в чем фейербах видит главную ошибку христианства
Фейербах о сущности религии. Критика христианства
Фейербах проводил резкую грань между философией и религией, противопоставляя их друг другу. По мнению Фейербаха, если религия обещает спасение человека после смерти, то философия призвана на Земле осуществить то, что обещает религия человеку в потустороннем мире, которого, однако, не существует. Его самая знаменитая книга называется «Сущность христианства» (1841). В соответствии со своими исходными философскими постулатами Фейербах видит тайну христианства в объектировании человеком своих собственных сил, придании им потустороннего, отчужденного от него характера. Религия — это не просто результат невежества людей, она обладает многими достоинствами — к примеру, в религии нельзя не видеть предписания к благоговейному отношению к человеку, особенно к чувству любви. Однако при всех своих относительных достоинствах христианская религия есть форма мистификации действительной жизни человека. Философия, считал Фейербах, должна заменить человеку религию, давая людям вместо мнимого утешения сознание своих реальных возможностей для достижения счастья. Критику религии Фейербах считал важнейшим делом своей жизни. Уже материалисты XVII—XVIII веков доказывали, что религиозное чувство порождается страхом перед стихийными силами природы. Соглашаясь с этим положением, Фейербах утверждает, что не только страх, но и все трудности, страдания, а также стремления, надежды, идеалы человека получают свое отражение в религии. Бог, говорит Фейербах, рождается исключительно в человеческих страданиях. Только у человека заимствует бог все свои определения: бог есть то, чем человек хочет быть. Однако в отрицании веры в Бога Фейербах приходит к другой религии. Поскольку, по мнению Фейербаха, религия отражает нечто извечное, присущее человеку, постольку религиозное чувство непреодолимо. Надо заменить веру в Бога верой в любовь человека к человеку.
35) Материалистическое понимании истории.Маркс сознательно стремился к созданию науки об обществе. Науки нет без научных законов. Но возможны ли законы с их всеобщностью и необходимостью в условиях индивидуальной и общественной жизни людей, когда каждый человек обладает сознанием и, следовательно, регулирует свою деятельность согласно собственным установкам? Поставленный вопрос не способен смутить Маркса, ведь он рассматривает внутренний духовный мир как что-то вторичное по отношению к внешнему миру. При этом, считает Маркс, следует четко понимать двойственную природу внешнего мира. Внешний мир — это, во-первых, природа, а во-вторых, то, что создано людьми из природы, т.е. продукты труда, труда как социальной деятельности, т.е. общественного труда. В общественном труде человек покидает свой внутренний мир, тем самым спонтанность сознания отсекается. Но это означает, что сферу общественного труда человека можно описать научно, посредством научных законов, которые дает пролетарская политическая экономия. Экономические отношения, полагает Маркс, определяют все другие общественные отношения, в том числе правовые, политические, религиозные, нравственные.
Огромной заслугой Маркса перед научным сообществом явилось выделение мира социального. До Маркса в фактуальном мире все видели только противостояние духовного мира субъекта и природы. Неприродное выступало исключительно как субъективно-духовное. Маркс обнаруживает третий мир, мир общественного. Существо дела Маркс рассматривает на примере товара. Всякий товар есть потребительная и меновая стоимость. В качестве потребительной стоимости товар не отличается от других природных объектов. В качестве же меновой стоимости товаресть нечто чисто социальное (в природе нет меновых стоимостей). Меновая стоимость существует в довольно специфической форме, не иначе как опосредованно — через потребительную стоимость. Обобщая марксовы воззрения, можно констатировать, что всякое социальное, в том числе и сознание, существует через иное, через природное.
Иррационалистическая и пессимистическая философия Ш., не пользовавшаяся популярностью при его жизни, получила распространение со 2-й пол. 19 в., явившись одним из источников философии жизни и предшественником ряда концепций глубинной психологии (учение о бессознательном); влияние Ш. испытали Р. Вагнер, Э. фон Гартман, Ф. Ницше, Т. Манн и др. В 1911 во Франкфурте-на-Майне основано Шопенгауэровское общество.
37) Ницше (Nietzsche) Фридрих, немецкий философ, представитель иррационализма и волюнтаризма, поэт. Творческая деятельность Н. оборвалась в 1889 в связи с душевной болезнью.
В чем фейербах видит главную ошибку христианства
Предисловие к первому изданию.
В предлагаемой книге сосредоточены рассеянные в различных трудах большею частью только случайные, полемические и афористические мысли автора по поводу религии и христианства, теологии и спекулятивной философии, причем они развиты, обработаны, обоснованы, сохранены или видоизменены, сжаты или расширены, смягчены или заострены в той мере, в какой это было целесообразно и, следовательно, необходимо; но ни в какой мере этот труд не является исчерпывающим уже по одному тому, что автор, не любящий общих мест, старался, как и во всех своих трудах, не уклоняться от совершенно определенной темы.
Предлагаемое сочинение заключает в себе элементы, при этом лишь элементы, для критики философии положительной религии или откровения, но, как и следовало ожидать, философии религии не в ребячески-фантастическом смысле нашей христианской мифологии, принимающей за факт каждую нелепую историческую сказку, и не в педантическом смысле нашей спекулятивной теологии, которая, подобно схоластике, считает логически-метафизической истиной каждый символ веры.
Спекулятивная философия религии приносит религию в жертву философии, христианская мифология приносит философию в жертву религии. Одна делает религию игрушкой умозрительного произвола, другая превращает разум в игрушку фантастического религиозного материализма. Одна заставляет религию говорить только то, что она сама желает, другая принуждает ее говорить вместо разума. Одна не способна выйти из себя и поэтому превращает образы религии в свои собственные мысли; другая не может придти в себя и делает образы вещами.
Само собой разумеется, что философия или религия вообще, то есть независимо от их специфического различия, тождественны. Другими словами, если одно и то же существо одновременно мыслит и верит, то и образы религии выражают одновременно мысли и вещи. Каждая определенная религия, каждое верование есть в то же время известный образ мышления; ведь ни один человек не может верить в то, что противоречит его образу мысли и представлениям. Для человека, верующего в чудеса, чудо не есть нечто противоречащее разуму; оно, наоборот, кажется ему вполне естественным следствием божественного всемогущества, которое тоже является в, его глазах совершенно естественным представлением. Человек верующий считает воскресение мертвых таким же понятным и естественным явлением, как восход солнца после его заката, пробуждение весны после зимы и появление растений из брошенных в землю семян. Вера и религия особенно противоречат разуму только там, где нарушается гармония между мыслями и чувствами человека и его верой и где, следовательно, вера перестает быть непреложной для человека истиной. Во всяком случае вера, как таковая, тоже считает свои предметы непостижимыми, противоречащими разуму, но она делает различие между христианским и языческим, просвещенным и естественным разумом. Это различие имеет следующее значение. Предметы веры могут казаться противоречащими разуму только людям неверующим, но всякий, кто верит в них, тот убежден в их истинности и признает их самих высшим разумом.
Но и при условии этой гармонии между христианской, или религиозной, верой и христианским, или религиозным, разумом все-таки всегда остается существенное противоречие между верой и разумом, так как и вера не может отрешиться от естественного разума. Естественный разум есть не что иное, как разум по преимуществу, как всеобщий разум, – разум, которому свойственны общие истины и законы. Напротив, христианская вера, или, что то же, христианский разум, есть средоточие особых истин, особых привилегий и изъятий, следовательно особый разум. Говоря короче и определеннее: разум есть правило, вера есть исключение из правила. Поэтому столкновение между ними неизбежно даже при условии гармонии, ибо специфичность веры и универсальность разума не покрывают друг друга, не насыщают друг друга, благодаря чему во всяком случае в известные моменты обнаруживается противоречие между остаткам самостоятельного, свободного разума и разумом, лежащим в основе религии. Таким образом, различие между верой и разумом становится психологическим фактом.
Сущность веры заключается не в сходстве с всеобщим разумом, а в отличии от него. Корень веры есть своеобразие, поэтому ее содержание даже внешним образом связано с особым периодом истории, с особым местом и именем. Отождествлять веру с разумом – значит ослаблять веру, уничтожать это различие. Если, например, вера в первородный грех выражает только убеждение, что человек рождается не таким, каким он должен быть, – значит это обыкновенная рационалистическая истина, истина, известная каждому, не исключая даже грубого дикаря, прикрывающего свой стыд звериной шкурой: ведь прикрывая себя таким образом, дикарь находит, что человек создан не таким, каким он должен быть. Разумеется, и в основе первородного греха лежит эта общая мысль, но предметом веры и религиозной истиной первородный грех становится только благодаря тем своим особенностям, которые противоречат всеобщему разуму.
только «мертвая голова». Образ, как образ, есть вещь.
В предлагаемом сочинении образы религии рассматриваются только как образы, а не как мысли (во всяком случае, не с точки зрения спекулятивной философии религии) и не как вещи, то есть теология рассматривается не как мистическая прагматология, вразрез с христианской мифологией, и не как онтология, вразрез с умозрительной философией религии, а как психопатология.
Автор избрал наиболее объективный метод: метод аналитической химии. Поэтому он везде, где необходимо и возможно, ссылается на документы, помещенные частью внизу текста, частью в отдельном приложении. Цель этих источников – узаконить заключения, выработанные путем анализа, то есть доказать их объективность. Поэтому если результаты его метода покажутся кому-либо странными и незаконными, то вина за это лежит не на авторе, а на предмете.
Автор недаром воспользовался свидетельствами давно минувших веков. Христианство тоже пережило некогда свой классический период, а ведь только истинное, великое, классическое достойно быть предметом мышления; все же, что не является классическим, заслуживает суда комедии или сатиры. Поэтому, чтобы представить христианство в качестве объекта, достойного мышления, автор должен был отрешиться от трусливого, бесхарактерного, комфортабельного, беллетристического, кокетливого, эпикурейского христианства наших дней и перенестись в те времена, когда христова невеста была еще целомудренной, чистой девой, когда она еще не вплетала в терновый венец своего небесного жениха розы и мирты языческой Венеры, чтобы не упасть в обморок при виде страждущего бога, когда она еще не имела сокровищ на земле, но зато в избытке блаженно наслаждалась тайнами сверхъестественной любви.
Современное христианство могло бы представить только один документ: свидетельство своей несостоятельности. Всем, чем обладает еще современное христианство, оно обязано не себе, – оно живет подаянием минувших веков. Если бы современное христианство было предметом, достойным философской критики, то автору не пришлось бы тратить столько труда на изучение прошлого. То, что в этом сочинении доказывается, так сказать, априори, а именно, что тайна теологии есть антропология, давно уже доказано и установлено апостериори историей теологии. «История догмата», говоря проще, история теологии вообще, есть «критика догмата», критика теологии в целом. Теология давно сделалась антропологией. История реализовала, сделала предметом сознания то, что было сущностью теологии самой в себе. Здесь метод Гегеля оказался совершенно верным и исторически обоснованным.
«Безграничная свобода и индивидуальность» современного мира отразились на христианской религии и теологии настолько, что давно исчезло различие между творящим святым духом божественного откровения и все перерабатывающим человеческим духом, а сверхъестественное и сверхчеловеческое содержание христианства давно уже приняло естественный, антропоморфический характер. И всё же в силу нерешительности и неопределенности современной теологии в ней живет, подобно призраку, сверхчеловеческая, сверхъестественная сущность старого христианства. Но автор не намерен доказывать, что этот современный призрак есть только иллюзия, самообман человека; он считает такое доказательство неинтересным с философской точки зрения. Призраки – это тени прошлого; они неизбежно наводят на вопрос: что представлял собой некогда призрак, когда он был облечен в плоть и кровь?
Но автор просит благосклонного и, главным образом, неблагосклонного читателя не забывать о том, что автор, черпающий материал из прошлого, – сын не старого, а нового времени и пишет для современников; что, рассматривая первоначальную сущность призрака, он не теряет из виду его современного облика; что этот труд, носящий патологический или физиологический характер, преследует терапевтическую, или практическую, цель.
Эта цель заключается в рекомендации духовных ванн, в наставлении относительно употребления и пользы холодной воды естественного разума, в попытке воскресить древнюю простую ионическую гидрологию в области умозрительной философии, в частности в умозрительной философии религии. Древнее ионическое учение, в особенности Фалеса, в своем первоначальном виде таково: вода есть начало всех вещей и существ, следовательно также и богов. Ведь дух, или бог, который, по Цицерону, присутствует в воде при возникновении всех вещей как особое существо, есть, очевидно, позднейшее прибавление языческого теизма.
Сократовское «познай самого себя», служащее истинным эпиграфом и темой предлагаемого труда, вовсе не противоречит естественной простоте ионической мудрости, когда она понимается в должном смысле. Вода есть не только физическое средство рождения и питания, каким ее считала старая, ограниченная гидрология, но полезное психическое и оптическое лекарство. Холодная вода проясняет зрение. Один вид прозрачной воды доставляет неизъяснимое наслаждение. Эта оптическая ванна освежает душу и проясняет ум. Вода с магической силой влечет нас к себе, вглубь природы; в ней же отражается наш собственный образ. Вода есть подобие самосознания, подобие человеческого глаза, естественное зеркало человека. В воде смело освобождается человек от всяких мистических покровов; он погружается в воду в своем истинном, в своем обнаженном виде; в воде исчезают все сверхъестественные иллюзии. Так, некогда в воде ионической натурфилософии угас светильник языческой астрогеологии.
В этом заключается целительная сила воды, благотворность и необходимость духовного водолечения, особенно для такого робкого, самообольщающегося и изнеженного поколения, как наше.
Мы вовсе не намерены строить иллюзий относительно воды, светлой, чистой волы естественного разума, и связывать сверхъестественные представления с противоядием супранатурализма. Разумеется, «вода есть лучшая стихия», однако и «мера есть также лучшее». Сила воды есть сила, в себе самой ограниченная, определенная мерой и целью. Существуют болезни, которые невозможно излечить водой. К ним относится венерическая, сладострастная болезнь современных ханжей, рифмоплетов и эстетов, которые судят о ценности вещей только по их поэтическим достоинствам и, признавая иллюзию иллюзией, не стыдятся защищать ее ради ее красоты, которые так пусты и лживы, что даже не чувствуют, что иллюзия прекрасна лишь до тех пор, пока
О сущности христианства людвига фейербаха
Людвиг Фейербах принадлежит к еретическому меньшинству не потому, что взялся говорить о недопустимом (по мнению большинства) тоне о божестве или взялся рассудить, какая именно сущность религии является истинной, а потому, что сумел преодолеть в себе стремление к разрушению – стремление большинства. Общепринятая и доступная большинству система оценок признает достигшим некоторой цели только критический, уничтожающий, разрушительный труд – в то время как труд констатирующий, открывающий, описательный представляется ей бесплодным. Труд художника, изображающего дерево, будет неизбежно сочтен прихотью, забавой, вольным искусством, но при этом в дровах большинство видит результат.
Книга Фейербаха «Сущность христианства» на горе своему создателю ни в замысле, ни в печатном слове не была критической: критическими были лишь отзывы, засыпавшие автора после ее выхода. Несмотря на то, что «письма читателей» в основном были посвящены кощунственности книги в церковном смысле, первоначальной их энергией стало не несогласие с авторскими заключениями, а недоумение: кощунство Фейербаха прежде всего имело психологический смысл. Конечно, возмущала именно форма изложения мысли. Почти треть всего текста, будто математическое правило, выделена курсивом – причем, суждения и высказаны таким образом, что курсив кажется только неизбежным полиграфическим ответом на авторскую интонацию безусловности. В то время как значимость сочинения Фейербаха видна, может быть, со второй строки – его значительность видна с первой. В том и беда «Сущности христианства», что на честный и кропотливый описательный труд затрачивается энергия иного качества, нежели на безответственную и разрушительную критику: творец первого черпает ее у себя самого, а вторая, по сути являясь воровством, – у того, кого она ниспровергает. Ни в коем случае не имея цели оспаривать Библию, а желая прояснить ее затемненное и частью потерянное значение, Фейербах должен был компенсировать в себе неотменимое противоречие между ним и ею, приняв библейский тон и почти библейский слог – что, как мы уже знаем, оскорбило публику. Любая публика предпочитает, чтобы ей лгали, но при этом обходились с нею почтительно, то есть просили – а не заставляли – верить себе. Книга Фейербаха оспорима с трудом. Помимо силы ее мысли это объясняется еще и тем, что энергия, затраченная на нее, как я говорил, ни у кого не заимствована, а значит, сама она – явление судьбы, а не просто творчества. Это и определило реакцию на нее большинства, жаждущего критики.
В «Сущности христианства» Людвиг Фейербах видит эту сущность «антропологической», то есть бессмысленной вне человеческой физиологии и человеческих понятий. Не только обращаясь к Богу мы обращаемся к самим себе, но и оспаривая Фейербаха мы оспариваем самих себя. Все предметы и образы, доступные нам, нам не с чем сравнить, кроме нас самих, и любое положение нам нечем доказать, кроме нашего собственного ощущения. Ни на секунду не отступая в разговоре о религии от человека и природы человека, Фейербах использует именно эту реальность, и всякий раз мы имеем возможность проверить высказанную им идею по себе – как он в свое время сопоставлял ее с собой – и в этом, видимо, наивысшая степень достоверности философского рассуждения. Очевидно, ложью в таком свете может быть признано то, что (как и критическая энергия) сравнимо и совместимо с другими, но не с собой – взятое не у себя, не по себе испытанное на верность. При том, что религия у Фейербаха имеет человеческую природу (а по сути – природу Фейербаха, так как для него реально существует только один человек – он сам), ложь в его книге была бы не просто объективной ложью, а совершенно определенным отступлением от заданной темы – поскольку любая ложь, как здесь косвенно показано, античеловечна. Несомненно, это делает естественное доверие к его доводам осознанным. Что нам и нужно от мыслителя.
О сущности христианства Людвига Фейербаха
Людвиг Фейербах принадлежит к еретическому меньшинству не потому, что взялся говорить о недопустимом (по мнению большинства) тоне о божестве или взялся рассудить, какая именно сущность религии является истинной, а потому, что сумел преодолеть в себе стремление к разрушению – стремление большинства. Общепринятая и доступная большинству система оценок признает достигшим некоторой цели только критический, уничтожающий, разрушительный труд – в то время как труд констатирующий, открывающий, описательный представляется ей бесплодным. Труд художника, изображающего дерево, будет неизбежно сочтен прихотью, забавой, вольным искусством, но при этом в дровах большинство видит результат.
Книга Фейербаха «Сущность христианства» на горе своему создателю ни в замысле, ни в печатном слове не была критической: критическими были лишь отзывы, засыпавшие автора после ее выхода. Несмотря на то, что «письма читателей» в основном были посвящены кощунственности книги в церковном смысле, первоначальной их энергией стало не несогласие с авторскими заключениями, а недоумение: кощунство Фейербаха прежде всего имело психологический смысл. Конечно, возмущала именно форма изложения мысли. Почти треть всего текста, будто математическое правило, выделена курсивом – причем, суждения и высказаны таким образом, что курсив кажется только неизбежным полиграфическим ответом на авторскую интонацию безусловности. В то время как значимость сочинения Фейербаха видна, может быть, со второй строки – его значительность видна с первой. В том и беда «Сущности христианства», что на честный и кропотливый описательный труд затрачивается энергия иного качества, нежели на безответственную и разрушительную критику: творец первого черпает ее у себя самого, а вторая, по сути являясь воровством, – у того, кого она ниспровергает. Ни в коем случае не имея цели оспаривать Библию, а желая прояснить ее затемненное и частью потерянное значение, Фейербах должен был компенсировать в себе неотменимое противоречие между ним и ею, приняв библейский тон и почти библейский слог – что, как мы уже знаем, оскорбило публику. Любая публика предпочитает, чтобы ей лгали, но при этом обходились с нею почтительно, то есть просили – а не заставляли – верить себе. Книга Фейербаха оспорима с трудом. Помимо силы ее мысли это объясняется еще и тем, что энергия, затраченная на нее, как я говорил, ни у кого не заимствована, а значит, сама она – явление судьбы, а не просто творчества. Это и определило реакцию на нее большинства, жаждущего критики.
В «Сущности христианства» Людвиг Фейербах видит эту сущность «антропологической», то есть бессмысленной вне человеческой физиологии и человеческих понятий. Не только обращаясь к Богу мы обращаемся к самим себе, но и оспаривая Фейербаха мы оспариваем самих себя. Все предметы и образы, доступные нам, нам не с чем сравнить, кроме нас самих, и любое положение нам нечем доказать, кроме нашего собственного ощущения. Ни на секунду не отступая в разговоре о религии от человека и природы человека, Фейербах использует именно эту реальность, и всякий раз мы имеем возможность проверить высказанную им идею по себе – как он в свое время сопоставлял ее с собой – и в этом, видимо, наивысшая степень достоверности философского рассуждения. Очевидно, ложью в таком свете может быть признано то, что (как и критическая энергия) сравнимо и совместимо с другими, но не с собой – взятое не у себя, не по себе испытанное на верность. При том, что религия у Фейербаха имеет человеческую природу (а по сути – природу Фейербаха, так как для него реально существует только один человек – он сам), ложь в его книге была бы не просто объективной ложью, а совершенно определенным отступлением от заданной темы – поскольку любая ложь, как здесь косвенно показано, античеловечна. Несомненно, это делает естественное доверие к его доводам осознанным. Что нам и нужно от мыслителя.
Раскрыл ли сущность христианства Фейербах?
Дата публикации: 23.01.2019 2019-01-23
Статья просмотрена: 1364 раза
Библиографическое описание:
Подюков, В. М. Раскрыл ли сущность христианства Фейербах? / В. М. Подюков. — Текст : непосредственный // Молодой ученый. — 2019. — № 4 (242). — С. 357-360. — URL: https://moluch.ru/archive/242/55703/ (дата обращения: 10.12.2021).
В 1841 г. впервые вышло сочинение Людвига Фейербаха (1804–1872) «Сущность христианства». Данное произведение повлияло на взгляды многих мыслителей XIX в. Среди известных имён — немцы К. Маркс, Ф. Энгельс, Р. Вагнер; русские — В. Г. Белинский, А. И. Герцен, Н. А. Добролюбов, Н. Г. Чернышевский. Безусловно, прогрессивную интеллигенцию привлекли идеи Фейербаха. Главная из них: «Сущность и сознание религии исчерпываются тем, что заключаются в сущности человека, его сознании и самосознании… Человек есть начало, человек есть середина, человек есть конец религии» [4, с.41, 173]. Проще говоря: человек — всё: и Бог, и религия! Нет человека — нет ни Бога, ни религии. Чисто по Протагору (ок. 485 до н. э. — ок. 410 до н. э.): «Человек есть мера всех вещей».
Фейербах высказал своё субъективное суждение. И оно имеет право на существование. Как имеют право на существование и рассмотрение тысячи других суждений о христианской религии, включая свидетельства последователей Христа.
Внимательный анализ истории христианства, насколько он стал для нас возможен, привёл к созданию модели из четырёх уровней понимания Учения Христа.
Уровни понимания христианства
Краткие характеристики
Бог есть дух — не подвластен времени и пространству. Бог есть любовь: послал Сына Своего Единородного в мир, чтобы мир был спасен чрез Него. Бог есть свет, и нет в Нем никакой тьмы: Бог любит всегда и милостив всегда. Никто не благ, как только один Бог.
Человек — духовная свободная личность. Человек выбирает: идти к свету или блуждать во тьме. Выбирая путь к святости, с помощью Бога человек внутренне преобразует ветхого человека в нового человека. Тело видится храмом души. Внешние обстоятельства служат средой воспитания для внутреннего подвижничества души и духа.
Уровень Божиего Закона
Бог есть Творец, Законодатель и Правитель бесчисленных миров. Бог есть справедливый Царь, Оправдывающий верующих в Него и Наказывающий грешников.
Догматы христианства подменяются языческими культами, обрядами и всевозможными измышлениями. Человек в руках судьбы.
Уровень материализма- атеизма
Отрицается существование Бога и бесплотных невидимых существ.
Превозносится человек, как «высший продукт природы». Утверждается: человек умом, чувствами и волей творит сверхъестественные представления, на основе которых возникают верования, религии, учения, традиции.
Внутреннее развитие человека одно из средств для создания внешнего благополучия. Практически человек служит (становиться рабом) маммоне — богатству (капиталу).
Уровень Благодати — уровень изначальных догматов, положенных в основу христианства проповедью и жизнью Спасителя, святых апостолов и всем человеколюбивым сонмом христианских святых. Бог есть неизменная, всемилостивая любовь и благодатная защита. Бог благ ко всем — праведным и не праведным! Бог предоставляет человеку полную свободу: идти к свету или удаляться во тьму. Не Бог, но человек, как неразумное дитя, наказывает себя, когда отворачивается от Вышней любви и благодатной защиты, когда увлекается болезненными вирусами — грехами, когда доверяется врагам — нечистым духам. Не Бог, но человек грехом сам себя разрушает. Искренне постигая себя, человек на определённом этапе приходит к выводу о том, что без Бога ему не преодолеть сети бесчисленных нечистых духов и молит Господа о помощи. И помощь приходит; и перед человеком открывается путь к святости. Идя к свету Бога человек благоугождает Господу, потому что Бог есть любовь! Подобное понимание христианства, идущее от основания церкви, со времени разделения церквей на западную и восточную в 1054 [2, с. 113] г. осталось лишь в православии. Другой разговор, что сознание подавляющего числа людей, относящих себя к православной традиции, практически находится на трёх нижних уровнях.
Понимание христианства на уровне Божиего Закона, по нашему мнению, приближается к исполнению Ветхозаветных предписаний, данных через Моисея: почитай Бога, не сотвори кумира, почитай родителей, не убий, не укради, не клевещи и т. д. Изначально для православных Ветхозаветный Закон, как писал первый из русских митрополит Иларион (1051–1054) «предтечей был и слугой благодати и истине, истина же и благодать — слуги будущему веку, жизни нетленной… Моисей и пророки поведали о пришествии Христа, Христос же и Апостолы Его — о воскресении и о будущем веке… Когда Бог посетил человеческое естество, явилось ранее неведомое и сокрытое — родилась благодать, истина — а не закон, сын — а не раб… Прежде закон, потом — благодать, прежде подобие, потом истина… Ибо отошел свет от луны, когда засияло солнце. Так и закон, когда явилась благодать… Спасение же у христиан благое и щедрое…» [3, с. 49–51]. То есть Закон, принципиально отделялся православными от благодатной любви Бога, как луна отдельна от солнца. Благодать Господа изначально виделась Спасением.
Для последователей Римско-католической церкви «Ветхий Закон — первый этап Закона, данного в Откровении… Новый, или Евангельский Закон есть совершенство на земле Божиего Закона… Новый Закон — это благодать Святого Духа, дарованная верным через веру в Христа… Благодать Духа Святого обладает властью оправдать нас… Оправдание было заслужено для нас Страстями Христа… Оправдание даруется Крещением… Крещение приводит нас к принятию справедливости Бога, Который могуществом Своего милосердия делает нас внутренне праведными… Оправдание самое совершенное деяние любви Божией» [1, с.460, 461, 465, 466]. Католики, в отличие от православных, убеждены: «все люди — соучастники Адамова греха» [1, с. 105]. Причём, «первородный грех — основополагающая истина веры» для Западного христианства [1, с. 101]. Если для православных Сын Божий есть Спаситель, то для католиков Христос — Искупитель: Своею жертвою принёс выкуп за грех Адама. В католичестве Закон становится первичным по отношению к Любви, Благодати и Свободе.
Есть Закон — есть Судья; есть «подсудимый» (как вспоминал Лютер, он с детства представлял Бога не иначе, как беспощадным Судьей и, боясь кары, очень боялся смерти). Как следствие — всевозможные попытки христиан Западной церкви избежать наказания или самим стать «судьями», чтобы искать на стороне причины своих бед и несчастий: «Кто виноват?».
В начале XI в. папа Бенедикт VIII сделал добавление в Символ Веры, утверждающее, что Дух Святый исходит не только от Бога Отца, но и от Сына. Данная доктрина позволила католической церкви выступить в роли монопольного хранителя и распорядителя полученной от Сына и умноженной заслугами святых благодати [2, с. 182]. Как следствие: стремление папства к лидерству не только в духовной, но и в светской власти; крестовые походы и инквизиция; развитие схоластики и разработка учения о спасении на основе концепции сверхдолжных заслуг. Последнее привело к появлению индульгенций и взносов в церковную казну за «искупление» от грехов.
Протестантство, возмутившись поведением папства, предложило свою доктрину оправдания: почему только за «первородный грех» принёс жертву Христос? — за все грехи человеческие: за все прошлые, настоящие и будущие! Фейербах приводит слова Лютера: «Слово божие исполняет всё быстро, оно отпускает тебе грехи и дарует вечную жизнь только за то, что ты слушаешь слово, а услышав его, веруешь. Как только ты поверил, ты достигаешь всего немедленно, без всякого труда, усилия и напряжения» [4, с.138]. В такой ситуации «оправдания всех грехов» внутренний подвиг души — путь к святости теряет всякий смысл; как теряют значение иерархия священства, священные предания и святые подвижники. Зато обретает особое значимость забота о хлебе насущном и устроение счастливого земного существования. Оправдание пред Богом возвещалось «Sola fide, sola gratia et sola Scriptura» («Только верой, только благодатью и только Писанием»), о чём убеждал Мартин Лютер (1483–1546). Жан Кальвин (1509–1564), доказывая превосходство Ветхого Завета над Новым Заветом, уточнял, что Бог изначально и непреложно предопределил одних людей к спасению, а других — к гибели; и первое знамение «избранности» — достаток и богатство! Отсюда стремление не только больше заработать, но и отнять у «отверженных» и «недочеловеков» материальные блага.
Л. Фейербах, рассуждая о сущности христианства, прежде всего, исходил из протестантского понимания религии. Не случайно в 1846 г. во второе издание «Сущности христианства» в качестве дополнения автор включил работу «Сущность веры по Лютеру». Понимание христианства с позиции уровня Божиего Закона представляет у Фейербаха рассуждение о страдающем Боге Иисусе Христе, который «воплощает в себе все человеческие страдания» [4, с. 72]. Но, как правило, философ рассуждает о христианстве, с позиции материализма-атеизма, лишь отчасти затрагивая понимание христианства на уровне язычества.
К языческому пониманию христианства у Фейербаха можно отнести, к примеру, такие выражения: «Но нечистое не может изойти из чистого, мрак — из света. Как же произвести от Бога эти очевидные противоречия в божественных свойствах? Для этого необходимо предположить эту нечистоту, этот мрак в Боге, различать в самом Боге начала света и мрака»; «Таким образом доказано, что Бог есть небо, что то и другое тождественно» [4, с. 94; 165].
Почти всё сочинение «Сущность христианства» — рассуждение атеиста о христианстве. Верующий для Фейербаха — «раб мистически религиозного воображения», которому «приятно блуждать в обманчивых сумерках мистицизма… Христос есть единство чувства и фантазии» [4, с. 95, 143]. Фейербах убеждён, что ценность Бога не превышает ценности человека. Сознание Бога есть самосознание человека; познание Бога — познание человека. «Если отнять у Бога его свойства, то он окажется лишь существом отрицательным, т.е несуществующим… Духовной сущностью является исключительно мышление, познание, рассудок, а всякая другая духовная сущность есть призрак, порожденный фантазией… [4, с. 33, 35, 53,].
Итог рассуждений Людвига Фейербаха: «Сущность христианства есть сущность чувства» [4, с. 136,]. Думается, что подобный итог нужен был философу для практической цели: «отрицание того света имеет своим следствием утверждение этого…» [5, с. 808]. Как известно, Фейербах пытался создать свою «философию будущего», которую противопоставлял всей «прежней философии». Предметом своей философии Фейербах видел деятельного человека, который занят не поиском Царства Небесного, а построением счастливого будущего уже здесь, на земле. Не случайно идеи Фейербаха повлияли на основателей марксизма — К. Маркса и Ф. Энгельса. Но, предложив обществу сочинение о христианстве, раскрыл ли Людвиг Фейербах сущность этой религии?
Если допустить, что в мире о христианстве написано лишь одно произведение Л. Фейербаха «Сущность христианства», то можно ли по нему составить действительное представление о мировой религии, которой в настоящее время придерживаются сотни миллионов верующих? Вряд ли. Можно ли было использовать данное произведение в качестве надёжного исторического источника для исследования христианской религии? Сомнительно.
Людвиг Фейербах представил сугубо своё, субъективное рассуждение о христианстве; причём, на уровне понимания материализма-атеизма. Может быть, в эпоху становления индустриального общества выводы Фейербаха считались передовыми и прогрессивными. Однако в период становления информационного общества подобная однобокая трактовка глобального явления действительности, каким является христианство, по меньшей мере, недальновидна. Представляется, что для информационного общества важнейшими критериями являются всевозможное многообразие и максимальный объём информации. При этом свобода, как безусловный принцип информационного общества, предполагает равноправие бесчисленных мнений и суждений — пусть, порой, и полярных сутью своей (естественно, не нарушающих морально-нравственных принципов и государственных законов). Если говорим о информированности, как основе будущего общества, то надёжнее опереться на максимально-объемную информированность — Общечеловеческие Знания и Опыт (ОЗО), накопленные за тысячелетия общечеловеческой Семьей. При составлении модели понимания христианства мы попытались применить именно максимально-объёмное информационное рассмотрение.
При подобном подходе субъективное мнение Л. Фейербаха конечно же имеет значение для исследователя. Однако оно не более ценно, чем другие рассуждения и мнения, накопленные за две тысячи лет человечеством.
Разве Свидетельства, Деяния и Послания святых апостолов не раскрывают сущности Учения Христа? Безусловно, раскрывают. Святые апостолы, как и тысячи христиан первых веков были очень деятельными людьми. При этом они показали пример истинной человечности — убеждали только словом и примером благочестивой жизни.
Разве постановления семи Вселенских Соборов не раскрывают доктрины христианства? Раскрывают. Тем более, что в деятельности соборов приняли участие сотни священников — людей не только умудрённых богатым человеческим опытом, но и достигших значительных высот совершенства; своеобразных специалистов духовной жизни — далеко не дилетантов бытия. Разве сама нестяжательная жизнь, кротость и смирение известных и безвестных тысяч и тысяч православных святых, монахов и мирян не являют собой «жизнь во Христе» и не раскрывают сущность христианства.
Думается, что к пониманию сущности христианства можно приблизиться, если опереться на максимально доступный объём информации об этом уникальном глобальном явлении человечества. И здесь недопустим диктат. Свобода — одна из главных ценностей цивилизованного общества — предполагает наличие множества мнений: высказывайся и дай высказаться другим. Свет истины, безусловно, открыт для всех людей.