в чем смысл фильма стиляги
СССР и вредоносная Польза. Рецензия на художественный фильм «Стиляги»
Эту ленту я уже упомянул в материале, посвященном юбилею «Бременских музыкантов». Хочу остановиться на некоторых моментах подробнее.
По-моему, в сети об этом фильме не отзывался только ленивый. Кто-то заступается за «совок», кто-то его пинает… Я менее всего склонен идеализировать социалистическое прошлое. Эпоха была абсурдная и лживая. Лицемерить приходилось регулярно: в школе на уроках, в институте на семинарах, ну и, конечно, на комсомольских собраниях. Это было привычно и неизбежно, но создавало внутренний дискомфорт… Дефицит самоуважения, что ли.
Западные демократии, о которых мы в те годы реально не знали ничего, рисовались нашему воображению сказочными замками, с населением, состоящим преимущественно из принцесс и добрых волшебников, которые охотно задаривают прохожих сундуками с золотом, дисками и джинсами.
На всю жизнь запомнилось, как в школе я впервые увидел красочную обложку фирменного диска. Это был «Fireball» английской группы «Deep Purple». Советские люди (и подростки в том числе) совсем не избалованы были яркими красками и чистыми оттенками. Убитые цвета стен, блеклые иллюстрации, уродливые открытки и плакаты, — вот единственная доступная нам реальность. А тут, — вы только представьте себе, — настоящая многоцветная офсетная печать. Без дураков!
Нет, это сегодня оформление обложки кажется довольно слабым. Взгляните на нее глазами ребенка, который каждый выходной начинает с огромной очереди за молоком и кефиром. У меня даже не возникло желания услышать музыку, запрятанную в такой конверт. Это было за пределами моей фантазии. Для того, чтобы испытывать счастье, мне достаточно было любоваться обложкой, не отрывая глаз, долго-долго, сколько позволят…
В общем, я прекрасно понимаю студента и комсомольца с экзотическим именем Мэлс (это аббревиатура, составленная из имен Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина), которого играет Антон Шагин. Молодой человек, не знавший другого веселья, кроме первомайской демонстрации, всей душою прикипел к поразительному миру, созданному из нездешней музыки, фантастических образов и невиданных танцев. Миру, олицетворением которого стала для него Полина.
Напомню, что ради этой самой Полины (партийная кличка Польза) Мэлс стал планомерно разрушать свою жизнь. Начал с того, что соорудил на голове кок, пошил в ателье нелепый костюмчик, приобрел у фарцовщика чудовищный галстук и импортные башмаки на микрофибре. Все свое время он теперь сливал с такими же прожигателями жизни в ресторанах и клубных тусовках; и, наконец, вполне закономерно распрощался с комсомольским билетом и ВУЗом.
Странно, что многие зрители воспринимают фильм «Стиляги» как легкий и веселый мюзикл. Вероятно, этому способствует обилие жизнерадостной музыки и кривляющиеся на экране люди. На самом деле всё с этим фильмом обстоит иначе.
«Стиляги» — это хроника личной трагедии искреннего, упорного, но очень уж наивного паренька из простой рабоче-крестьянской семьи, который к концу фильма остается без специальности и перспектив с женой-изменщицей и чужим ребенком на руках; кумиры порушены, друзья куда-то подевались, молодость проходит, впереди только горечь разочарования и порядком поношенный клоунский наряд, прилипший к нему, как нелеченный сифилис. В общем, атмосфера праздника имеется, а праздника нет.
В фильме навязчиво подчеркивается контраст между стилягами и окружающим миром: цветастые и праздничные, эти «неформалы» противопоставляются суровым людям в одинаковой серой униформе. Прям тропические птахи среди московских ворон, хе-хе. Но так ли оправдана эта антитеза?
Авторы, на мой взгляд, совершенно недвусмысленно намекают на диалектическое единство противоположностей. По крайней мере, эпизод в пивной определенно запараллелил досуг чистеньких стиляг и небритых гуляк. Режиссер проводит аналогию с хирургической точностью, намекая на то, что пролетарии в пивной отличаются от представителей «золотой молодежи» только внешними атрибутами.
Да и нравственность стиляг с их неприкрытым развратом ничем принципиально не отличается от «правильных» комсомольцев. В фильме есть момент, когда «комиссар» Катя безуспешно пытается положить на себя Мэлса, забывая даже об «идейных разногласиях». В свою очередь и те, и другие ничем не лучше и не хуже простых бабёх, изменяющих мужьям в жутких коммуналках.
Действие фильма относится к 50-м годам прошлого столетия, когда свежи еще были в памяти старшего поколения казни за «великорусский шовинизм» и посещение православных храмов. С самого начала провозглашенной целью Советской власти было воспитание «нового человека», которого о. Серафим (Роуз) очень точно характеризует, как недочеловека (иеромонах Серафим (Роуз). Человек против Бога). Этот недочеловек не только не знает Бога, но и, в силу собственного оскотинения, не испытывает в Нем нужды, он не знает счастья, но испытывает довольство от еды, питья, размножения и приобретения дефицитов (помните, было такое расхожее словцо); иногда он умствует, но мысль его приземленна и бессодержательна, как марксистско-ленинская философия.
Закономерным плодом бездуховного коммунистического воспитания стали люди, видевшие цель своего существования в приобретении вещей и удовлетворении телесных потребностей. Именно из этой закваски вышли и стиляги, и «жлобы». Так что советская власть и стиляги — близнецы и братья в том, что касается безбожия и безнравственности. Только стиляги более откровенны в своей порочности.
Но вернемся к бедолаге Мэлсу. Авторы в последних кадрах показывают зрителю, что его сломанная жизнь, оказывается, имеет высокий смысл; не зря, то есть, пострадал паренек; возгорелось из искры пламя, и такие, как Мэлс, послужили гумусом для дальнейшего расцвета молодежных движений всех мастей и оттенков. Не дерьмо, мол, его жизнь, а удобрение.
Я не стану говорить, что для самого человека, влачащего нищенское существование со злобной стервой-женой и усыновленным негритенком, перспектива появления хиппи или панков едва ли может служить достойным утешением. Я скажу о том, что в свете этих кадров жизнь Мэлса приобретает уже не только трагический, но и зловещий оттенок. В самом деле, он, по мысли авторов, оказывается олицетворением деструктивных сил, уничтожающих остатки духовных скреп общества.
Но в чем же смысл фильма? Неужели создатели фильма сделали беглую зарисовку, демонстрирующую нам быт и злобу дня далеких 50-х годов минувшего столетия? — Конечно, нет.
Настоящим главным героем фильма выступает вовсе не простаковатый Мэлс, а пресловутая толерантность. Авторы говорят зрителю: смотри, как некрасиво обижать таких же, как вы, людей за то, что они живут и верят иначе, чем вы. Не смейте делить окружающее на добро и зло. Учитесь быть терпимыми ко всему. Ничего не осуждайте и ни с чем не боритесь. Пускай «P… Riot» кощунствует в храмах, пускай гомосексуальные семьи растлевают взятых на воспитание детей, пускай ваш ребёнок после урока «сексуальной грамотности» воплощает полученные знания на практике. Это — свобода. А свобода — это же клево, чувак, расслабься.
Именно такова позиция авторов. Но по-настоящему заботит меня не она. Хотя, конечно, тот факт, что создатели фильма откровенно сочувствуют борцам за безнравственность и вседозволенность, показывает, насколько далеко оторвалась сегодня «российская культура» не только от Бога, но и от здравых человеческих понятий.
Страшнее всего, на мой взгляд, то, что мы перестали уже обращать внимание на пропаганду зла. Обсуждая этот фильм, мы спорим только о политике и даже не замечаем, что он покушается на душу.
Я убежден, что эта лента есть самый серьезный повод обратиться к себе и задуматься: какими мы стали. Желаю успеха.
Этот материал находится в разделе « Театр, кинематограф и мультипликация ».
Трагикомедия «Стиляги», про то как мы проплясали нашу страну
Разбор эпизода «Скованные одной цепью»
При просмотре эпизода первое, что приходит в голову, это то что Катя мстит мужчине, который предпочёл ей другую, более яркую и дерзкую, но давайте послушаем, что она говорит: «Ты под музыку толстых не смеешь плясать, не смеешь кривляться и нас предавать».
50ые годы это время напряжённых отношений СССР и США, холодная война (продлившаяся до 80ых), гонка вооружений, шпионские мосты и сбитые штатовские самолёты. В это время в благословенной америке экономический подъём, рок-н-рол, Элвис Пресли, Мэрилин (её предпочитают джентльмены) Монро, абстрактный экспрессионизм и маккартизм.
Молодёжь СССР робко поглядывает из-за железного занавеса к соседям и хочет такую же яркую юбку, помаду, причёску с лаком и чтобы мама за это не ругала.
«Ты за яркие тряпки врагу продаёшься…» Яркие тряпки и предательство…где тут связь?
А вот она: Молодёжь не хочет шить свои яркие вещи и играть свою яркую музыку, она хочет ту, которая за океаном, хочет не производить, а потреблять, не развивать себя и становиться лучше, а скопировать с соседа, не быть настоящим собой, а быть как «те». Это идеологическое предательство.
Украсть, тайком провезти, втридорога продать-вдесятеро купить. Это то чему вас учил Ленин? Нет, это то, чему вас научит Хрущёв.
«Мы не станем петь под чужую дудку — нам радостный горн играет побудку!»
Советский Союз после смерти Сталина уже не тот, который так чтит и стремится защитить Катя. И Катя это понимает. Она понимает, что теряет не просто мужчину, которого любит, но и соратника, соотечественника, потому что Союз для него, Мэл(с)а теперь враждебен, теперь он для него чужд и смешон.
Она верит, что помогает социализму, когда устраивает облавы на тайные клубы стиляг, когда режет волосы, платья, когда позорит студентов на собрании, она борется не с модниками, а с предателями коммунизма. Потому что не за культурой гонятся эти молодые люди, а за вещами, потребительством и как следствие капитализмом.
Кто стоит в авангарде движения стиляг? Дети рабочих и крестьян? Нет конечно, весело и гордо уводит в далёкие дали золотая молодёжь. Те, кто привык трудится шьют себе одежду сами (очень популярны были в те времена журналы и книги по пошиву одежды), но дети богатых родителей их высмеивают, зачем мол шить, когда можно купить!
«Нам радостно дальше идти без тебя. Быть скованными одной цепью связанными одной целью».
А верит ли Катя в то, что ещё есть кому и куда идти? Хочет верить. Должна верить. Но боец её отряда уходит в стан врага влекомый яркой юбкой и шпильками, и это важный сигнал для Кати, что она проигрывает войну.
Уже через год после описанных событий (1956-ой) Хрущёв «разоблачает» культ Сталина, в 59-ом пьёт пепси-колу на выставке, а в 74ом в Новороссийском заводе уже открыт первый цех «ПепсиКо» в СССР. 1962 год — предаёт Кубу, расстреливает бастующих рабочих в Новочеркасске.
Подытоживает этот эпизод другая сцена, возвращение Фрэда в москву из командировки в США:
— «У меня для тебя плохие новости: в Америке нет стиляг».
В Америке в 50ых стиляг уже не было, а были битники — совсем не яркие, наоборот, одетые в чёрное или чёрно-белое, но слушавшие всё тот же джазз, высмеивающие культуру потребительства и на первое место ставящие искусство, поэзию и этническую идентичность.
Мьюзикл «Стиляги» позиционируется как лёгкая комедия и фильм-праздник, для меня он таким и был ровно до эпизода «скованные одной цепью». Самая сильная сцена, которая переворачивает весь фильм, когда отрицательный персонаж становится героем, и внимание больше привлекают детали, нежели авансцена.
Фильм «Стиляги». Системный взгляд на молодежную субкультуру 50-х годов
Красочный и позитивный фильм-мюзикл «Стиляги» вышел на большой экран в 2008 году и в одно мгновение вернул в моду яркий макияж, пышные юбки и клетчатые пиджаки на вечеринках.
«Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст»
Главный герой картины, примерный комсомолец Мэлс, во время очередной облавы на «стиляг» влюбляется в девушку Полину по прозвищу Польза. Вооружившись портняжными ножницами, борцы за советскую нравственность разрезают зауженные штанины выловленных пижонов, остригают их «коки» в стиле Элвиса Пресли и изрядно портят броские наряды модниц.
Но после знакомства с Полиной Мэлс уже по-другому смотрит на стиляг. Буквально через пару дней из серого «жлоба» он сам превращается в «бродвейского» тусовщика. А позднее, заработав грузчиком на саксофон, он становится одним из лучших джазменов местного ресторана.
Сшив на заказ ярко-зеленый клетчатый костюм и прикупив модный галстук, Мэлс становится одним из тех, кого вчера считал своими врагами. Комиссар Катя, его недавняя подруга, называет Мэлса предателем. Теперь ему не место среди нормальных людей, а значит, он уже не комсомолец. Как он смеет вычеркнуть из своего имени, в котором за каждой буквой стоит великий для того времени человек (Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин), букву «с», став Мэлом на западный манер?
В послевоенное время стиляг преследовали и высмеивали в среде советской молодежи. Издавались газеты и писались фельетоны, позорящие любителей иноземных танцев и эпатажной внешности. Их приравнивали к тунеядцам, бездельникам, способным не сегодня завтра пойти на преступление. Члены добровольной дружины устраивали облавы на стиляг и пытались их перевоспитывать.
Таким образом активные комсомольцы пытались сохранить советское общество как целостный народ, всячески презирая тех, кто пренебрегал нравственными нормами, пытаясь противопоставить себя обществу.
Наше и ваше
Советская идеология была очень сильной и во многом способствовала консолидации общества, помогала народу выживать и побеждать в сложные исторические периоды. Системно-векторная психология Юрия Бурлана объясняет это тем, что она была комплементарна уретрально-мышечному менталитету русского народа.
Менталитет каждого народа формируется в зависимости от географических и климатических условий его проживания. В сложном климате России, с его суровыми зимами и периодическими голодными годами, люди выживали только сообща, вместе. Поодиночке было не выжить. Поэтому русские отличаются общинным характером, коллективизмом, приоритетом общественного над личным.
Подтверждением тому служит жизнь в коммунальной квартире Мэлса – одной из тысяч подобных квартир в советское время. В таких условиях общежития с общей кухней и единственным санузлом может жить только народ с уретральным менталитетом.
То есть в русском обществе не было своего и чужого, всегда было наше, общее. Вот почему фразой «НАШ богатырь» встречает из роддома отец Мэлса своего чернокожего внука. Не важно, что ребенок отличается цветом кожи. В советском обществе все дети – «наши».
В основе уретрального менталитета – справедливость и милосердие. Это прямо противоположно западному кожному менталитету с индивидуалистическими ценностями, где людьми управляет закон и порядок. В России – уретральная вольница, в Америке – свобода. В западном понимании свобода – это не беспредел и вседозволенность, это, прежде всего, одинаковые стандарты для всех и закон, который защищает каждого: и меня от соседа, и соседа от меня. А для этого не надо выделяться, для этого надо соблюдать закон, работать и не нарушать нормы морали. Герои же фильма «Стиляги» хотели добиться русского, а не западного понимания свободы, когда подражали американской жизни.
Жертвы заблуждений
Эту разницу в понятиях сразу почувствовал Фред, который уехал в Америку на стажировку. По наставлению папы-дипломата он выгодно женился и уехал работать за границу на родину Чака Берри. Рассчитав для себя пользу-выгоду, Фред, как обладатель кожного вектора, быстро расстался с жизнью стиляги.
Вернувшись, Фред заходит в гости к своим старым товарищам Мэлсу и Полине, привозит им заморские сувениры и сообщает «страшную правду» о том, что в Америке нет стиляг. Правду о том, что самый модный американец носит однотонный стильный костюм, плащ и шляпу, которые отличаются от российских лишь качеством и лейблом.
Эта новость заставляет Мэлса испытать настоящее потрясение. Оказывается, они подражали тому, чего в реальности нет! Они просто запутались, приняли ценности западного мира через свое понимание свободы и ошиблись. Конечно, Мэлс не мог поверить в это. Но что стоит за его словами «Но мы-то есть»?
Есть такая особенность у русских – привечать иностранцев и ругать себя. Мышечная часть менталитета дает нам желание делить людей на своих и чужих. Обычно в таком случае свои считаются хорошими, а чужие – плохими. Но в сочетании с уретральной мерой, нацеленной на отдачу, на приоритет интересов других людей над личными интересами, мы получаем мышечный менталитет, вывернутый наизнанку: мы любим и хвалим все иностранное, а свое, русское, при любом удобном случае пытаемся принизить. Мы превозносим западную культуру, но на самом деле любим в этой культуре себя, потому что в России – самая элитарная культура, что признается во всем мире.
Будучи долгие годы в изоляции от всего иностранного, советский народ получил первые знания о заграничной жизни, благодаря трофейным вещам, которые были привезены в страну из Германии в 1940 годах. И теперь нам понятно, почему все заграничное, что с таким трудом просачивалось в российскую жизнь, представлялось в очень положительном свете. Интерес к нему еще больше подогревался существующей жесткой цензурой – запретный плод сладок. Тем более что цензура на самом деле пропускала только самые качественные кино, музыку, литературу. И нам казалось, что «там» в Италии, Франции, США все фильмы и книги, картины и шлягеры одинаково высокого уровня.
Трофейные фильмы и привезенные журналы мод во многом составляли российский стереотип о европейской культуре и стали основой для создания гардероба стиляг. Первые голливудские картины с яркими красотками на экране и американские гангстеры в двубортных костюмах быстро копировались нашими модниками. В это же время появились и первые пластинки с джазовыми композициями и рок-н-роллом, под строгим секретом стали разучиваться танцы в ритме буги-вуги.
В фильме «Стиляги» Мэлс просит товарища, студента медицинского факультета Боба (Бориса), научить его танцевать. И тот проводит мастер-класс для товарища, пока родителей нет дома. Однако запуганный политическими репрессиями и отсидевший отец Бориса просит пожалеть их с матерью и прекратить в их доме пропаганду западной культуры.
Устав слушать «буги на костях» (пластинки, записанные на рентгеновских снимках), в один прекрасный день Боб идет к гостинице «Интурист» в надежде купить оригинал пластинки Билла Хейли, его задерживает милиция. Подругу ребят, Бетси, высылают из Москвы. Еще одного товарища забирают в армию. Жизнь идет своим чередом, разводя друзей и разбивая вдребезги мечты о западной свободе.
Любители выделиться из толпы
В послевоенное время в СССР каждый мужчина работал на заводе, возделывал целину и строил коммунистическое будущее. На плечах женщины лежал долг воспитания подрастающего поколения.
Ценности приоритета общества над личностью прививались всем с детства и хорошо усваивались обладателями уретрального менталитета. Но мы уже стояли на пороге новой эпохи – кожной фазы развития человечества, в которую весь мир шагнул после Второй мировой войны, а Россия – только после развала СССР. Эта фаза характеризуется ростом индивидуализма и потребления.
Это сейчас мы видим мир, «раскрашенный» зрительной мерой в самые разные яркие насыщенные краски и оттенки. А до того он был серо-черным, что хорошо показано в фильме – на противопоставлении уныло одетого большинства и ярких костюмов стиляг. Это были первые звоночки, предвестники общества потребления.
С точки зрения системно-векторной психологии Юрия Бурлана, стиляги – это люди с кожно-зрительной связкой векторов. Яркие краски, незаурядная внешность, стремление к новизне – все это во многом характеризует их. Кроме того, обладатели зрительного вектора очень любят быть в центре внимания.
Душа кожно-зрительного человека просит праздника, красоты, чувственности. Примкнувшая к течению стиляг молодежь пыталась придумать себе праздник, стать яркими актерами хоть на короткое время. После стиляг появилось еще достаточно много молодежных субкультур, которые объединились на экране в конце фильма. В их числе всегда кожно-зрительные люди, привлекающие к себе внимание, бессознательно идущие на зов природы и объясняющие это желанием быть не как все.
Человек с более развитым зрительным вектором уже не будет выставлять напоказ свою внешность, увешиваясь яркой атрибутикой или оголяя тело. Такой человек будет реализовывать свое предназначение в социально полезной деятельности: искусстве, медицине, воспитании детей, а также в волонтерстве и помощи нуждающимся.
Вместо эпилога
Яркий и музыкальный фильм «Стиляги» пришелся по вкусу многим зрителям. Но обладая системным мышлением, мы видим не просто красивый мюзикл с прекрасным актерским составом и грамотно подобранными песнями. Мы становимся способны глубоко понять смысл фильма, а также характеры и мотивы поведения главных героев, заглянуть в их сердца, а также разобраться в культурных и социальных перипетиях того времени. А значит, увидеть чуть больше, чем просто красивый праздник на экране.
bartalomeo
bartalomeobartalomeo
Вот тут http://politazbuka.nnm.ru/recenziya_na_film_stilyagi_nam_radostnyiy_gorn_igraet нашёл хорошую рецензию на фильм, решил перезапостить, поелику нравится, хотя не совсем согласен.
Этот фильм можно было бы назвать и «фееричной антисоветчиной», и «американской жвачкой», и даже «жалким слепорожденным дитём российского кинематографа», если бы не одно «но»: фильм очень удачно отражает жизнь, а потому и достоин нашего внимания. И главное, что следует сделать при анализе ленты, это отбросить привычные «инструменты критика»: поиск несоответствий предметов и эпох, выщучивание неизбежных преувеличений и выведение их на чистую воду, акцентирование внимания на «это уже было» и т.д. Также мы не станем искать различий между произведением Ю.М. Короткова «В ритме «бугги»» и его экранизацией. Нас интересует другое: в чём состоит смысл фильма «Стиляги» (для зрителей, а не для продюсеров, конечно).
Прежде, чем приступить к анализу сюжета, следует отметить высокое качество съёмки и грамотный подбор актёров. Песни также удачны (не говорю: нравятся; но отмечаю работу поэтов-композиторов и исполнителей). Из минусов: частые длинноты и крайне вялая концовка. Плюс плохо продуманная реклама. Всё это, конечно, на мой взгляд.
Вот и всё. Казалось бы, ничего интересного, но не будем торопиться с выводами. Рассмотрим следующие особенности фильма.
«Стиляги» как феномен тоталитарного общества
С самого начала авторы сумели заставить зрителя почувствовать сопричастность к чему-то таинственному, нелегальному – распространению информации и тайным собраниям. Конечно же, в роли пугала – Советский Союз, в роли ближайшего идеала – страны Запада, но дело, однако, не в этом. По сюжету мы имеем два противостоящих лагеря: приверженцев традиционной культуры серых пиджаков и представителей культуры новой – нарочито аполитичной, эпатажной, в своём роде даже протестной, но сражающейся, как и всякая неформальная культура, скорее со следствиями, чем с причинами таковых. Ну и, конечно же, как и на всякого рода субкультуре, на «стиляжничестве» кое-кто умудряется «делать деньги» – и, надо отметить, немалые.
А как же смотрит на «стиляг» общество? Ну, разумеется, как на «иностранную заразу», «оружие Запада против нашей Родины» и т.п. Интересно, почему же общество, теснейшим образом связанное со «стилягами» и порождающее их, стремится столь рьяно откреститься от своих законных детей? Не потому ли, что боится признаться себе, что именно оно является родителем этого феномена? Оно – со всеми своими необъяснимыми запретами, идиотскими придирками к внешнему виду, стремлению удержать себя и других в рамках, совершенно чуждых коммунистическим идеалам, в рамках, присущих скорее традиционному обществу с выхолощенной моралью и органчиками вместо голов, – всё это ужасное созвездие берётся обвинять в собственных грехах «поганую и развратную Америку». Здесь, конечно же, термин шире, чем у Гитлера или Форда, обвинявших «евреев и негров, исполняющих джаз», но это сути не меняет.
Есть факт: «стиляжничество» как привлекательная для молодёжи форма проведения досуга, в некотором роде это уже даже образ жизни, проистекающий из объективных обстоятельств, окружающих «стиляг», а потому всяческие методы типа «хватать и не пущать» будут только усугублять дело, делать запретный плод всё более привлекательным. И что же мы видим?
«Как я могу руководить людьми, когда в собственном доме шпионку вырастила» – возмущается мать Полины и хватается за ремень как последний аргумент в споре с дочерью. Нет, maman, ответим мы ей – Вы вырастили не шпионку, но Пользу. Да-да, именно Вы, «отдавая свой долг обществу» посредством перетасовки бумаг, лишали это же общество своего действительного в нём участия, не обращая внимания на то, как и чем растут дети. И теперь, потрясая ремнём, Вы возмущаетесь: как это ты, милая дочурка, выросла шалавой-то, ума не приложу? Но достаточно применить волшебный ремень – и всё, как рукой, снимет. Прямо магия какая-то: была девочкой – стала шпионкой, была шалавой – стала обычным человеком. Особенно умилительны поиски «шпионского гнезда» в коммунальной квартире, где проживает Мэлс. Да уж, с такими родителями-воспитателями-руководителями, как мать Полины, можно добиться высоких результатов в строевой подготовке, но вряд ли успехи будут столь высоки в построении свободного общества. «Надо было бить до кровавых соплей» – глубокомысленно излагает maman и сама ужасается тому, что она видит в глазах дочери.
То же – и во всём обществе: подобная недалёкость в решении ближайших задач приводит к недалёкости и в решении задач стратегического характера – и здесь уже мечты о построении чего-то нового, свободного от старых догм, входят в противоречие с мещанской моралью сохранения существующего. А обществу остаётся только возмущённо выпаливать вслед проходящей девушке: «И это советская девочка!», – да, именно, что советская! А поскольку дорогие родители плевать хотели на политику, советы, самоуправление, то и возмущаются они тем больше внешним видом молодёжи, чем меньше находят в себе смелости взглянуть на государство в целом.
Что же касается поведения общества в быту, то вот что любопытно: во-первых, оно постоянно стыдливо припрятывает свою естественность, прикрываясь сплавом традиционно-мещанской морали, облачённой в социалистическую риторику («Ты же девушка! Хоть бы комсомольский значок сняла», «Но как без лифчика можно уйти? Вот этого я не понимаю»). При этом люди, проводящие время у пивного ларька, возмущения ни у кого не вызывают, а ходить в исподнем по коммунальной квартире – вполне здоровое явление. Зелёный же пиджак в публичном месте – это караул! Напрашивается аналогия с ковчегом завета – мол, спасутся те, кто при партии, а те, кто за бортом – погибнут.
Во-вторых, обескураживает фанатическая готовность граждан великой страны погреть нары («В стране, где даже нельзя громко чихнуть, чтоб не попасть под Уголовный кодекс, он просто танцует!» – возмущаются люди, которым, видно, сам бог повелел жить в этом аду, и от которых якобы мало чего зависит; интересно, что в детях этих людей всякого рода репрессии оставляют иной след, нежели в их родителях, а потому они заявляют последним: «Это бесконечное угнетение психики вообще может привести к распаду личности!» – и они, надо признать, правы). Здесь же находит своё место и великая формула сохранения энергии: «Если тебе совсем не жалко себя, то пожалей хотя бы нас с отцом».
«Комсомольцы» и «стиляги» – так ли уж много разницы?
Что особенно интересно, так это то, что фильм наглядно демонстрирует, как прежняя форма протеста (разумеется, не беспочвенная), вылившаяся в революцию и в начало построения нового общества, снизошла к 40–50-м годам до рабского преклонения перед волей новой элиты, к самой грубой азиатчине. Авторы не акцентируют внимание на подробностях – да оно и не нужно: «свободный стиляга» теперь есть единственно возможная форма протеста, на которую мало внимания обращают известные органы и много – рыцари-«комсомольцы».
Решимость комсомольцев в борьбе с отнюдь не капитальным явлением – это особая песня. Ведь у «стиляжничества» есть корни, и они берут начало отнюдь не в том, что после войны в страну хлынули трофейная одежда и киноплёнки, но в том, что в них была нужда. Конечно, не та нужда, что ходить было не в чем, и не та, что «сынки элиты бесились с жиру» – нет, потребность в самовыражении не находила удовлетворения во всех слоях. Да, в «стиляжничестве» она приобрела гипертрофированные формы, но, опять же, и «люди в чёрном» – это абсолютно не нормальное явление. И потому особо трогательны кадры, на которых «комсомолка» Катя задаётся вопросом: «Ну почему люди не хотят жить, как все?», совершенно не понимая, что этим же вопросом задавались крепостники и капиталисты, глядя на «заговорщиков среди крестьян и рабочих – обыкновенных русских людей, которые никогда сами не пойдут против царя и хозяина».
Встречаем ли мы в фильме хотя бы единую попытку со стороны «комсомольцев» задуматься над тем, почему молодёжь склоняется к «стиляжеству», а не к скучному подражанию чёрт знает чему. Нет, но, вероятно, им мог бы помочь в этом такой известный доцент «стиляжьих наук», как Георгий Плеханов:
«Революционеры из «интеллигенции» часто и горько упрекали рабочих за «буржуазную» склонность к франтовству, но не могли ни искоренить, ни даже хотя бы отчасти ослабить эту, будто бы вредную склонность. Привычка и здесь оказа¬лась второй натурой. В действительности рабочие заботились о своей наружности не больше, чем «интеллигенты» о своей, но только забот¬ливость их выражалась иначе. «Интеллигент» любил принарядиться по-«демократически», в красную рубаху или в засаленную блузу, а рабочий, которому надоела засаленная блуза, надоела и намозолила глаза в мастерской, любил, придя домой, одеться в чистое, как нам казалось, – буржуазное платье. Своим, часто преувеличенно небрежным, костюмом интеллигент протестовал против светской хлыщеватости; рабочий же, заботясь о чистоте и нарядности своей одежды, протестовал против тех общественных условий, благодаря которым он слишком часто видит себя вынужденным одеваться в грязные лохмотья. Теперь, вероятно, всякий согласится, что этот второй протест много серьёзнее первого. Но в то время дело представлялось нам иначе: пропитанные духом аскетического социализма, мы готовы были проповедовать рабочим то самое «отсутствие потребностей», в котором Лассаль видел одно из главных препятствий для успеха рабочего движения» (Г.В. Плеханов, «Русский рабочий в революционном движении», 1902 г.).
И что же мы видим в середине XX века? Толпу «людей в сером», гоняющуюся за горсткой неформалов? И это серьёзно? Пожалуй, что да. Та же Катя заявляет Мэлсу: «Мы ведь тут не в салочки играем. Каждый стиляга – потенциальный преступник. От саксофона до ножа – один шаг». А подумать, что толкает человека к саксофону, девочке-умнице ума явно не хватает.
И особую ценность для понимания подоплёки «глупого выпендрёжа» здесь представляет сцена, в которой Мэл, осваивая саксофон под пойманную на радио волну, оказывается один на один с Чарльзом Паркером, темнокожим музыкантом, вкладывающим в музыку все свои радости и переживания и отдающим ей столько сил, сколько сам способен взять у неё. Мэл и Чарли играют вместе! И оба – мечтают! Они переносятся в Америку, на горящие миллионами ламп улицы, завораживающие юношу свои великолепием, от которого так жаждет скрыться «Птица», проведший детство в чёрном гетто и влачивший жалкое существование честного (до некоторых пор) музыканта и потому отлично знающий цену всему этому великолепию. Но что мы видим: два разных человека, позабыв о национальных и костюмных отличиях, сливаются в нечто единое – в музыку, идущую из волнующихся (а не высохших!) сердец и, одновременно с этим, заряжающую их энергией надежды!
Но не всё так просто: «стиляги» и «комсомольцы», не пытаясь разобраться в причинах своих разногласий и найти ту самую «золотую середину», затевают глупые игры, олицетворяя собой анархический бунт и мещанскую добропорядочность. А партия, меж тем, продолжает свой курс…
«…От щедрой чувихи, что жизнью зовётся!»
И последнее, чего хотелось бы коснуться, это выбор, ставший перед молодыми людьми. Фрэд оказывается на распутье: либо остаться «стилягой», либо сделать первый шаг по карьерной лестнице. В итоге: Мэл искал Пользу в стиле, Фрэд нашёл свою пользу в отказе от такового. Мэл бросает билет, Фрэд прижимает его ближе к телу.
Они стояли в пивной среди чумазых работяг, с полупустой бутылкой виски на столике.
— У моей правоверной единственное достоинство: в десять ноль-ноль она ложится спать, и через пять минут ее можно грузить в багажный вагон, — рассказывал Фред. — А через десять я уже хилял по Бродвею. Я видел ночной Нью-Йорк, Мэл, там не осталось ни одного бара, в котором меня не знают в лицо. Я был во всех джаз-клубах Лос-Анджелеса. Там действительно много стильных чуваков. Вот американский стиль, Мэл, — указал он на свой строгий темно-серый костюм с широченными брюками.
— Да тебя с трех шагов от жлоба не отличишь!
— Ты что? — обиделся Фред. — А качество? Ты пощупай! А лейбл? — он распахнул пиджак и показал этикетку. — Важно не то, что снаружи, а что на подкладке. Чем свободнее человек, тем проще он одет. А если нас, вот таких, — указал он на Мэлса, — пустить на Бродвей — настоящий Бродвей — нас через два квартала заберут в психушку. Да что Бродвей! — махнул он. — В провинциальной колхозной Оклахомщине, где живут ковбои, которые, оказывается, не бравые парни с кольтами, а обыкновенные пастухи с навозом на сапогах — даже в поганой Оклахоме на нас смотрели бы как на папуасов с острова Джумба-Юмба в юбочке из банановых листьев. Понимаешь, Мэл — мы хотели жить, как в Америке, быть свободными, как в Америке, танцевать, как в Америке, одеваться, как в Америке, и ради этого были готовы на все: нас гоняли, стригли, исключали, сажали. А оказывается, мы были просто домотканой, местного пошива пародией на американцев. В Америке нет стиляг, Мэл.
— Фред! — отчаянно сказал Мэлс. — Но мы же — есть.
Полина гладила детские вещи. Настольная лампа была завешана пеленкой, чтобы свет не падал на кроватку. Вошел Мэлс, уже одетый, взбодрил кок перед зеркалом, взял футляр с саксофоном.
— Ты куда?
— Как куда? — удивился он. — Вечер в Парке Горького, я же говорил.
Она снова опустила голову и с силой провела утюгом вперед и назад.
— Ты подал заявление в институт?
— Нет.
— Почему. Ты что, собираешься всю жизнь лепить своих уродов и дудеть на саксе? — вдруг зло крикнула она. — Мэл, посмотри вокруг! Все живут, как нормальные люди! Поиграли, перебесились, только у тебя одного детство в голове застряло.
Мэлс остановился, растерянно глядя на нее. Полина осеклась на полуслове, торопливо подошла, обняла его:
— Мэл, прости, пожалуйста. Сама не знаю, что несу. Извини. — она потерлась щекой о его плечо, виновато глянула снизу вверх: — Превращаюсь в коммунальную стерву, да. Просто немножко устала. Это пройдет. Ты уходишь — я не знаю, вернешься ты или нет, — беспомощно сказала она. — Или снова надо среди ночи хватать ребенка и ехать в милицию просить: отпустите нашего папу. Я боюсь, Мэл. Если с тобой что-то случится — что мы будем делать без тебя, Мэл. Я жила как хотела, потому что была одна. Теперь я не одна, и ты не один.
Они вдруг замерли, тревожно глядя друг другу в глаза. Потом повели головами по сторонам, принюхиваясь — и бросились к чадящему на прожженной простыне утюгу.
— По-ольза. — только и сказал Мэлс, и оба негромко, невесело засмеялись.
Мэлс поставил футляр и расстегнул пиджак.
— Ну как тебя одну оставить? Ты же дом сожжешь, — усмехнулся он.
Полина перехватила его руку. Провела ладонью по желтому лацкану, подняла глаза и сложила губы в прежнюю беспечную улыбку.
— Не надо, Мэл, — качнула она головой. — Тебя люди ждут. Просто. будь чуть-чуть осторожнее.
Мэлс прижал ее к себе, уткнулся в коротко стриженную макушку.
— Сегодня в последний раз, — пообещал он.
— Это не мне решать, Мэл. — устало откликнулась она.
Прикрыв глаза, Мэлс вел медленный блюзовый мотив. Сакс в его руках, будто жалуясь на что-то, звучал все надрывней, все выше, пока не сорвался на пронзительной ноте.
Мэлс открыл глаза. Никто не танцевал, стиляги, собравшиеся у сцены, молча смотрели на него.
Мэлс улыбнулся. Щелкнул пальцами: раз, два, три. Ударник откликнулся дробью, и джаз-банд грянул в бешеном ритме. Между танцующими стилягами мелькнул вдруг отец с гармошкой и папиросой в зубах, и Фред в смокинге с бабочкой, и кукольное личико Бетси, и печальные глаза Боба, и Дрын в тельняшке и бескозырке с лентами. ».
Алексей ХРОМОВ
Добавлю пару слов от себя. Стиляги не были таким уж массовым явлением, и тоже являлись таким себе движением протеста, помноженном на юношеский максимализм.
Моя мама вспоминает как дружинники в её молодость ходили, распарывали дудочки, стригли «канадки» и «коки». И єто біло не в Москве, а в очень даже пролетарском Донбассе, в городе Горловка! Так что стиляги были везде.
Стиляг гоняли, клеймили позором и исключали из комсомола, просто за то что не хочет быть как все.
Это клеймо «не такой как все» когда-то было и у меня. Я читал «Науку и жизнь» когда все читали Колобка, не любил кастрированных и причёсанных русских народных сказок, а любил научную фантастику, слушал не Аллу Пугачёву, а Высоцкого с Окуджавой. Спасибо моей маме, которая объяснила мне, что быть не таким как все это хорошо. Потом я захиповал, меня били, меня зажимали в углу и обрезали мне волосы, а я опять их отращивал. Может поэтому мне так согрела душу роль отца-гармониста, доброго и всё понимающего.
Проблема разных сообществ до сих пор стоит, хоть и не так остро, но всё равно серая масса всегда агрессивно реагирует на что-либо яркое, непривычное, нестандартное. Так что вопросы поставленные фильмом до сих пор актуальны. Особенно в свете того, что в России движение Эмо и Готов хотят приравнять к неофашистам.
Да-да-да!