в чем смысл шахматной новеллы
Мое ревью Шахматная история Стефан Цвейг
Цвейг показывает, что для Мирко Чентовича (Мирко Chentovich) всегда нужно было видеть реальную шахматную доску перед собой, чтобы играть, в то время как его оппонент развил в себе способность (и имел генетический потенциал для этого), чтобы удержать шахматную доску у него в голове (и на несколько шагов вперед и даже позже он был способен делать это одновременно, попеременно для обеих сторон: «белой» и «чёрной»).
Все шахматные позиции на среднем этапе шахматной игры можно разделить на две группы:
1. Позиции разрешимые только интуитивными решениями(правое полушарие).
2. Позиции решаемые с помощью вариации или логики (левое полушарие).
Левое полушарие мозга преимущественно мыслит последовательно.
Это мыслитель, мыслящий шаг за шагом.
С отрицательной стороны сюжета новеллы, мне было трудно поверить, что шахматная книга была спрятана «пленником» так хорошо, что она не была найдена в гостиничном номере в течение нескольких месяцев.
Цвейг не рассказывает, как это было достигнуто.
Немцы очень дотошны в своих действиях, как вы знаете, в том числе и в слежке за «пленником».
Я также не нашел причины, по которой «пленник» вырвал первую страницу из книги в первый день ее «получения».
Я фанатик психологического подхода Цвейга.
К сожалению, эта новелла не так остра и трагична, как те ранние новеллы, которые я люблю больше всего.
Конец истории не так драматичен, как я ожидал от Цвейга.
Я бы предпочел видеть более эмоциональный и, возможно, даже фатальный исход для обоих игроков, что так характерно для Цвейга.
Я бы предложил (хотел бы видеть), чтобы оба главных героя (да, даже Мирко Чентович) были бы более возбуждены и действовали более «по сумасшедшему» в конце истории.
Это был бы более типичный конец новеллы Цвейга.
В чем смысл шахматной новеллы
Стефан Цвейг (Stefan Zweig in Russia) запись закреплена
Из новой рубрики «Большая баночка анализов».
АНАЛИЗ «ШАХМАТНОЙ НОВЕЛЛЫ» ГЕНИАЛЬНОГО СТЕФАНА ЦВЕЙГА
«Шахматная новелла» Стефана Цвейга — эталон классической новеллы. В ней соблюдены все правила данного жанра: присутствует один яркий эпизод (партия между чемпионом Чентовичем и весьма странным любителем Доктором Б.), настолько выделяющийся из остальных, что при их отбрасывании суть произведения не изменится, вокруг него выстраиваются все остальные эпизоды, образуя сюжетную линию. Вся суть новеллы — в этом эпизоде. В этом смысле новелла является произведением действия и всегда сводится к описываемому сюжету. Цель написания новеллы — познакомить читателя с этим ярким эпизодом, способным поразить его. И автор великолепно справился с этой задачей.
Стефан Цвейг назвал эту новеллу «Шахматной», так как речь в ней идет именно о шахматах, о том, что они могут быть азартной игрой и в то же время могут свести человека с ума. Австрийский писатель сумел написать про шахматы, а вернее, про людей, которые одержимы шахматами так, что невозможно не поверить в исключительность этой игры. Повествование ведется от лица безымянного рассказчика, плывущего на большом океанском пароходе из Нью-Йорка в Буэнос-Айрес. На борту он узнает, что вместе с ним в Буэнос-Айрес отправляется Мирко Чентович — чемпион мира по шахматам. Естественно, что рассказчик, обожающий изучать различные психологические явления, в том числе и мономанию, желает познакомиться поближе с человеком, одержимым одной манией — игрой в шахматы.
В противостоянии чемпиона мира и Доктора Б. мы наблюдаем борьбу холодного расчета и безумной страсти. Доктор Б., сознание которого более быстрое и более гибкое, одерживает верх. Затем Чентович берет реванш, но победа больше моральная. И до конца дней Мирко будет помнить свое поражение, чего не скажешь о его противнике. Победа чемпиону достается благодаря волевому напору, злости и использованию правил. То есть он обязан своей победой не таланту… Какие разные герои: чемпион мира Мирко Чентович и доктор Б.! Разные судьбы, разное восприятие мира и страсть к шахматам тоже разная!
Весьма интересна композиция произведения. Посудите сами, совсем небольшая новелла вмещает в себя три истории, две из которых можно классифицировать как истории жизни героев. История Чентовича (история внешняя, оставляющая внутренний мир персонажа закрытым) меня до сих пор не отпускает. Не отпускает потому, что именно в ней просто не хватает информации, не хватает проникновения во внутренний мир, в мысли, в секрет чемпионства, в конце концов. Этот секрет оставляет тебя в подвешенном состоянии после того, как перевернешь последнюю страницу. История Доктора Б. (история изнутри) меня скрутила и выжала. Она настолько сильно описана, что проникает под кожу, вызывая те же метания, что и у героя новеллы. Здесь таланту Цвейга описывать состояние души, еѐ поиски, просто нет равных.
Цвейгу удалось раскрыть глубину чувств своего героя через призму грандиозной исторической катастрофы. Известный германист Ю.Архипов говорил: «Стефан Цвейг — один из самых популярных австрийских писателей. Он захватывает читателя с первых строк любой своей книги, щедро одаривая радостью узнавания и сопереживания до самых последних страниц». Эти слова как нельзя лучше подходят к нашему произведению. Глубина психологизма придает новеллам Стефана Цвейга необычайную художественную убедительность. Цвейг оценивал не общее, а частное — человека, с его слабостями, ошибками. Тонкий психолог, он с поразительной точностью сумел передать все переживания, эмоции и надлом, происходящий с человеком в нестандартной ситуации. Признанные литературоведы мира признают «Шахматную новеллу» Цвейга образцом «психологической новеллы». Гениально! Короткая новелла, но так много струн затронула!
Не только шахматная новелла 0
«Шахматная новелла» является последним и одним из самых известных художественных произведений австрийского писателя еврейского происхождения Стефана Цвейга. Эту новеллу Цвейг начал писать в 1938 г., находясь в эмиграции, а издана она была в конце 1943 г., уже после его самоубийства (в феврале 1942 г.). Поскольку и в предвоенные, и в послевоенные годы шахматы были очень популярны в западном мире и в СССР, то, вполне естественно, содержание новеллы традиционно воспринимается в прямом смысле — как рассказ о необычной и таинственной природе шахматных талантов у разных людей. Многократный чемпион мира советский гроссмейстер Михаил Ботвинник считал, например, что в этой новелле Цвейг предсказал появление такого необычного шахматного гения как Роберт Фишер.
Однако, одно важное историческое обстоятельство заставляет усомниться в традиционной трактовке «Шахматной новеллы»: она является не только последним, но и предсмертным произведением писателя. За день до самоубийства Цвейг отправил своему американскому издателю «Шахматную новеллу» и книгу мемуаров «Вчерашний мир». При этом в столе писателя остались несколько незаконченных рукописей. Возникает закономерный вопрос: неужели прямо перед своим самоубийством, в разгар второй мировой войны, Цвейг был так озабочен тонкостями шахматной игры, что решил закончить, помимо мемуаров, именно это произведение? Логичнее предположить, что в нём заложено нечто большее, что должно иметь отношение к его жизненной драме и к его трагическому последнему решению. Внимательное прочтение «Шахматной новеллы» и соотнесение её содержания с той действительностью, в которой оказался сам Цвейг и весь мир в результате нацистской экспансии, показывает, что возможна её интерпретация как своеобразного художественного прощания писателя с миром, содержащего также и объяснение мотивации его трагического ухода из жизни.
Вот краткое содержание новеллы: пассажиры океанского лайнера узнают, что вместе с ними на корабле путешествует действующий чемпион мира — Чентович. Этот чемпион — выходец из простонародья; в отличие от своих предшественников, он не интеллигентен и не отягощён образованием. Тем не менее, в узкой области шахматной игры он наделён таким выдающимся талантом, что никто из именитых гроссмейстеров не смог ему противостоять. Пассажиры корабля просят его сыграть с ними партию (по принципу «все на одного») за приличное вознаграждение. Первую партию чемпион, естественно, легко выигрывает, а в середине второй партии в ход игры неожиданно вмешивается один из пассажиров, до этого не принимавший участие в игре. Благодаря его подсказкам, эту партию удаётся свести вничью. Пассажиры договариваются с чемпионом о личной встрече его с этим талантливым шахматистом, но шахматист смущается и отказывается играть с чемпионом. Тогда рассказчик пытается его уговорить, и в процессе общения с ним узнаёт его историю. Оказалось, что таинственный пассажир стал шахматистом поневоле и в весьма необычных обстоятельствах. Он был арестован гестаповцами и посажен на несколько месяцев в изолированную комнату, откуда его выводили только на допросы. Его не били и не пытали, а только требовали выдать некие известные ему финансовые секреты, но долговременное одиночное заключение само по себе превратилось в пытку. Однажды, во время вывода на допрос ему удалось вытащить из чьей-то шинели, висящей в прихожей, и пронести в свою комнату книгу, оказавшуюся учебником шахматной игры. В течение нескольких месяцев он играл в шахматы сам с собой в уме и разбирал приведённые там партии мастеров. В конце концов, у него развился невроз, и он впал в беспамятство, что обеспечило ему свободу: в гестапо поняли, что ничего не добьются от него, и выпустили его под опеку врача. С тех пор он не играл в шахматы. Тем не менее, рассказчику удаётся его уговорить, и на следующий день пассажиры парохода становятся свидетелями необычного матча неизвестного игрока с чемпионом мира. Первую партию бывший пленник гестапо выигрывает, но во второй партии у него развивается тот самый невроз, о котором он рассказывал. Находясь в состоянии нервного возбуждения, он делает нелепые ходы, явно играя не на доске, а какую-то другую партию в своём уме. Рассказчик выводит его из этого состояния напоминанием о его прошлом, после чего таинственный пассажир приходит в себя, извиняется перед чемпионом и публикой, прерывает игру, признав своё поражение в ней, и, к всеобщему разочарованию, уходит.
Хотя шахматный чемпион в новелле не является типичным отрицательным героем, и не представляет собой никакой угрозы для окружающих, тем не менее, его портрет, нарисованный Цвейгом, очень напоминает карикатурный образ сторонников нацистской идеологии — какими их видели представители рафинированной европейской интеллигенции: «…чемпион мира ни на одном языке не мог написать без ошибок даже нескольких слов, и, как саркастически заметил один из его желчных соперников, «невежество его было всеобъемлющим». «Чентович избегает вступать с кем-либо в разговоры. Почувствовав, что перед ним человек культурный, он сразу же, как улитка, прячется в свою раковину; поэтому никто не может похвастаться, что слышал от него какую-нибудь глупость и сумел оценить всю бездну его невежества». Однако, при всё при этом: «Лучшие игроки, несомненно превосходившие его умом, силой воображения и смелостью, не смогли противостоять его железной, холодной логике…». Эта железная, холодная тактика Чентовича, побеждающего более образованных противников, является художественным изображением победного шествия по просвещённой Европе нацизма, разрушившего тот мир, в котором жил Стефан Цвейг.
Протагонистом автора новеллы является тот самый таинственный пассажир, который силой своего таланта способен противостоять «железной, холодной логике» невежественного чемпиона мира. Однако, его нервная система явно расшатана, и сам он истощён: «…узкое, с резкими чертами лицо его уже раньше, на прогулках, привлекло мое внимание своей необычной, мертвенной бледностью… вид у него был очень утомленный. Меня поразило полное отсутствие красок в его сравнительно молодом, с резкими чертами лице. Виски у него были совершенно белые. Не знаю почему, но у меня создалось впечатление, что постарел он внезапно. Как только я подошел к нему, он вежливо встал и представился. Имя, которое он назвал, принадлежало семье, пользовавшейся большим уважением в старой Австрии».
Тем не менее, он, конечно же, надеялся, что его произведения окажут влияние на его читателей и изменят мир в желаемом ему направлении. Однако при его жизни всё произошло ровно наоборот: те самые «закулисные деятели, люди сомнительной нравственности и небольшого ума» сумели захватить власть и повести Европу совсем в другую сторону. Цвейг, усердно трудившийся в своём писательском кабинете, подобно своему протагонисту в новелле, вдруг обнаружил, что в реальном мире ему противостоят враждебные силы, отличающиеся «железной, холодной логикой». Этим силам надо было противостоять, с ними надо было отчаянно бороться, но писатель уже не чувствовал в себе моральных сил для этой борьбы. Используя образ своего протагониста, Цвейг показывает, что в борьбе против этих враждебных сил он мог бы выиграть отдельное сражение, но не матч, поскольку он уже давно играет в другие шахматы — на «духовном», а не на реальном поле сражения, да и нервные ресурсы его исчерпаны. Показательно сравнение последних слов героя «Шахматной новеллы» и самого писателя. Вот прощальное объяснение героя: «Я вовсе не собираюсь начинать все снова, Я не могу позволить себе вторично заболеть этой шахматной горячкой, которую я и теперь вспоминаю с содроганием. Кроме того… кроме того, меня предупреждал врач, он настойчиво предупреждал меня. Для человека, который был подвержен мании, навсегда остается опасность рецидива, поэтому мне, страдавшему «отравлением шахматами», даже если меня считают совершенно излечившимся, надо держаться от шахматной доски подальше. И вас, господа, я тоже прошу извинить меня. Но я предупреждал заранее, что не нужно возлагать на меня больших надежд. Простите, что я так позорно закончил игру. Это последний раз, что я поддался искушению сыграть в шахматы». А вот прощальные слова самого Стефана Цвейга: «После шестидесяти требуются особые силы, чтобы начинать жизнь заново. Мои же силы истощены годами скитаний вдали от родины. К тому же я думаю, что лучше сейчас, с поднятой головой, поставить точку в существовании, главной радостью которого была интеллектуальная работа, а высшей ценностью — личная свобода. Я приветствую всех своих друзей. Пусть они увидят зарю после долгой ночи! А я слишком нетерпелив и ухожу раньше них». А также: «Всё кончено, Европа уничтожила себя, наш мир разрушен, и в возрасте 60 лет я сломлен и наполовину уничтожен, я больше не хочу существовать».
Итак, возможно альтернативное прочтение «Шахматной новеллы» Стефана Цвейга, в котором перипетии шахматной борьбы являются только внешним фоном, позволяющим автору в иносказательной форме объяснить своё отношение к нацизму, захватившему современный ему мир, и своё трагическое решение об отказе от борьбы с ним и о предстоящем самоубийстве. Тот факт, что «Шахматная новелла» была отправлена издателю Цвейга за день до его самоубийства, делает это альтернативное прочтение новеллы весьма достоверным.
Шахматная новелла. Лучший рассказ о шахматах.
Среди пассажиров большого океанского парохода, отплывающего из Нью-Йорка в Буэнос-Айрес, находится чемпион мира по шахматам Мирко Чентович. Более информированный приятель рассказчика сообщает, что в двенадцать лет Мирко осиротел. Сердобольный пастор из глухой югославской деревушки взял его на попечение. Мальчик оказался глуповатым, упрямым, косноязычным. Его неповоротливый мозг не усваивал простейших вещей. Необычные способности Мирко к игре в шахматы обнаружились случайно. Он много раз выигрывал у пастора, его соседа, любителей-шахматистов из соседнего городка.
Учась шесть месяцев в Вене у знатока шахматной игры, Мирко так и не научился играть вслепую, так как не мог запомнить предыдущие ходы партии. Этот недостаток не помешал успехам Мирко. В семнадцать лет он уже имел с десяток различных призов, в восемнадцать — стал чемпионом Венгрии, а в двадцать — чемпионом мира.
В то же время он оставался ограниченным, неотёсанным парнем. Используя свой талант и славу, он старался заработать как можно больше денег, проявляя при этом мелочную и грубую жадность.
Рассказчик находит незнакомца на верхней палубе. Тот представляется доктором Б. Это имя принадлежит уважаемой в старой Австрии семье. Оказалось, он не подозревает, что с успехом играл против чемпиона мира. Поколебавшись, доктор Б. соглашается на новую партию, но просит предупредить любителей, чтобы они не возлагали слишком больших надежд на его способности. Рассказчик поражён точностью, с которой доктор ссылался на мельчайшие подробности партий, сыгранных разными чемпионами. Видимо, он много времени посвятил изучению теории шахматной игры.
Доктор Б. с улыбкой соглашается, добавив, что произошло это при исключительных обстоятельствах. Он предлагает рассказчику выслушать его историю.
Во время Второй мировой войны Б. на пару с отцом возглавлял юридическую контору в Вене. Они давали юридические советы и управляли имуществом богатых монастырей. Кроме того, конторе было доверено управление капиталами членов императорского дома.
Гестапо неотступно следило за Б. За день до того, как Гитлер вошёл в Вену, эсэсовцы арестовали его. Б. был включён в группу людей, из которых нацисты рассчитывали выжать деньги или важные сведения. Их поместили в отдельные номера отеля «Метрополь», где находился штаб гестапо. Не прибегая к обычным истязаниям, фашисты применили более утончённую пытку полной изоляцией.
Они просто поместили нас в вакуум, в пустоту, хорошо зная, что сильнее всего действует на душу человека одиночество. Полностью изолировав нас от внешнего мира, они ожидали, что внутреннее напряжение скорее, чем холод и плети, заставит нас заговорить.
У Б. отобрали часы, а окна заложили кирпичами, чтобы он не мог определить время суток. Две недели он прожил вне времени, вне жизни. На вопросы их вызывали регулярно и заставляли подолгу ждать. Четыре месяца спустя Б. дожидался своей очереди перед кабинетом следователя. Там, в небольшой прихожей, висели шинели. Из кармана одной шинели ему удалось украсть небольшую книгу и принести в свой номер.
Книга оказалась пособием по шахматной игре, сборником ста пятидесяти шахматных партий, сыгранных крупнейшими мастерами. Использовав вместо шахматной доски клетчатую простыню, Б. слепил из хлебного мякиша фигуры и принялся разыгрывать описанные в сборнике партии.
Первую партию он разыгрывал множество раз, пока не довёл до конца без ошибок. На это ушло шесть дней. Ещё через шестнадцать дней Б. уже ни нуждался в простыне.
Силой своего воображения я мог воспроизвести в уме шахматную доску и фигуры и благодаря строгой определённости правил сразу же мысленно схватывал любую комбинацию.
Пришло время, когда это наваждение стало оказывать разрушительное действие не только на мозг Б., но и на его тело. Однажды он очнулся в госпитале с острым расстройством нервной системы. Лечащий врач знал семью Б. и рассказал ему, что произошло. Тюремный надзиратель услышал в камере Б. крики, подумал, что к узнику кто-то проник, и вошёл. Едва он показался на пороге, Б. бросился к нему с кулаками, заорал: «Делай ход, негодяй, трус!», и с такой яростью начал душить, что надзирателю пришлось звать на помощь. Когда Б. тащили на медицинское освидетельствование, он вырвался, попытался выброситься в окно, разбил стекло и сильно порезал руку, после чего остался шрам. В первые дни в госпитале он пережил что-то вроде воспаления мозга, но вскоре его рассудок и центры восприятия полностью восстановились.
Доктор не сообщил гестапо, что Б. полностью здоров, и добился его освобождения.
Стоило мне вспомнить о моём заточении, как в сознании наступало затмение, и только много недель спустя, собственно говоря, только сейчас, на пароходе, я нашёл в себе мужество осознать то, что пережил.
Предстоящую партию Б. считает испытанием для себя. Ему хочется выяснить, сможет ли он играть с живым противником, и каково состояние его рассудка после заключения в гестапо. Больше он к шахматам прикасаться не намерен: доктор предупредил его, что возможен рецидив «шахматной горячки».
На следующий день Б. вчистую обыгрывает чемпиона мира. Чентович требует реванша. Между тем рассказчик замечает начало приступа тихого помешательства у Б. На девятнадцатом ходу он начинает делать грубые ошибки. Рассказчик сильно хватает Б. за руку, проводит пальцем по шраму и произносит единственное слово: «Вспомните!». Покрывшись холодным потом, Б. вскакивает, признаёт за Чентовичем победу, извиняется перед зрителями и заявляет, что больше никогда не прикоснётся к шахматам. Затем Б. кланяется и удаляется «с тем же скромным и загадочным видом, с каким впервые появился среди нас».
В чем смысл шахматной новеллы
На борту парохода, отплывающего в полночь из Нью-Йорка в Буэнос-Айрес, несколько раз вспыхивает магний: журналисты фотографируют для интервью находящуюся среди пассажиров знаменитость — югославского чемпиона мира по шахматам Мирко Чентовича. «Он только что разгромил всех шахматистов Америки и сейчас едет пожинать лавры в Аргентину», — сообщает нашему безымянному рассказчику один из его приятелей. Охваченный любопытством, рассказчик решает во что бы то ни стало сойтись за время путешествия с молодым гением.
Подобно складной доске для игры в шахматы, новелла Цвейга распадается на две симметричные, но контрастирующие друг с другом части. Первая половина — это рассказ о судьбе надменного и нелюдимого Мирко Чентовича, а также о попытках рассказчика к нему подобраться. Причина, по которой рассказчик захотел познакомиться с шахматистом, проста: «Меня, — признается он, — всю жизнь интересовали различные виды мономанов — людей, которыми владеет одна-единственная идея, потому что чем теснее рамки, которыми ограничивает себя человек, тем больше он в известном смысле приближается к бесконечному».
Мирко Чентович родился в семье дунайского лодочника, но рано потерял отца: тот утонул, столкнувшись однажды ночью с грузовым судном. Двенадцатилетнего мальчика взял к себе на воспитание местный пастор, решивший обучить ребенка школьным азам. Однако все старания пастора оказались напрасны: мальчик был туп, косноязычен и ленив. Но одним зимним вечером пастор, совсем уже было разочаровавшийся в умственных способностях своего подопечного, стал вдруг свидетелем поистине библейской сцены: мальчишка-тугодум, множество вечеров кряду до этого безучастно и молчаливо наблюдавший за тем, как его наставник играет в шахматы с жандармским вахмистром, чудесным образом обыграл сначала одного, а потом и второго. Так открылся его «однобокий» талант.
Тем не менее дурную славу составила Чентовичу вовсе не его неспособность играть в шахматы без фигур и доски, а то, что он до неприличия был падок на деньги. Деревенский парнишка, еще недавно, как пишет Цвейг, подметавший кухню пастора и неожиданно для всех выбившийся в люди, — он не гнушался ни размещать ради платы свой портрет на рекламных объявлениях мыла, ни выступать за мало-мальски внушительный гонорар от крошечных шахматных клубов, ни обыгрывать каких-нибудь состоятельных дилетантов за их же деньги. Собственно, из-за жадности Чентовича наш рассказчик и сходится с чемпионом.
Дело в том, что вместе с рассказчиком и Чентовичем на пароходе очутился горный инженер шотландского происхождения по фамилии МакКоннор, который сколотил целое состояние на бурении нефтяных скважин в Калифорнии. Прознав о том, что среди пассажиров судна находится чемпион мира по шахматам, МакКоннор загорелся желанием с ним сыграть и даже выразил готовность заплатить за это установленный импресарио гонорар — двести пятьдесят долларов за партию. Чентович согласился. Легко догадаться, что первая из партий была МакКоннором безнадежно проиграна. Вторую ждала та же участь — если бы в игру не вмешался вдруг затесавшийся в толпу зрителей незнакомец. Здесь начинается вторая половина «Шахматной новеллы».
Украинский литературовед Дмитрий Затонский отмечал, что Стефан Цвейг работает в своих новеллах прежде всего на контрасте. Кроме того, читатель обычно имеет в них дело «не с внешним, авантюрным событием, а, так сказать, с „приключением души”». Воспитанный на традиции психологического романа, Стефан Цвейг и в малом прозаическом жанре продолжает делать то, что делали до него великие прозаики — Диккенс, Толстой, Бальзак и Достоевский: анализирует чувства и мысли героев, оказавшихся в экстремальных, критических для своего психологического состояния ситуациях.
Доктор Б. — тот самый незнакомец, который вмешался в почти что проигранную партию МакКоннора и Чентовича и на глазах у изумленной публики довел ее за несколько ходов до ничьи. Заметно смущенный, не ожидавший такого отпора, Чентович сразу же предложил доктору Б. сыграть еще одну партию, но тот, внезапно замявшись, пожелал откланяться и уйти. Рассказчик, в котором этот господин вызвал живой интерес, отправился на его поиски, чтобы передать просьбу, ставшую уже общим желанием публики: сыграть против Чентовича.
Стефан Цвейг делает доктора Б. полной противоположностью Мирко. Потомок знатного австрийского рода, он образован, скромен, вежлив и красноречив. Его узкое, бледное, с резкими чертами лицо противопоставлено широкому, здоровому, с низким лбом и красными щеками лицу Чентовича. Действиями доктора Б. в новелле нередко руководит любопытство, Neugier, действиями же Чентовича руководит алчность, Habgier. Однако главным противопоставлением оказывается то, что, в отличие от Чентовича, который не может играть в шахматы без фигур и доски, доктор Б. практически ни разу в жизни не держал реальных шахмат в руках.
Прежде чем объяснять, в каких условиях и каким образом доктор Б. сумел в таком случае овладеть шахматной игрой, нужно сделать одно замечание. На протяжении «Шахматной новеллы» не раз попадаются поразительные по художественной проницательности описания шахмат — например, как в этом рассуждении рассказчика: «По личному опыту мне было знакомо таинственное очарование „королевской игры”, единственной из игр, изобретенных человеком, которая не зависит от прихоти случая и венчает лаврами только разум, или, вернее, особенную форму умственной одаренности. Но разве узкое определение „игра” не оскорбительно для шахмат? Однако это и не наука, и не искусство, вернее, нечто среднее, витающее между двумя этими понятиями, подобно тому, как витает между небом и землей гроб Магомета. В этой игре сочетаются самые противоречивые понятия: она и древняя, и вечно новая; механическая в своей основе, но приносящая победу только тому, кто обладает фантазией; ограниченная тесным геометрическим пространством — и в то же время бесконечная в своих комбинациях; непрерывно развивающаяся — и совершенно бесплодная; мысль без вывода, математика без результатов, искусство без произведений, архитектура без камня».
В подобных рассуждениях Стефан Цвейг превосходно улавливает суть шахматной игры как таковой, вскрывая ее противоречивую природу, — однако за редким исключением он почти не описывает конкретный ход той или иной шахматной партии. Все потому, что, в отличие от того же Владимира Набокова, который был заядлым игроком в шахматы, обожавшим к тому же составлять шахматные задачи, или в отличие от создателей сериала «Ход королевы», которые наняли себе для консультаций Гарри Каспарова, — Стефан Цвейг в шахматах не разбирался и играл из рук вон плохо. Журналист и писатель Эрнст Федер, проведший с Цвейгом в Бразилии последние месяцы его жизни, вспоминал: «Я слабый игрок, но его познания в шахматном искусстве были столь незначительны, что мне стоило большого труда позволить ему иногда выиграть партию».
Однако после допроса доктора Б. ждало горькое разочарование: книга, которую он с большим для себя риском сумел раздобыть, была не сборником поэтических произведений Гёте или Гомера, а всего лишь пособием по игре в шахматы, состоящим из ста пятидесяти партий, сыгранных крупнейшими мастерами. «Если бы я не был окружен со всех сторон стенами и решетками, — сообщит впоследствии доктор Б. нашему рассказчику, — я бы выбросил книгу в припадке ярости в окно. Какая польза, ну какая польза была мне от подобной ерунды? Как большинство гимназистов, я изредка для препровождения времени играл в шахматы. Но для чего нужна мне была эта теоретическая абракадабра?»
На момент своего заключения доктор Б. настолько не разбирался в шахматах, что даже шахматная нотация представлялась ему «чем-то вроде алгебраических формул», к которым он не имел ключа. Положение осложнялось и тем, что в распоряжении доктора Б. не было ни шахматных фигур, ни доски. Спасением в этой ситуации оказались, по старой немецкой традиции, хлебные крошки: доктор Б. вылепил все необходимые фигуры из хлебного мякиша, разложил их на сложенной в несколько раз клетчатой простыне и начал постепенно разыгрывать партии из пособия.
На первых порах, пока доктор Б. был занят лишь воспроизведением чужих партий, все шло хорошо: его навык рос, понимание шахматной логики обострялось, измотанное допросами сознание крепло, а дни обретали структурность. Вскоре для того, чтобы довести игру до конца, ему перестали даже требоваться хлебные фигурки и простыня: «Абстрактные понятия а1, а2, с3, с8 автоматически принимали в моем воображении четкие пластические образы. Переход этот совершился без всякого затруднения; силой своего воображения я мог воспроизвести в уме шахматную доску и фигуры и благодаря строгой определенности правил сразу же мысленно охватывал любую комбинацию. Так опытный музыкант, едва взглянув на ноты, слышит партию каждого инструмента в отдельности и все голоса вместе».
Но после того как каждая партия из пособия была разыграна по двадцать, а то и тридцать раз, у доктора Б. начались проблемы: из страха вновь очутиться в ничем не заполненной пустоте, лишившись занятия, которое успокаивает нервы и дисциплинирует ум, он решает изобрести новые партии и начать разыгрывать их против самого себя в голове. Для этого доктору Б. требуется совершить невозможное — расщепить свое и без того расшатанное сознание на белое и черное «я». Очень скоро это приводит к тому, что доктор Б. переживает помрачение рассудка: обуреваемый гневом и жаждой мести, он мечется по комнате из угла в угол и требует одного — реванша у другого «я» за проигранный только что с самим собой матч. И несмотря на то что это помешательство в конечном счете и освобождает доктора Б., психическое здоровье его навсегда остается подорвано.
Некоторые литературоведы полагают, что в образе доктора Б. Стефан Цвейг запечатлел собственный драматический опыт, который ему пришлось получить в конце жизни. Гуманист до мозга костей, Цвейг родился и вырос в Австро-Венгерской империи конца XIX — начала ХХ в., открытой тогда, как казалось, для всех культур мира. После окончания Венского университета он путешествовал по множеству стран и до начала Первой мировой войны успел посетить Великобританию, Францию, Индию, Кубу, Панаму и США, а затем некоторое время пожить в Швейцарии. Невзирая на то что XX в. был ознаменован трагедией, ввергнувшей все человечество в невиданные зверства, Стефан Цвейг свято верил в то, что Европу, как и остальной мир, впереди ждет светлое будущее. Но впереди ждала лишь Вторая мировая война.
Стефан Цвейг до последнего отказывался признавать возможность еще одной катастрофы. В одном из писем Константину Федину, написанных им еще до прихода Гитлера к власти, Цвейг бодро, чуть ли не радостно уверял: «Будьте уверены, дорогой Федин, что, несмотря на безразличие интеллигенции, несмотря на ослепление широких масс, в тот момент, когда будет сделана попытка превратить хозяйственный кризис Европы в войну против России или против какого-нибудь другого государства, у многих из тех, кто теперь еще молчит, проснется совесть, и не так-то просто удастся безрассудствовать господам, как это было в 1914 году, когда (о чем недавно рассказал в своих мемуарах князь Бюлов) граф Берхтольд, „улыбаясь”, сообщил, что сербов-то воевать принудят».
Но уже в 1934 году Стефан Цвейг был вынужден бежать из Зальцбурга, в котором он обосновался после войны: в соседнем Мюнхене власть полностью перешла в руки НСДАП, по всей Германии прокатились политические чистки, в городах бушевали погромы, а разъяренные студенты с факелами в руках жгли «негерманские» книги, в числе которых были, конечно, и сочинения Цвейга. В 1935 году писатель со своей первой женой Фридерикой поселяется как гражданин суверенной Австрийской Республики в Лондоне, однако в марте 1938 года происходит знаменитый аншлюс — включение Австрии в состав нацистской Германии. Стефан Цвейг, всегда считавший себя космополитом, по-настоящему теряет гражданство и превращается из радушно принимаемого везде путешественника в нежелательного мигранта. Позже в своих мемуарах «Вчерашний мир» он напишет: «И все же человеку нужна — лишь теперь, став скитальцем уже не по доброй воле, а спасаясь от погони, я ощутил это в полной мере, — человеку нужна исходная точка, откуда отправляешься в путь и куда возвращаешься вновь и вновь».
Немецкий литературовед Ханнес Фрике считает, что именно этот травматический опыт мигранта, бегущего от нацистской угрозы, повлиял на созданный Стефаном Цвейгом образ доктора Б., подвергавшегося в течение нескольких месяцев бесчисленным и не имеющим смысла допросам. В подтверждение своей мысли Фрике приводит следующий фрагмент из воспоминаний писателя: «Если подсчитать, сколько анкет я заполнил за эти годы, заявлений во время каждого путешествия, налоговых деклараций, валютных свидетельств, справок о пересечении границы, разрешений на пребывание, разрешений на выезд, заявлений на прописку и выписку, сколько часов отстоял в приемных консульств и органов власти, перед каким числом чиновников высидел, сколько выдержал опросов и обысков на границах, тогда начнешь понимать, как много от человеческого достоинства потеряно в этом столетии, в которое мы, будучи молодыми людьми, веровали как в столетие свободы, грядущей эры мирового гражданства».
В 1940 году Стефан Цвейг покидает Лондон и отправляется со своей новой женой Шарлоттой Альтманн в Нью-Йорк, а в августе этого же года они переезжают в Петрополис — пригород Рио-де-Жанейро. Стефан Цвейг возлагал на Бразилию много надежд: еще во время своего первого путешествия в Южную Америку в 1936 году он разглядел в Бразилии землю, свободную от расовых предрассудков, которые успели охватить всю Европу. Тогда же он задумал опубликованную им лишь в 1941 году книгу «Бразилия — страна будущего», в которой с огромным энтузиазмом отзывался об этом месте, живущих в нем людях, климате и пейзаже.
Но воодушевление Стефана Цвейга было недолгим: страшные новости с фронта, потеря собственной родины, невозможность публиковаться на родном языке, известия о смерти друзей, тревога за близких — все это съедало писателя, вгоняя его в тяжелейшую депрессию. Чувства, которые Стефан Цвейг испытывал в эти годы, прекрасно переданы в фильме Марии Шрадер «Прощание с Европой». В одной из сцен, стоя на балконе снятого им в Петрополисе дома, писатель обращается к своему приятелю Эрнсту Федеру: «Как это вынести? Я не могу присоединиться к тем, кто говорит: „Берлин получил хорошую трепку”. Я не переношу манеру, в которой об этом говорят. Или пишут. Эти языкастые оптимисты. Мы в начале, в лучшем случае в середине войны, и никто не скажет об этом. Что хуже всего: нет оппозиции войне как таковой, ни в одной стране».
Именно здесь, в Петрополисе, в подобном состоянии духа Стефан Цвейг приступает к написанию «Шахматной новеллы». Этот текст нередко называют антифашистским, хотя точнее его было бы назвать антивоенным: мания, которая охватила когда-то единое, а теперь расколотое надвое сознание доктора Б. во время его заключения в венской гостинице «Метрополь», — это тот же реваншизм, который охватил Европу. Желание отомстить за обиду, из раза в раз наносимую врагом, даже если этот враг — ты сам. «Стоило только белому „я” сделать ход, как черное „я” уже лихорадочно передвигало фигуру, и, как только заканчивалась одна партия, я тут же требовал от себя следующей, вернее, каждый раз, как одно мое шахматное „я” терпело поражение, оно немедленно требовало у другого „я” реванша».
В заключительной части новеллы Стефан Цвейг заставляет доктора Б. сразиться с Мирко Чентовичем в шахматы, но герой берет с нашего рассказчика обещание, что разыграна будет лишь одна партия: «Главное для меня, — говорит он, — это раз и навсегда разрешить этот вопрос, так сказать, подвести окончательный итог». Однако в ту же секунду, как проигравший на глазах у всех Мирко Чентович предлагает доктору Б. сыграть еще раз, тот, находясь уже на грани безумия, восклицает: «Конечно!» — и только благодаря рассказчику ему удается в самый последний момент совершить единственно верный поступок — оставить ради сохранения собственного рассудка игру, ту самую, которая когда-то помогла ему этот рассудок спасти.
23 февраля 1942 года писателя и его жену Шарлотту Альтманн нашли мертвыми в постели их дома в Петрополисе: оба они по очереди приняли смертельную дозу веронала. За два дня до этого Стефан Цвейг отнес на почту три копии «Шахматной новеллы»: первая предназначалась его американскому издателю, руководителю «Viking Press» Бенджамину Хюбшу, вторая — владельцу эмигрантского издательства «S. Fischer Verlag» Готфриду Берманну Фишеру, третья — аргентинскому переводчику Альфредо Кану. Последний опубликовал «Шахматную новеллу» раньше всех: 7 декабря 1942 года она вышла крошечным тиражом в 300 экземпляров в Буэнос-Айресе. В следующем году последовало издание на немецком языке в Стокгольме, а еще через год — на английском в Нью-Йорке.
Стефан Цвейг полагал, что его последнее произведение не сможет найти себе широкого читателя среди публики. Он ошибался. «Шахматная новелла» стала его самым читаемым текстом: в Германии общий тираж книги после ее публикации в 1974 году достиг к сегодняшнему дню более миллиона экземпляров. В 2013 году в Киле состоялась премьера основанной на сюжете новеллы оперы, музыку к которой написал испанский композитор Кристобаль Альфтер, а либретто — Вольфганг Хэнделер. В 2015 году британская театральная группа «Rhum and Clay» представила на Эдинбургском фестивале спектакль «64 квадрата», в котором доктора Б. сыграли сразу три человека, а в 2016 году дизайнер и художник Томас Хьюмо переработал «Шахматную новеллу» в графический роман. Книга Стефана Цвейга выдержала и несколько экранизаций: в 1960 году фильм по ней снял западногерманский режиссер Герд Освальд, в Чехословакии в 1963 году на ее основе вышел фильм «Шахматы», а в 1980-м — «Королевская игра». В 1974 году новеллу экранизировали и в Советском Союзе: режиссером был Юрий Маляцкий. Наконец, осенью этого года состоялась премьера «Королевской игры» Филиппа Штёльцля — оригинальной интерпретации «Шахматной новеллы» Стефана Цвейга, роль доктора Б. в которой исполнил Оливер Мазуччи, звезда немецкого телесериала «Тьма».