в чем суть соляриса
В чем суть соляриса
Тексты » А. Тарковский. Пояснения режиссера к фильму «Солярис»
А. Тарковский.
Пояснения к фильму «Солярис»
(выступление перед зрителями; Восточный Берлин, март 1973 г.)
. Я не знаю вообще ни одной [научно-фантастической] книги, где бы речь шла не о сегодняшнем. Потому что, в конечном счете, о будущем можно говорить, только оценивая скрытое до поры до времени сегодняшнее. Что же касается романа Лема, то я полагаю, что это лучшее из его произведений. У нас [в фильме] кое-что изменилось. У Лема совершенно нет Земли, у него совершенно иначе решен финал. Правда, мы постарались в своем финале выразить мысль, которую имел в виду Лем. У него там — человек, вставший на какую-то новую моральную ступень, решив в своей душе некий познавательный феномен, но именно потому, что он человек, он не теряет надежды. Мы же сделали финал, в котором Океан исторгает из себя новые трансформации, в основе которых — феномен того, как становятся человеком, — а именно мечту Кельвина: возвращение в свой дом. Для нас это было очень важно, потому что Земля — это наша родина, мы уже имеем сейчас право говорить, что нашей родиной является вся Земля. И мы не имеем права даже подумать о том, что можем освободиться от самых простых человеческих «вещей»: от любви, от деревьев, от воды. то есть — от той Земли, которую мы обязаны нести в себе и сохранить во что бы то ни стало. В определенном смысле, в отличие от Лема, нам хотелось не столько посмотреть на космос, сколько из космоса на Землю. То есть, преодолев какой-то новый рубеж, взглянуть опять на самое начало — в духовном и моральном, нравственном аспекте.
Действительно: картина трудная, длинная — ну, не короткая же. Но, видите ли, в чем дело: роман — очень большой, вернее, он очень плотный. Очень много всяких аспектов. И мне казалось, что если освободить его от «лишних» точек зрения, взглядов на проблему, то он мог бы совсем приблизиться к жанру научной фантастики, и от него осталось бы одно только действие. Может быть, фильм нужно было организовывать покороче, но я уже заметил за собой такую слабость: я люблю делать длинные картины, такие картины, которые совершенно «уничтожают» зрителя физически. Мне кажется, что фильм от этого превращается из развлекательного во что-то более серьезное. Отвечая на ваш вопрос, я хочу сказать, что «скучные» места должны быть в любом произведении. Вспомните, к примеру, «Волшебную гору» Томаса Манна. Или вспомните Толстого. Ведь это тяжелая работа — смотреть фильм или даже смотреть на живописное полотно. И я думаю, что это достойная работа — и для авторов, и для зрителей. Потому что, допустим, хороший фильм — не хороший, нет, не хороший: серьезный фильм — смотреть так же трудно, как сделать его. Так что во многом я и не хотел бы, чтобы фильм смотрелся легче.
Это не связано с характером, это связано с виной человека, это проблема совести, а не просто столкновение с собственным характером. Солярис как бы материализует самое гнусное, что было в этих людях, как бы придвигает к ним зеркало, и они вынуждены посмотреть на себя. ну, так сказать, без всяких возможных [уклонений] от этой встречи. Как говорит Снаут, это могло быть просто мыслью дурной, которая могла материализоваться. Он говорит: тебе-то хорошо, ты-то всего-навсего имеешь дело со своей женой. Ну, хорошо, — а если то, с чем ты сталкиваешься, ты никогда и не видел, не был знаком, а просто мелькнуло в сознании, подумал в минуту помрачения душевного? Что тогда? Проблема «Хари-Крис» взята в каком-то достаточно облагороженном смысле и виде. Это всё могло быть значительно страшнее, в натуральном смысле слова.
. Появление при помощи Океана этих «гостей» вовсе не означает поступок в моральном смысле этого слова. Может быть, это просто. как бы вам сказать, ну, вот растение поглощает углекислоту и выделяет кислород (кстати — к нашему разговору о городах!), а Океан воспринял человека так, что от этого контакта в результате возникла такая реакция. Ну, если светит солнце, то падает тень от предмета. То есть речь идет об отсутствии у Океана сознания в человеческом понятии. В том-то всё и дело: человек сталкивается с объектом, не имеющим ничего человеческого, то есть человек и Океан, грубо говоря, ни на одно мгновение не могут понять друг друга, потому что у них ничего общего нет. Совершенно. Они могут друг сквозь друга проходить — и не понять друг друга. Тут совершенно другие категории, в том-то всё и дело. И речь идет о том, что контакт — если можно говорить о контакте — прежде всего возникает вот в этой душе, в духовной сфере: для человека, ну, конечно, а не для Океана, который, допустим, там «страдает» или решает какие-то супергигантские проблемы астрономической физики. Это остается вне доступности для человека.
[1] На этом запись прерывается. — Прим. ред.
Публикация Рут Херлингхауз и Л. К. Козлова.
Источник: журнал «Киноведческие записки». 1992 № 14
© Медиа-архив «Андрей Тарковский» (при републикации активная гиперссылка на медиа-архив обязательна)
«Солярис» Тарковского и «Солярис» Лема: разбираем, в чем разница, и какие важные смыслы есть именно в фильме
Приблизительное время чтения: 3 мин.
Лем ругался, что Тарковский в киноверсии «Соляриса» навязывает ему, научному фантасту, «достоевщину». Разница между книгой и фильмом, действительно, существенная. В чем именно, на мой взгляд, она заключается?
Лема интересовала именно проблема встречи с разумом, совершенно несхожим с человеческим. Он моделировал ситуацию-допущение, гипотезу. Его интересовали последствия такого контакта для двух интеллектов — человеческого и ино-мирного. А Тарковский — устами одного из героев — провозглашает прямо противоположный свой тезис: человеку никакой иной разум во Вселенной не интересен, человеку нужен человек. И Тарковский, начисто отвергая все научно-фантастические поиски Лема, просто пользуется его сюжетом как средством для постановки сугубо нравственной проблемы. «Тут что-то с совестью, Крис», — пытается исповедаться другу убивший себя Гибарян. И весь фильм — о совести и о покаянии.
Жил человек, и у него была жена. И он охладел к ней, разуверился в своих чувствах, не пожелал пощадить её чувства. И, по сути, довёл до самоубийства. С этим ничего невозможно поделать, и он вынужден жить с таким страшным грехом, глубоко спрятав память о нём и муки совести вглубь своей души. Но всё вокруг как-то. не так. Его любит отец, и он отца любит, — но не может по-детски прижаться к нему; такой прекрасный, тихий семейный дом о чём-то напоминает ему, и в доме нет для героя особенной радости. Рядом — урбанистический мир, в котором вообще можно сойти с ума от одной только поездки по хай-вею. И вот такой «убитый» грехом, закуклившийся человек, Крис Кельвин, пытается убежать на Станцию, в какой-то «космос», подальше от прошлого.
Но Станция, неожиданно для него, оказывается местом, где некий Творец (Бог или инопланетный разум — Тарковскому наплевать) заглядывает в самое сердце человека, находя там образ того, о ком тот особенно мечтал бы забыть. И воплощая в тело, посылает обитателям станции тех людей, перед которыми те особенно страшно виновны. Так к Крису приходит жена, которая давно умерла.
Сначала герой пытается отнестись к этой встрече так же, как иные обитатели станции (кроме Гибаряна, который предпочёл самоубийство) — начал пробовать уничтожить своё прошлое. Но на Станции от «прошлого» не убежишь. И Крис «вдруг» решился поверить и покаяться. Поверить, что перед ним его жена. И дать ей ту любовь и ту верность, на которые поскупился когда-то. И он начинает ОЖИВАТЬ, становиться настоящим, совестливым, сострадающим не только ей, но и всем несчастным мученикам этой Станции человеком. И сколько его ни пытаются убедить, что якобы это всё напрасно, поскольку тут «космос» и всё «ненастоящее» — он уже не даёт себя обмануть.
Именно его открытое сердце заставляет «странного» Творца заметить их страдания и ответить Крису осмысленно. Крис не удержал любимую женщину — она погибла. Но он наконец-то бросился на колени перед отцом. Или перед Отцом Небесным — это кто как хочет истолковать последнюю сцену фильма, которая полностью цитирует великое полотно Рембранта «Возвращение блудного сына».
Весь этот фильм — единый призыв не запирать свою совесть на замок и верить — и в великую силу любви, и в ужасную силу равнодушия. Которое убивает. Это — о том, что от мук совести никуда не уйдёшь, пока не изменишься, пока не станешь другим. И конечно же, это не экранизация аналитического романа Лема, а притча, которая в каком-то смысле — отповедь автору повести. Потому-то Станислов Лем надолго рассорился с Тарковским, и лишь спустя много лет, намного пережив режиссёра, стал постепенно смягчаться. Особенно после появления американского ремейка, который привел писателя в ужас.
Читайте также:
• Возвращаясь к «Солярису». Ещё два слова о сходствах и различиях