в чем гениальность пушкина

Гениальность Пушкина

У Тришки на локтях кафтан продрался.

Что долго думать тут? Он за иглу принялся:

И локти заплатил. Кафтан опять готов.

Мораль этой басни проста и понятна: чтобы решить правильно возникшую проблему, нужно детально в ней разобраться. А то ведь сгоряча можно натворить глупостей. Крылов написал немало басен, в которых не вооружённым глазом видна аморальность характера отрицательных героев.
Универсализм Пушкина в том, что в поле его зрения находились не только литература, поэзия и вообще вся словесность, но и такие гуманитарные дисциплины, как философия, политэкономия, история и, конечно, наука. Для примера, возьмём такую всем известную поэму «Руслан и Людмила». При чтении данного творческого труда, мы можем быть увлечены сюжетом до такой степени, что не будем обращать внимания на второй смысловой ряд. И всё же давайте попробуем.
В поэме «Руслан и Людмила» раскрываются пророчества нашей истории и ближайшем нашем с вами будущем, где затрагивается концептуальность власти.

«Соперники в искусстве брани,
Не знайте мира меж собой;
Несите мрачной славе дани
И упивайтеся враждой!»
Этими словами Александр Сергеевич, пытается показать читателю, что война никогда не несёт блага человечеству. Победители в войне есть, но какая этому цена? Победители также оплакивают своих погибших воинов, мирных жителей и облекающая их слава довольно мрачная. Да и окружающий мир по отношению к ним становится враждебен. Не секрет, что наши враги пытаются вывести страну из строя. Для этого стараются привить людям пагубные пороки.
«Ужели Бог нам дал одно,
в подлунном мире наслажденье?
Вам остаётся в утешенье
война, и музы и вино».

Источник

Пушкин – универсальный гений

В статье подчеркивается, что Пушкин является не только величайшим поэтом и создателем русского литературного языка, но и универсальным гением. Универсализм Пушкина заключается в том, что в поле его зрения находились не только литература, поэзия и вообще вся словесность, но и такие гуманитарные дисциплины, как философия, политэкономия, история и, конечно, наука. Следует также подчеркнуть, что Пушкин был энциклопедически образованным человеком.

Ключевые слова: универсализм, поэзия, критика, история, философия, филология, мыслитель, патриотизм, экзистенциализм.

I. A. Gobozov. Pushkin – the universal genius (рр. 5–20).

The article stresses that Pushkin was not only the greatest poet and the creator of Russian literary language, but also was a universal genius. In his range of vision was not only literature and poetry, but such humanities as philosophy, political economy, history, and, of course, science. It should also be noted that Pushkin was encyclopedically educated.

Keywords: universalism, poetry, criticism, history, philosophy, philology, philosopher, patriotism, and existentialism.

На первый взгляд может показаться, что писать о Пушкине легко и просто: никто не сомневается в его гениальности и креативности. На самом деле писать о Пушкине очень и очень трудно. Во-первых, Пушкин не просто гений, а уникальный гений. Гениальных людей в истории человечества было много, а таких гениев, как Пушкин, кроме него, пожалуй, не было. Уникальность его прежде всего состояла в том, что он был универсальным гением. Универсализм Пушкина заключается в том, что в поле его зрения находились не только литература, поэзия и вообще вся словесность, но и такие гуманитарные дисциплины, как философия, политэкономия, история и, конечно, наука. Следует также подчеркнуть, что Пушкин был энциклопедически образованным человеком.

Пушкин – величайший поэт и создатель русского литературного языка. То, что Пушкин гениальный поэт и основоположник русского литературного языка, давно известно. Но я просто хочу обратить внимание на некоторые штрихи биографии великого человека.

До Пушкина русская литература была в зачаточном состоянии. По словам Чернышевского, «до Пушкина не было в России истинных поэтов; русская публика знала поэзию только по слухам, из переводов или по слабым опытам, в которых искры поэзии гасли в пучинах риторики или льдах внешней холодной отделки»[2]. Он приводит цитату из Пушкина, сообщенную Анненковым: «Перечел Державина всего, – и вот мое окончательное мнение: этот чудак не знал ни русской грамоты, ни духа русского языка (вот почему он ниже Ломоносова). Он не имел понятия ни о слоге, ни о гармонии, ни даже о правилах стихосложения: вот почему он должен бесить всякое разборчивое ухо. Он не только не выдерживает оды, но не может выдержать и строфы. У Державина должно сохранить будет од восемь да несколько отрывков, остальное сжечь. Жаль, что наш поэт слишком часто кричал петухом. Довольно о Державине.

Благодаря своему уникальному дарованию Пушкин одновременно создавал и литературный язык, и великие произведения. Это сразу же заметили многие поэты. В 1815 г. В. А. Жуковский пишет П. А. Вяземскому о том, что он встречался с молодым «чудотворцем Пушкиным». Он назвал его «надеждой нашей словесности». Эти надежды А. С. Пушкин полностью оправдал. Читающая публика с нетерпением ждала выхода его очередного сочинения. Я не хочу писать тривиальные вещи о Пушкине. Будет лучше, если я напомню читателю, что о нем говорили в 1880 г. на торжествах, посвященных сооружению памятника Пушкину в Москве, классики великой русской литературы. И. С. Тургенев: «. Заслуги Пушкина перед Россией велики и достойны народной признательности. Он дал окончательную обработку нашему языку, который теперь по своему богатству, силе, логике и красоте формы признается даже иностранными филологами едва ли не первым после древнегреческого; он отозвался типическими образами, бессмертными звуками на все веяния русской жизни. Он первый, наконец, водрузил могучей рукою знамя поэзии глубоко в русскую землю. » [6] А. Н. Островский: «До Пушкина у нас литература была подражательная, – вместе с формами она принимала от Европы и разные, исторически сложившиеся там направления, которые в нашей жизни корней не имели, но могли приняться, как принялось и укоренилось многое пересаженное. Прочное начало освобождению нашей мысли положено Пушкиным, – он первый стал относиться к темам своих произведений прямо, непосредственно, он захотел быть оригинальным и был – был самим собой»[7]. И. С. Аксаков: «Пушкин – это народность и просвещение. Пушкин – это залог чаемого примирения прошлого с настоящим, это звено органически связующее, хотя бы еще только в области поэзии, два периода нашей истории»[8].

Пушкин довольно интересно характеризует французскую философию ХVIII в. «Ничто не могло быть, – пишет он, – противуположнее поэзии, как та философия, которой ХVIII век дал свое имя. Она была направлена противу господствующей религии, вечного источника поэзии у всех народов, а любимым орудием ее была ирония холодная и осторожная и насмешка бешеная и площадная. Вольтер, великан сей эпохи, овладел и стихами, как важной отраслию умственной деятельности человека. Он написал эпопею, с намерением очернить кафолицизм (католицизм. – И. Г.). Он 60 лет наполнял театр трагедиями, в которых, не заботясь ни о правдоподобии характеров, ни о законности средств, заставил он свои лица кстати и некстати выражать правила своей философии. Он наводнил Париж прелестными безделками, в которых философия говорила общепонятным и шутливым языком. » [15]

Пушкин написал философское стихотворение, в котором отобразил знаменитые философские споры о движении и гелиоцентрической системе:

Движенья нет, сказал мудрец брадатый.

Другой смолчал и стал пред ним ходить.

Сильнее бы не мог он возразить;

Хвалили все ответ замысловатый.

Но, господа, забавный случай сей

Другой пример на память мне приводит:

Ведь каждый день пред нами солнце ходит,

Это небольшое стихотворение стоит многих философских сочинений. В нем гениальный Пушкин лаконично и вместе с тем глубоко уловил суть античных философских споров относительно движения и покоя и трагическое положение великого итальянского ученого Галилео Галилея, вынужденного под влиянием церкви отказаться от своей поддержки системы Коперника, но перед смертью все же признавшего ее.

Большое место в творчестве Пушкина занимают экзистенциальные проблемы: смысл жизни, место поэта в обществе, конечность человеческого бытия и др. Возьмем стихотворение, написанное в день рождения поэта 26 мая 1828 г.:

Дар напрасный, дар случайный,

Жизнь, зачем ты мне дана?

Иль зачем судьбою тайной

Ты на казнь осуждена?

Кто меня враждебной властью

Из ничтожества воззвал,

Душу мне наполнил страстью,

Ум сомненьем взволновал?

Цели нет передо мною:

Сердце пусто, празден ум,

И томит меня тоскою

Зато Эпикур проповедовал гедонизм. Высшей целью жизни он считал наслаждение.

Не только античные, но и многие современные философы ставили вопрос о смысле жизни. Человек – единственное существо, которое знает, что живет. Животные не знают, что они живут и умирают. А человек есть существо разумное и прекрасно понимает конечность своего бытия. Он хочет продолжить свою жизнь, отсюда и вера в загробную жизнь. Но никакой загробной жизни нет, и после смерти человек как биологическое существо уходит в небытие. Однако как социальное существо он вовсе не исчезает, а остается в своих деяниях. Великие люди – поэты, писатели, философы, ученые, художники, политики и др. – благодаря своим великим свершениям становятся бессмертными.

Экзистенциальные мысли в наибольшей степени проявились в последний период жизни Пушкина. Поэт начал думать о смерти, о счастье, о покое и т. д. В 1834 г. Пушкин пишет:

Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит –

Летят за днями дни, и каждый час уносит

Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем

Предполагаем жить. И глядь – как раз – умрем.

Каждый для себя решает, как ему жить, какие цели ставить в своей жизни. Пушкин с молодых лет прекрасно осознавал свое предназначение, хорошо понимал, что ему делать, чтобы обессмертить свое имя. Об этом он гениально выразился в итоговом стихотворении «Я памятник себе воздвиг нерукотворный. ».

Почему Пушкин всю свою короткую жизнь специально занимался историей? Потому что прошлое, настоящее и будущее неразрывно связаны. Нет настоящего без прошлого и будущего без настоящего. Пушкин подчеркивал, что неуважение к прошлому есть черта необразованности, и тот, кто пренебрегает прошлым и занят одним настоящим, не понимает единства истории человечества.

Пушкин придавал очень важное значение изучению истории в учебных заведениях. В статье «О народном воспитании» наш великий поэт и историк пишет: «История в первые годы учения должна быть голым хронологическим рассказом происшествий, безо всяких нравственных или политических рассуждений. К чему давать младенствующим умам направление одностороннее, всегда непрочное? Но в окончательном курсе преподавание истории (особенно новейшей) должно будет совершенно измениться. Можно будет с хладнокровием показать разницу духа народов (курсив мой. – И. Г.), источника нужд и требований государственных; не хитрить; не искажать республиканских рассуждений, не позорить убийства Цезаря, превознесенного 2000 лет, но представить Брута защитником и мстителем коренных постановлений отечества, а Кесаря честолюбивым возмутителем.

Вообще не должно, чтобы республиканские идеи изумили воспитанников при вступлении в свет и имели для них прелесть новизны.

Заметим, что Пушкин предложил замечательную программу по изучению истории. Он выступает за объективное изложение истории человечества. Нетрудно видеть, что великий поэт категорически был против конъюнктуры, хотя это слово тогда не употреблялось.

Пушкин изучил труды античных, французских и других историков, особенно его интересовала история России. Много статей посвятил истории России, французской революции, истории Украины и т. д. Он написал великолепный труд «История Пугачева», оставил потомкам незаконченный труд о Петре I. Как уже отмечалось выше, он высоко ценил выдающегося русского историка Н. М. Карамзина. В своих воспоминаниях о Карамзине он пишет, что когда начал выздоравливать после горячки, то взялся за чтение Карамзина. «Это было в феврале 1818 г. Первые восемь томов “Русской истории” Карамзина вышли в свет. Я прочел их в моей постеле с жадностью и со вниманием. Появление сей книги (так и быть надлежало) наделало много шуму и произвело сильное впечатление, 3000 экземпляров разошлись в один месяц (чего никак не ожидал и сам Карамзин) – пример единственный в нашей земле. Все, даже светские женщины, бросились читать историю своего отечества, дотоле им неизвестную. Она была для них новым открытием. Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка – Коломбом»[23].

Пушкин выражает свое недовольство тем, что выдающийся труд Карамзина никто по достоинству не оценил.

Но преемники великого реформатора, продолжает Пушкин, просто подражали Петру Великому, вместо того чтобы творчески подходить к его наследию.

Пушкин и наука. Пушкин пристально следил за научными достижениями своей эпохи. Одной из задач основанного им журнала «Современник» он считал распространение научных знаний. Нельзя не вспомнить его знаменитое стихотворение, в котором он раскрыл квинтэссенцию науки:

О, сколько нам открытий чудных

Готовит просвещенья дух

И опыт, сын ошибок трудных,

И гений, парадоксов друг,

И случай, бог изобретатель[28].

Патриотизм предполагает любовь к Родине, к народу, к национальной культуре, к родному языку, уважение национальных традиций и т. д. Вспомним Пушкина:

Два чувства дивно близки нам –

В них обретает сердце пищу:

Любовь к родному пепелищу,

Любовь к отеческим гробам[31].

Патриот любит свою Родину, свой народ, его историю и его культуру, если даже ему самому приходится из-за политического режима страдать или испытывать житейские трудности. Пушкин всю сознательную жизнь находился под полицейским надзором. Однажды (18 мая 1836 г.) в письме к жене у него вырвалось: «Черт догадал меня родиться в России с душою и с талантом! Весело, нечего сказать»[32]. Но это естественная реакция на то отношение, которое к нему проявляли не только официальные круги, но и те, кто его ненавидел и всячески мешал ему творить на благо России.

В наше время, когда в мировоззрении людей доминируют космополитические идеи, патриотизм оказался не в почете. О нем даже не хотят вспоминать, а если и вспомнят, то только в негативном плане. Но уверен, что придет время и патриотизм снова займет подобающее ему место в общественной жизни, ибо без любви к Родине, к своему народу, к его ценностям жизнь человека теряет всякий смысл. И великое творчество Пушкина будет нам помогать любить Родину, приумножать ее материальные и духовные ценности.

Афоризмы и заметки Пушкина

В заключение приведем некоторые афоризмы и заметки Пушкина:

1) Устойчивость – первое условие. Как она согласуется с непрерывным совершенствованием?

2) Истинный вкус состоит не в безотчетном отвержении такого-то слова, такого-то оборота, но в чувстве соразмерности.

3) Однообразность в писателе доказывает односторонность ума, хоть, может быть, и глубокомысленного.

4) «Все, что превышает геометрию, превышает нас», – сказал Паскаль. И вследствие того написал свои философские мысли.

5) Вдохновение есть расположение души к живейшему принятию впечатлений и соображению понятий, следственно, и объяснению оных. Вдохновение нужно в геометрии, как и в поэзии.

6) Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно: не уважать оной есть постыдное малодушие.

7) Москва девичья, а Петербург прихожая.

8) Некоторые люди не заботятся ни о славе, ни о бедствиях отечества, его историю знают только со времени кн. Потемкина, имеют некоторое понятие о статистике только той губернии, в которой находятся их поместия, со всем тем почитают себя патриотами, потому что любят ботвинью и что дети их бегают в красной рубашке.

9) Тонкость не доказывает еще ума. Глупцы и даже сумасшедшие бывают удивительно тонки. Прибавить можно, что тонкость редко соединяется с гением, обыкновенно простодушным, и с великим характером, всегда откровенным.

10) Французская словесность родилась в передней и далее гостиной не доходила.

11) Переводчики – почтовые лошади просвещения.

12) Грамматика не предписывает законов языку, но изъясняет и утверждает его обычаи.

1 Григорьев А. Взгляд на русскую литературу со смерти Пушкина // Солнце России. Русские писатели о Пушкине. Кн. 1. Век XIX. – М., 1999. – С. 219.

[2] Чернышевский Н. Г. Сочинения Пушкина // Солнце России. Русские писатели о Пушкине. Кн. 1. Век XIX. – М., 1999. – С. 264.

[5] Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: в 10 т. – 4-е изд. – Т. 7. Критика и публицистика. – Л., 1978. – С. 14.

[6] Тургенев И. С. Речь на Пушкинском празднике // Солнце России. Русские писатели о Пушкине. Век XIX. – М., 1999. – С. 323.

[7] Островский А. Н. Застольное слово о Пушкине // Солнце России… – С. 353.

[8] Аксаков И. С. Речь, произнесенная на думском обеде // Солнце России… – С. 357.

9 Анненков П. В. Пушкин в Александровскую эпоху. – Минск, 1998. – С. 180–182.

[10] См.: Последний год жизни Пушкина / сост. В. В. Кунин. – М., 1989. – С. 392–393.

[11] См.: Пушкин в воспоминаниях современников. – М., 2005. – С. 656.

[12] Витале С. Пушкин в западне. – М., 2008. – С. 336.

[13] Чаадаев П. Я. Соч. – М., 1989. – С. 395.

[14] Пушкин А. С. Дневники. Воспоминания. Письма. – М., 2008. – С. 397–398.

[15] Он же. Полн. собр. соч.: в 10 т. – 4-е изд. – Т. 7. Критика и публицистика. – Л., 1978. – С. 214.

[16] Пушкин А. С. Соч.: в 3 т. – Т. 1. Стихотворения. Сказки. Руслан и Людмила: Поэма. – М., 1985. – С. 358.

[18] Лаэртский Диоген. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. – 2-е изд., испр. – М., 1986. – С. 225.

[19] Пушкин А. С. Соч.: в 3 т. – Т. 1. Стихотворения. Сказки. Руслан и Людмила: Поэма. – М., 1985. – С. 529.

[20] Пушкин А. С. Дневники. Воспоминания. Письма. – С. 196.

[21] Вяземский П. Я. Эстетика и литературная критика. – М., 1984. – С. 326.

[22] Пушкин А. С. Дневники. Воспоминания. Письма. – С. 244.

[23] Пушкин А. С. Дневники. Воспоминания. Письма. – С. 56.

[24] Он же. Собр. cоч.: в 10 т. – Т. 7. История Пугачева. Исторические статьи и мате-риалы. Воспоминания и дневники. – М., 1962. – С. 191.

[26] Анненков П. В. Пушкин в Александровскую эпоху. – Минск, 1998. – С. 119.

[28] Пушкин А. С. Соч.: в 3 т. – Т. 1. – С. 468.

[29] Он же. Полн. собр. соч.: в 10 т. – 4-е изд. – Т. 7. Критика и публицистика. –Л., 1978. – С. 38.

30 Там же. – Т. 7. История Пугачева. Исторические статьи и материалы. Воспоминания и дневники. – М., 1962. – С. 347.

[31] Он же. Соч.: в 3 т. – Т. 1. – С. 496.

[32] Пушкин А. С. Собр. соч.: в 15 т. – Т. 15. Письма –1833–1837. Приписываемое Пушкину. Деловые бумаги. Из черновиков. – M., 1998. – С. 200–201.

[33] Пушкин – П. Я. Чаадаеву. 19 октября 1836 г. Петербург // Последний год жизни Пушкина. Переписка. Воспоминания. Дневники. – М., 1989. – С. 299.

[34] Braudel F. L’identite de la France. Espace et Histoire. – Paris, 1986. – P. 9.

Источник

Пушкин и феномен национального гения

Почему Пушкин стал главным русским поэтом

В июне 1880 года в Москве открывали памятник Пушкину. Это событие стало громадным трехдневным празднеством, торжеством русской литературы, начи­­навшей в то время обретать мировое признание. Перед толпами почита­телей выступали Ключевский, Тургенев, Аксаков… Но главной сенсацией стала Пушкинская речь Достоевского, которая явилась завещанием писателя, скон­чавшегося через полгода.

Свою речь Достоевский начал цитатой из Гоголя, который за полвека до этого назвал Пушкина «чрезвычайным и, может быть, единственным явлением русского духа», «русским человеком в его развитии, каким он, может быть, явится чрез двести лет». Достоевский назвал Пушкина еще и явлением проро­ческим и говорил не только и даже не столько о самом поэте, сколько о буду­щем предназначении России. Мысль, что о характере целого народа можно судить по твор­­честву одного (пусть даже и гениального) поэта, не показалась никому ни странной, ни удивительной. Напротив того, ко второй половине XIX века она уже успела получить общее признание. А русская литература ощущалась всеми как главное национальное достояние и центр духовной жизни всего народа.

Русская поэзия шла к такому общественному статусу более ста лет. Первые писатели Нового времени, которые появились в России после Петровских реформ, за редкими исключениями были государственными чиновниками, получавшими жалованье за свои литературные труды — прежде всего за заказ­ные переводы и стихи по случаю придворных праздников. Один из создателей русского стихосложения, Василий Тредиаковский, был зверски избит по при­казу кабинет-министра Артемия Волынского за то, что отказался написать стихо­творение на свадьбу придворных шутов. Вельможа счел, что поэт пре­ступно пренебрег своими прямыми обязанностями. Тредиаковский был вы­нуж­ден подчиниться и написал поздравительную эпиталаму, начинавшуюся строкой «Здравствуйте, женившись, дурак и дура».

Чуть позже Ломоносов, также по долгу службы обязанный писать оды и по­хваль­ные царствующим особам, уже пытался реализовать в них свою мечту о вы­сочайшем покро­ви­тельстве просвещению и наукам. Ломоносов также пере­вел на русский язык слова Гора­ция о том, что именно поэты создают славу героев и правителей в веках:

Герои были до Атрида,
Но древность скрыла их от нас.
Что дел их не оставил вида
Бессмертный стихотворцев глас.

Атрид — это греческий царь Агамемнон, воспетый в «Илиаде» Гомера. Веро­ятно, руководствуясь этими соображениями, Екатерина II, прочитав понра­вившуюся ей «Оду на великолепный карусель» Василия Петрова, написанную по случаю конного праздника при дворе, назначила поэта своим придворным чтецом, а затем библиотека­рем. А потом, познакомившись с одой Державина «Фелица», даже произвела того в губернаторы — исключительно потому, что ей понравились поэтические похвалы.

Тебе единой лишь пристойно,
Царевна! свет из тьмы творить;
Деля Хаос на сферы стройно,
Союзом целость их крепить;
Из разногласия согласье
И из страстей свирепых счастье
Ты можешь только созидать.
Так кормщик, через понт плывущий,
Ловя под парус ветр ревущий,
Умеет судном управлять.

Но как бы ни рос социальный престиж поэзии, на протяжении всего XVIII века поэт сохранял подчиненное положение по отношению к монарху.

На рубеже столетий ситуация начинает меняться: во всей европейской культуре одновременно распространяются две взаимосвязанные концепции. Несколько упрощая, можно сказать, что это идея гения и идея народа. Слово «гений» возникло еще в Древнем Риме и обозначало тайного духа, незримо обитавшего в человеке, семье или местности и определявшего их свойства. Отсюда до сих пор сохранившееся в русском языке выражение «гений места». Потом посте­пенно это слово все чаще стало обозначать присутствие божества, одушевляю­щего творца. А с XVIII века — самого творца. Оригинальный ге­ний — вдохнов­ленный свыше — все чаще противопоставлялся ремесленнику, который пишет по выученным правилам и подражает предшественникам.

Немецкие литераторы 1770-х годов, которые разделяли эту концепцию, сами называли себя «бурными гениями». Почти одновременно в том же литератур­ном кружке зарождается представление о народе — не как о совокупности подданных того или иного монарха или приверженцев господствующей церкви, но как об особой исторической личности, обладающей своим харак­тером и неповто­римым складом души, который отражается прежде всего в языке, фольклоре и народных песнях. Наиболее сильно и определенно эту точку зре­ния сформу­ли­ровал Иоганн Готфрид Гердер:

Для Германии, разделенной на два десятка государств, такая идея означала единство народной жизни поверх государственных границ. Идея о том, что немецкий народ существует как единое целое, была сначала сформулирована в культурной плоскости, а затем перенесена в политическую. В XIX веке после­дователи Гердера создали на ее основе проект государственного объединения Германии.

На первый взгляд, концепции гения и народа противоречат друг другу. В фигу­ре оригинального гения подчеркнуто индивидуальное или даже индивидуали­сти­ческое начало. А образ народа, напротив того, предполагает преклонение перед началом коллективным. Однако в действительности между этими идеями существовала ясная внутренняя связь, позволившая им войти в мощ­ный резонанс. Гений — это именно тот, кто способен выразить душу на­рода как коллективной личности. Великий поэт (речь чаще всего шла именно о поэ­зии) — это тот, кто создает на языке своего народа произведения, вопло­щаю­щие его сокровенные чаяния и свойства.

В Германии на роль такого поэта постепенно выдвинулся Гете, который перво­на­ча­льно был одним из «бурных гениев», хотя сам в дальнейшем критически относился и к националистическим упованиям, и к так называемому языко­вому патриотизму своих поклонников. В Британии на эту роль был выдвинут интерпретированный в романтическом духе Шекспир. В Италии — Данте, в Испании — Сервантес. Из крупных европейских культур, пожалуй, лишь Франция не назначила своего народного гения — вероятно, потому, что пред­ставление о народе как об особой личности было специально нацелено на то, чтобы подорвать лидерство французской культуры, несомненное для эпохи Просвещения. В отличие от разделенной Германии, Россия была централи­зованной многонациональной империей, достигшей в первые десятилетия XIX века небывалого могущества, по крайней мере в военной сфере. И все же, чтобы чувствовать себя уверенно среди европейских народов, бурно про­буждав­­шемуся русскому национальному самосознанию требовался свой великий поэт.

«Пришла пора — она влюбилась», — писал Пушкин в «Евгении Онеги­не» о чув­ствах, проснувшихся в Татьяне. Так и Россия — сразу же, с первого взгляда влю­билась в своего гения. Первыми откликнулись собратья. «Пушкин уже в лицее пере­щеголял всех писателей», — сказал Державин Сергею Тимофе­евичу Акса­кову, послушав, как юный поэт на лицейском экзамене читает свое стихотво­рение «Воспоминания в Царском Селе». «Задавит, каналья!» — писал восхи­щенный Вяземский Батюшкову после того, как они с Жуковским прочи­тали то же самое стихотворение. Получив письмо, Батюшков, в то время знаме­нитый поэт, отпра­вился познакомиться с 15-летним юношей в Царское Село.

Пуб­лика быстро подхватила эту оценку. А главное — в нее поверил сам Пуш­кин, точно почувствовавший, на какой источник ему необходимо ссылаться, чтобы обосновать легитимность своих притязаний. «И неподкупный голос мой / Был эхо русского народа», — написал он в послании к Плюсковой в 1819 го­ду. Стихотворение это было посвящено жене Александра I импера­трице Елизавете Алексеевне, популярной среди молодых вольнодумцев. Юный автор, еще не­давно выпущенный из лицея, чья литературная известность была основана на игривой поэме «Руслан и Людмила» и нескольких ненапечатанных стихо­творениях вольного содержания, позволял себе противопоставлять импе­ра­трицу ее царственному мужу. В отличие от Ломоносова, Державина или Жу­ков­ского, он чувствовал себя равным монарху, поскольку говорил с ним от ли­ца русского народа. Который в то время едва ли слышал его имя. Чита­тельская аудитория за пределами двух столиц была невелика и ограничивалась тонким образованным слоем.

Екатерина награждала и приближала к себе Петрова и Державина, Александр — Жуковского и Карамзина. Пушкина он сослал. Но в эпоху нараставшего обще­­ственного недовольства ссылка только подчеркнула статус молодого поэта, особенно выросший после появления так называемых южных поэм — «Кавказ­ского пленника», «Бахчисарайского фонтана», «Цыган». В этих поэмах Пушкин ориентировался на самое мощное и популярное явление современной ему евро­пейской литературы — байронизм. Просвещенная Европа пристально следила за творчеством и судьбой Байрона, ставшего едва ли не первой культовой фигу­рой (в современном смысле) в истории мировой литературы. Заставив своих байронических героев действовать в новоприсоединенных провинциях Россий­ской империи, на Кавказе, в Крыму и Бессарабии, Пушкин включал Россию в единую культурную жизнь европейских народов.

После разгрома декабристов император Николай I решился пойти навстречу начавшему формироваться в России общественному мнению и возвратить поэ­та в Петербург. Взяв Пушкина под личное покровительство, он подписался под устоявшейся к тому времени оценкой значения его творчества. Как из­вестно со слов раздраженного монарха, когда тот объявил поэту высочайшую милость, Пушкин немедленно присел на стол прямо в кабинете императора. Эта стран­ная связь, своего рода интимность, существовавшая между поэтом и монархом, подчеркивала особые свойства русского гения. Его тайную бли­зость и явное соперничество с государственной властью. Пушкин добросове­стно и ответ­ственно принял на себя обязанности поэта в их специфической русской версии. Он взялся предстательствовать перед престолом за страну и отчасти даже перед страной за престол. Фатальное взаимное непонимание обеих сторон, их существование в отделенных друг от друга мирах нашло свое отражение в «Медном всаднике», где, как проницательно заметила Ахматова, своеобразно преломилась история бунта на Сенатской площади, мучившая Пушкина до конца его дней.

…Он мрачен стал
Пред горделивым истуканом
И, зубы стиснув, пальцы сжав,
Как обуянный силой черной,
«Добро, строитель чудотворный! —
Шепнул он, злобно задрожав, —
Ужо тебе. » И вдруг стремглав
Бежать пустился.

Пути власти и общества в России расходились непоправимо. Пушкин пытался преодолеть это расхождение, которое после его гибели становится фатальным. Столь же непримиримым оказался и конфликт народности и европеизма, опре­деливший вспыхнувшую после смерти поэта полемику западников и славяно­филов. Сам Пушкин, тоже увлекавшийся в 1830-е годы идеями народности и даже писавший сказки в фольклорном духе, пытался объединить эти два начала в своем «милом идеале», как он назвал Татьяну в последней строфе «Евгения Онегина». Его русская душой героиня « плохо знала»: «И выражалася с трудом / На языке своем родном». Она была в равной сте­пени сформирована «преданьями простонародной старины» и «обманами Ричард­сона и Руссо» — образцами, почерпнутыми из западноевропейских рома­нов.

По мере того как монархия утрачивала свою сакральность и престиж в глазах образованного общества, романтическая абстракция народа все больше наби­рала в значимости и весе. Если раньше поэзия была призвана прежде всего вос­певать победы государства, то теперь от нее ждали отражения глубин народ­­ной души. С 1830-х годов русская критика все больше размышляет о на­род­ности ли­тературы. Признанный гений у нее уже был — оставалось предста­вить его идеальным выразителем национального духа.

Конечно, задача изобра­зить самого европейского из русских поэтов вопло­ще­нием уникального русского характера была не из простых. В 1830-е годы попу­лярность Пушкина падает, а литературная критика даже пыталась опре­делить на роль народного поэта Крылова, чьи басни издавались немыслимыми даже для Пушкина тира­жами. И все же рядом с Шекспиром и Гете Крылов не смотрелся. Побор­никам русской народности надо все же было пы­таться интерпретировать в сво­ем духе творчество уже признанного гения. Критик Иван Киреевский, впослед­ствии один из основателей славянофильства, пола­гал, что Пушкин прошел через три периода: итальянско-французский (когда в подражание Лудовико Ариосто написал «Руслана и Людмилу»); ан­глий­ский (когда, вдохновляясь Байроном, создавал южные поэмы) и высший, собственно русский, начавшийся с «Бориса Годунова». О тех же трех периодах в творчестве Пушкина говорил в своей речи Достоевский. Большую часть речи он посвятил Татьяне, в которой увидел тип женщины совершенно русской, уберегшей себя от наносной лжи, которая определила, с его точки зрения, личность Онегина. Однако Достоев­ский не стал противопоставлять нацио­наль­ность Пушкина его европеизму. Он нашел иное, вполне сильное и элегантное решение. Достоев­ский увидел в творчестве Пушкина важнейшую черту нацио­нального харак­тера, каким он представлялся автору «Братьев Карамазовых», — способность понимать другие народы лучше, чем те способны понимать себя сами. Он говорил:

«…В Европе были величайшие художественные мировые гении — Шекспиры, Сервантесы, Шиллеры, но… ни у кого из них не видим этой способности, а видим ее только у Пушкина. Не в отзывчивости одной тут дело, а именно в изумляющей полноте перевоплощения. Эту спо­собность, понятно, я не мог не отметить в оценке Пушкина, именно как характернейшую особенность его гения, принадлежащую из всех всемирных художников ему только одному, чем и отличается он от них от всех. Способность эта есть всецело способность русская, нацио­нальная, и Пушкин только делит ее со всем народом нашим, и, как со­вер­шеннейший художник, он есть и совершеннейший выразитель этой способности, по крайней мере в своей деятельности, в деятельности худож­ника».

В этом анализе есть отчетливое политическое измерение. Народ, способный понять душу других народов, является естественным лидером всемирной политической системы. Прославление всемирной отзывчивости пушкинского гения оказывается едва прикрытой легитимацией политических притязаний Российской империи. Достоевский не сомневался, что назначение русского человека — всеевропейское и всемирное. И стать настоящим русским, вполне русским, может быть, и значит только — стать братом всех людей, всех чело­веков. Он говорил:

«Для настоящего русского Европа и удел всего великого арийского племени так же дороги, как и сама Россия, как и удел своей родной земли, потому что наш удел и есть всемирность, и не мечом приобре­тен­ная, а силой братства и братского стремления нашего к воссоеди­не­нию людей. Если захотите вник­нуть в нашу историю после петровской реформы, вы найдете уже следы и ука­зания этой мысли, этого мечтания моего, если хотите, в характере общения нашего с европейскими племе­нами, даже в госу­дар­ственной политике нашей».

Миф о Пушкине обрел свою законченность и подобающую памятнику мону­ментальность. Конфликты между дворянским космополитизмом и роман­тическим национализмом, между лояльностью престолу и либеральным вольномыслием, которые составляли содержание мучений, поисков и кризиса в последние годы жизни поэта, оказались сняты в образе величественного про­рока идеи имперского мессианства. Ни советские, ни постсоветские идеологи не смогли добавить к этой мифологии ничего существенно нового.

Источник