократор», что можно перевести на русский как «самодержец», притом что русское осмысление этого термина в его первоначальном значении указывает на суверенитет, на независимость, по контрасту с былой зависимостью наших князей от Орды. Греческие панегиристы давно величали императоров, или автократоров, царями – василевсами, по-латыни – rex, как титуловались до учреждения республики римские цари и как в Риме называли монархов варварских народов и племен, но в официальную титулатуру это слово было включено лишь при Ираклии, то есть уже только в VII столетии. При этом само государство и при Ираклии, и после него по-прежнему именовалось республикой и политией.
Титул «царь» тоже требует пояснения
Титул «царь» тоже требует пояснения. Именно это слово у нас принято употреблять как эквивалент греческого «василевс», но русское «царь», как и немецкое «кайзер» (Kaiser), – это трансформация имени Цезаря, которое, как и имя Августа, усваивали себе римские и византийские (ромейские) императоры, удостаивая им и некоторых других лиц: либо ближайших родственников – сына, брата, племянника, зятя, либо соправителей, не состоявших в родстве с императором. А делалось это с тем обычно, чтобы попытаться таким образом оставить преемником верховной власти лицо, удостоенное титулом августа или цезаря и тем самым привлеченное к участию в верховной власти, потому что никакой узаконенной наследственности императорской власти de jure в Византии не существовало, а по факту – хотя в известные периоды империей правили династические императоры, но всё же «порфирогенеты», или «багрянородные» василевсы, далеко не составляли большинства среди императоров. Наследственный принцип передачи верховной власти имеет совсем иные, не римские и не византийские корни. Он действовал в восточных монархиях, в эллинистических государствах и, наконец, у варварских германских народов, оказав лишь некоторое влияние на юридическую мысль и государственную практику Византии.
Такое, на первый взгляд парадоксальное, сочетание республики и монархии мы наблюдаем и в позднее средневековье, на примере другой страны, а именно Речи Посполитой, название которой – Речь – представляет собой перевод на польский язык латинского словосочетания res publica (общественное дело), при том что главой этого государства был король, избираемый на пожизненный срок. Впрочем, и императоры Священной Римской империи германской нации, даром что в течение столетий это были династические Габсбурги, юридически не наследовали власть, но избирались курфюрстами.
Этот экскурс в историю государственного права понадобился для того, чтобы показать неосновательность аргументов против симфонии, которые основаны на некорректном представлении о природе императорской власти, существовавшей в Византии; чтобы отвести доводы о несовместимости симфонии с республиканским государственным строем современной России. Более того, на поверку оказалось, что республиканский строй совместим и с симфонией, и с вполне республиканским по своему генезису титулом императора у главы государства, наиболее адекватным переводом которого на русский будет «верховный главнокомандующий».
Подлинная мысль, заключенная в аутентичной редакции акта, впервые провозгласившего симфонию, состоит в утверждении благотворности симфонии – соработничества и сотрудничества священства и власти, Церкви и государства. Кроме 6-й новеллы святого Юстиниана классическая византийская формула взаимоотношений между государственной и церковной властью заключена также в более позднем акте императорского законодательства, относящемся ко второй половине IX века, – «Эпанагоге»: «Мирская власть и священство относятся между собою, как тело и душа, необходимы для государственного устройства точно так же, как тело и душа в живом человеке. В связи и согласии их состоит благоденствие государства». Что называется, лучше не скажешь.
Указывают на невозможность симфонии в поликонфессиональном государстве. Но была ли моноконфессиональной Византия? Очевидно, что нет
Еще одним из расхожих, банальных возражений против реализуемости симфонии в современной России служит напоминание о поликонфессиональности нашей страны. Но была ли моноконфессиональной Византийская империя во времена святого Юстиниана? Очевидно, что нет, не была: кроме православных, в ней проживали также в значительном числе монофизиты, гораздо меньше было несториан, в массе своей эмигрировавших в Иран; в византийской армии служили ариане из готов и других германских народов; существовали – правда, уже фактически на нелегальном положении – манихеи, монтанисты и гностики, общины которых можно уподобить сектам, в Российской империи именовавшимся изуверскими. Полной религиозной свободой пользовались иудеи и самаряне. В правление Юстиниана язычество доживало свой век, но в деревенской глуши оно еще держалось, и принудительных мер для крещения язычников не принималось; среди потомков римской аристократии – сенаторов и в Риме, и в других городах Запада – также оставались еще язычники, ностальгировавшие по римским древностям; на службе в войсках состояли варвары-германцы не только православного и арианского исповедания, но и язычники, каковыми оставались в ту пору еще в массе своей алеманны, и никто не принуждал их к принятию христианства. Наконец, среди интеллектуальной элиты также нередко встречались «эллины», как принято было тогда называть язычников. В их руках находилась знаменитая Афинская академия, правда закрытая Юстинианом, но ее профессора после закрытия школы эмигрировали в Иран не по принуждению, а добровольно. Впоследствии они вернулись на родину, и условием их возвращения, о разрешении на которое византийские дипломаты хлопотали при персидском дворе, отнюдь не ставилось их обращение к вере во Христа.
Миланский эдикт святого императора Константина очевидным образом базируется на идее равноправия приверженцев разных религий
Таким образом, если базироваться на всей полноте актов, связанных с симфонией, можно утверждать, что отсутствие инаковерующих или их неравноправие с приверженцами преобладающей религии вовсе не является непременным условием существования симфонии. Совершенно очевидно, что принципы, на которых базируется Миланский эдикт, даровавший свободу исповедания христианам и заложивший основы симфонии, не противоречат конституционному строю современной России, что они актуальны и ныне, равно как актуальна и выросшая из этого эдикта симфония.