в чем актуальность пьесы е шварца дракон
Статья на тему «Фольклорные истоки в пьесе Евгения Шварца «Дракон»
ФОЛЬКЛОРНЫЕ ИСТОКИ В ПЬЕСЕ ЕВГЕНИЯ ШВАРЦА «ДРАКОН»
Пьесы-сказки – любимый жанр Е. Л. Шварца. Им переработано много сюжетов Г. Х. Андерсона, таких как «Голый король», «Снежная королева», «Тень». Но «Дракон» (1944 г.) – возможно, самая пронзительная пьеса Е. Л. Шварца.
Настоящая работа посвящена исследованию проблемы влияния фольклора на произведение Е. Л. Шварца «Дракон». Обращение к данной теме связано все более углубляющимся интересом современной филологической науки к народно-национальным истокам творчества писателей.
Существует много научных работ, посвященных творчеству драматурга и его различным произведениям. Пьесы Е. Л. Шварца привлекали внимание таких ученых, как С. Б. Рубина [8], М. Н. Холодкова [9], Е. Ш. Исаева [5], М. Н. Липовецкий [6]. Исследователь творчества Е. Л. Шварца Н. К. Чуковский писал: «Ложь, подлость, клевета, наушничество, шпионство становились… основными законами жизни. И Шварц каждой своей пьесой говорил всему этому: нет. Нет –подлости, нет – трусости, нет – зависти. Всей низости людской. он каждой новой пьесой говорил – нет» [11, с. 210]. Проблема взаимодействия пьес Шварца с фольклором хотя и была поставлена, но монографически не изучалась, этим обусловлена актуальность нашей работы.
Объектом данного исследования являются фольклорные истоки.
Предмет исследования — пьеса Е. Шварца «Дракон»
Цель данной работы заключается в исследовании пьесы Евгения Шварца «Дракон» в контексте фольклорной традиции.
– раскрыть народно-поэтические истоки образов Ланцелота, Дракона, Эльзы в пьесе «Дракон»;
– проанализировать влияние устного народного творчества в построении произведения.
Основная часть. В основе поэтики пьесы «Дракон», безусловно, традиции волшебной сказки. В ней система персонажей обычно выстраивается следующим образом: герой, противник, жертва и ее отец, волшебные помощники-дарители или звери-помощники [7]. В пьесе Шварца имеются все традиционные герои волшебной сказки: герой (Ланцелот), его противник (Дракон), жертва (Эльза), помощники-дарители (ткачи, кузнецы, шапочник).
Рассмотрим основных героев в сопоставлении с фольклорными персонажами.
Странствующий рыцарь Ланцелот, представляющий добро в «Драконе» напоминает богатыря русских былин, доброго молодца, победившего Змея Горыныча, который отличается храбростью, желанием спасти город, справедливостью, стремлением к поиску приключений.
В былине «Про Добрыню Никитича и Змея Горыныча» говорится: «Был у нее любимый сын богатырь Добрынюшка. По всему Киеву о Добрыне слава шла: он и статен, и высок, и грамоте обучен, и в бою смел, и на пиру весел. Он и песню сложит, и на гуслях сыграет, и умное слово скажет. Да и нрав Добрыни спокойный, ласковый, никогда он грубого слова не скажет, никого зря не обидит. Недаром прозвали его «тихий Добрынюшка» [3].
В Былине «Илья Муромец и Соловей-Разбойник» дается такое описание главного героя:
Из того ли-то из города из Муромля,
Из того села да с Карачирова,
Выезжал удаленькой дородний добрый молодец [3].
Трехголовый дракон восходит к сказочно-былинному образу Змея Горыныча. Сравним описание Дракона и Змея Горыныча.
У Е. Шварца о Драконе говорит Шарлемань: «До этого с ним часто сражались, но он убивал всех своих противников. Он удивительный стратег и великий тактик. Он атакует врага внезапно, забрасывает камнями сверху, потом устремляется отвесно вниз, прямо на голову коня, и бьет его огнем, чем совершенно деморализует бедное животное. А потом он разрывает когтями всадника. Ну, и, в конце концов, против него перестали выступать…» [1, с. 381].
Дракона характеризуют его собственные слова: «Хорошо же. (Делает легкое движение плечами и вдруг поразительно меняется. Новая голова появляется у Дракона на плечах. Старая исчезает бесследно. Серьезный, сдержанный, высоколобый, узколицый, седеющий блондин стоит перед Ланцелотом)» [1, с. 429].
О Драконе говорит Кот: «Не удивляйся, дорогой Ланцелот. У него три башки. Он их и меняет, когда пожелает [1, с. 429].
Автор обращает внимание на злобный рев Дракона: «Дракон снова разражается ревом, рев этот так же мощен, но на этот раз в нем явственно слышны хрип, стоны, отрывистый кашель. Это ревет огромное, древнее, злобное чудовище [1, с. 440].
В русской народной сказке «Змей Горыныч» фантастическое существо описано следующим образом: «Но голод, хоть и не тетка, а все ж, не так страшен. Во сто крат хуже другая напасть. О трех головах огнедышащих, да со стрелой вострой на хвосте. И имя ей – Змей Горыныч, Гадина Подколодная» [4].
Сказка «Иван Быкович» также содержит характеристику злобного чудовища: «Вдруг на реке воды взволновалися, на дубах орлы закричали – выезжает чудо-юдо шестиглавое; под ним конь споткнулся, черный ворон на плече встрепенулся, позади хорт ощетинился». Иван три раза вступает в бой со змеем: во 2-ой битве змей предстает с девятью головами, а в 3-ей – двенадцатью» [2, с. 112].
В пьесе дракон предстает перед нами в образе человека, который поочередно меняет головы (а их у него три) и лишь в исключительных случаях, таких как бой с Ланцелотом, принимает свой подлинный облик летающего ящера:
«Человек. Ха-ха! Я – дракон.
В связи с этим можно провести параллель между ним и Кощеем Бессмертным, который нередко заменяет змея в народных русских сказках.
В сказке «Кощей Бессмертный» Кощей ходит каждый день на войну, но при этом оставляет красавицу, которую украл, дома у себя горевать и жениха поджидать. А когда он возвращается вечером, начинает ругаться: «А! – говорит. – Русской коской пахнет; знать, у тебя Иван-царевич был». – «Что ты, Кощей Бессмертный! Сам по Руси летал, русского духу нахватался – от тебя русским духом и пахнет» [2, с. 143 – 144]. Значит, Кощей не ходит, не ездит, а летает, чем напоминает Змея Горыныча.
Образ Эльзы также имеет фольклорную основу. Она (Прекрасная Дама сердца) имеет сходство с прекрасной девушкой, похищенной Змеем/ Кощеем. Ланцелот, впервые увидев Эльзу, говорит: «Хоть бы она мне понравилась, ах, если бы она мне понравилась! Это так помогает. (Смотрит в окно.) Нравится! Кот, она очень славная девушка» [1, с. 383].
Дракон характеризует Эльзу так: «Это приятно слышать. Мне она тоже очень, очень нравится. Отличная девушка. Послушная девушка. Поди, поди сюда, моя милая. Посмотри мне в глаза. Вот так. Очень хорошо. Глазки ясные. Можешь поцеловать мне руку. Вот так. Славненько. Губки теплые» [1, с. 441].
В восприятии подруг Эльза «самая умная» (1-я подруга), «самая славная» (2-я подруга). 3-я подруга говорит о ней: «И все-таки любила нас больше всех. И зашьет, бывало, что попросишь, и поможет решить задачу, и утешит, когда тебе кажется, что ты самая несчастная» [1, с. 451].
В русской народной сказке «Царевна-лягушка» красавица наделена следующими чертами: «Подлетела к царскому крыльцу золоченая коляска, в шесть лошадей запряжена, и вышла оттуда Василиса Премудрая – такая красавица, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать!» [2, с. 300]. Эта героиня обладала мудростью, хитростью и способностью творить чудеса. Она была прекрасной хозяйкой, мастерицей: и рубаху могла сшить, и каравай испечь, и ковер выткать.
Марья из народной сказки «Марья Моревна» является прекрасной царевной, смелой воительницей, которая осталась преданной в разлуке с мужем и даже помогла ему победить Кощея. Все завидовали Ивану и говорили, что «такой красавицы во всем свете поискать – другой не найти» [2, с. 153].
Взаимосвязь «Дракона» с устным народным творчеством определяется значимостью фантастического начала в поэтике пьесы. В произведении есть традиционные для фольклора необыкновенные персонажи: дракон, русалки, говорящие животные (Кот, Осел); есть традиционные магические предметы (ковер-самолет, шапка-невидимка, волшебный музыкальный инструмент, который сам знает, когда нужно играть, а когда – молчать); есть и чудеса, которые творят сами герои (дракон-человек обладает даром огнедышания).
Как видим, композиция данной пьесы схожза построению народных сказок. Автор создаёт сказочную ситуацию, помещая действие «Дракона» в условный хронотоп «некоторого царства» и «некоторого времени».
В сюжете пьесы множество устоявшихся сказочных мотивов и ситуаций. Например, сказочный мотив чудесного появления. Стоит только Ланцелоту озвучить свое желание вызвать Дракона на бой, как: «Раздается все нарастающий свист, шум, вой, рев. Стекла дрожат. Зарево вспыхивает за окнами» [1, с. 425], – и, наконец, в комнату входит Дракон в человеческом обличии.
Этот мотив встречается и в былине «Добрыня и Змей». Появление злого чудища описывается так:
Ветра нет, да тучу наднесло,
Тучи нет, да будто дождь дождит,
А дождя-то нет, да только гром гремит,
Гром гремит да свищет молния.
Как летит Змеище Горынище
А тыех двенадцати о хоботах [4].
Также именно ситуация похищения или взимания в виде ежегодного налога прекрасной девушки в пьесе Шварца становится начальной точкой для развития основополагающего сюжета произведения. «Он наложил на наш город дань. Каждый год дракон выбирает себе девушку. И мы, не мяукнув, отдаем ее дракону. И он уводит ее к себе в пещеру. И мы больше никогда не видим ее. Говорят, что они умирают там от омерзения» [1, с. 369], – рассказывает Кот Ланцелоту, который пришел в город накануне свадьбы Дракона и дочери Шарлеманя Эльзы.
В фольклоре этот мотив похищения красавицы чудовищем также часто встречается. В сказке «Змей Горыныч»: «Как повадился Змей девиц воровать – никакого спасения нету. Каждый год по весне облетает он деревни да села. Смотрит, и будто насквозь все видит. Не скрыть, не обмануть. Как есть, самых красивых молодых дев распознает, да с собой уносит. А что дальше, одному Богу ведомо» [4].
В сказке «Никита Кожемяка» Змей похищает царскую дочь и насильно держит у себя в плену: «Около Киева проявился змей, брал он с народа поборы немалые: с каждого двора по красной девке; возьмет девку да съест ее. Пришел черед идти к тому змею царской дочери. Схватил змей царевну и потащил ее к себе в берлогу, а есть ее не стал: красавица собой была, так за жену себе взял» [2, с. 126 – 127].
Появляется здесь и традиционный для сказки мотив – влюбленности героя в девушку, которую он отправляется спасать от злого чудовища:
«Ланцелот. Хоть бы она мне понравилась, ах, если бы она мне понравилась! Это так помогает. (Смотрит в окно.) Нравится!» [1, с. 372].
Кроме того, в сказке Е. Шварца есть ситуации «вредительства» герою. Бургомистр и его сын Генрих, состоя на службе у Дракона, пытаются извести Ланцелота, снабжают его, например, небоеспособным оружием:
«Гремят трубы. Входят слуги. Первый слуга подает Ланцелоту маленький медный тазик, к которому прикреплены узенькие ремешки.
Также писатель оснащает повествование троекратным повтором одного сюжета, разнообразными приемами комического (ирония («Он совершенно обнаглел? Он объедает вас! Да другие-то, по-моему, все давно перебиты» [1, с. 381]), фразеологизмы (осёл «любит острое», во время боя Дракон «поджал хвост»), шутливыми именами – чудушко-юдушко, душечка-цыпочка, летун-хлопотун).
Заключение. Пьеса «Дракон» является одним из самых выдающихся произведений Е. Л. Шварца, в котором драматург обращается к фольклорным образам и мотивам.
Рыцарь Ланцелот перекликается с народным богатырем, победившем Змея Горыныча. Трехголовый дракон восходит к сказочно-былинному образу Змея Горыныча, а также Кощея Бессмертного (в пьесе дракон предстает перед нами в образе поочередно меняющего головы человека. Эльза (Прекрасная Дама сердца) имеет сходство с прекрасной девушкой, похищенной Змеем/ Кощеем.
В пьесе герою помогают волшебные помощники-животные – Кот Машенька и Осел, а также сказочные предметы (ковер-самолет, шапка-невидимка, меч и копье, музыкальный инструмент).
Композиционная канва этой пьесы также созвучна построению народных сказок. В сюжете пьесы множество устоявшихся сказочных мотивов и ситуаций: мотив змееборства; ситуация похищения или взимания в виде ежегодного налога прекрасной девушки; мотив влюбленности героя в девушку, которую он идет спасать от злого чудовища; ситуация «вредительства» герою; по-сказочному традиционный финал пьесы.
Таким образом, обращение к устному народному творчеству помогает ярче раскрыть образы главных персонажей и передать идею произведения — вечную борьбу добра и зла.
I. Художественные произведения
1. Шварц, Е. Л. Проза. Стихотворения. Драматургия / Е. Л. Шварц. – Москва: Олимп, 1998. – 640 с.
II. Фольклорные источники
2. Афанасьев, А. Н. Народные русские сказки / А. Н. Афанасьев. – Ленинград : Лениздат, 1983. – 446 с.
5. Исаева, Е. Ш. Великие прописные истины / Е. Ш. Исаева // Шварц Е. Л. Сказки для театра. – Москва : Материк Альфа, 1999. – 516 с.
6. Липовецкий, М. Н. Переосмысление «чужого сюжета»: О жанрово-стилевом своеобразии пьесы Е. Шварца «Тень» / М. Н. Липовецкий // Взаимодействие стиля и жанра в советской литературе. – Свердловск. – 1984. – С. 91–95.
7. Пропп, В. Я. Поэтика фольклора / В. Я. Пропп. – Москва : Лабиринт, 1998. – 352 с.
8. Рубина, С. Б. Ирония как системообразующее начало драматургии Е. Шварца («Голый король», «Тень», «Дракон», «Обыкновенное чудо») : автореф. дис. …канд. филол. наук : 10.01.02 / Рубина Софья Борисовна. – Горький, 1989. – 16 с.
9. Холодкова, М. Н. Жанр литературной сказки в творчестве Евгения Шварца (На материале пьес «Голый король», «Снежная королева», «Тень», «Дракон», «Обыкновенное чудо») / М. Н. Холодкова // Голоса молодых учёных. – Москва, 2003. – С. 66–89.
10. Чернец, Л. В. Виды образа в литературном произведении / Л. В. Чернец // Филологические науки. – 2003. – № 4. – С. 3–13.
11. Чуковский, Н. К. Евгений Шварц / Н. К. Чуковский // Литературные воспоминания. – Москва, 1989. – 336 с. 22.
Дракон скрывается в деталях
Дракон скрывается в деталях.
( О пьесе «Дракон» Евгений Шварца и фильме Марка Захарова и Григория Горина «Убить дракона», к 70- летию создания пьесы )
Пьеса Евгения Шварца « Дракон» была написана в 1942 – 1944 году, когда писатель был в эвакуации в Сталинабаде. История ее постановок на сцене непроста. Первую попытку постановки пьесы предпринял Николай Акимов на сцене Ленинградского театра Комедии во время войны. Но вскоре пьеса попала под запрет и не ставилась в Советском Союзе в течение многих лет, до 1962 года. В 1962 году Акимов снова осуществил постановку «Дракона» в театре Комедии, а в Москве в этом же году пьесу поставил Марк Захаров в Студенческом театре МГУ, но после нескольких представлений спектакль был запрещен. В 1981 году «Дракона» поставили в московском театре на Юго-Западе Валерий Белякович и Павел Куликов, этот спектакль выдержал три редакции. С 1982 по 1998 года роль Ланцелота в этом спектакле играл Виктор Авилов.
Судьба спектакля складывалась сложно, потому что в пьесе Шварца описывалась парадоксальная и опасная для тоталитарного строя ситуация – люди, находившиеся всю жизнь под властью дракона, создали для себя собственные меры добра и зла, чтобы оправдать свое добровольное рабство. Сразивший дракона рыцарь сталкивается с тем, что ему предстоит гораздо более трудная задача – победить то зло, которое дракон посеял в душах людей.
Язык пьесы изыскан и просто одновременно.
В текст пьесы «Дракон» Евгения Шварца, как и в другие произведения этого драматурга, включена тонкая игра пластических деталей.
Хотя уже в самом начале пьесы Шварц говорит своим читателям – дело не в деталях, дело в сути. Ясно это становится уже тогда, когда рыцарь Ланцелот, попавший в незнакомый город, над которым властвует дракон, расспрашивает кота о чудовище.
Происходит это так:
«Ланцелот. Сколько у него голов?
Кот. Три.
Ланцелот. Порядочно. А лап?
Кот. Четыре.
Ланцелот. Ну, это терпимо. С когтями?
Кот. Да. Пять когтей на каждой лапе. Каждый коготь с олений рог.
Ланцелот. Серьезно? И острые у него когти?
Кот. Как ножи.
Ланцелот. Так. Ну а пламя выдыхает?
Кот. Да.
Ланцелот. Настоящее?
Кот. Леса горят.
Ланцелот. Ага. В чешуе он?
Кот. В чешуе.
Ланцелот. И небось, крепкая чешуя-то?
Кот. Основательная.
Ланцелот. Ну а все-таки?
Кот. Алмаз не берет.
Ланцелот. Так. Представляю себе. Рост?
Кот. С церковь.
Ланцелот. Ага, все ясно. Ну, спасибо, кот».
И вот, когда все детали внешнего облика Дракона скрупулезно перечислены, перед рыцарем появляется обыкновенный человек. Он моложав, крепок, с белобрысым ежиком волос, солдатской выправкой и широко улыбается. Обращение его, не смотря на грубоватость, не лишено некоторой приятности.
«Человек. Хорошо. Странник! Что ты не смотришь на меня? Чего ты уставился на дверь?
Ланцелот. Я жду, когда войдет дракон.
Человек. Ха-ха! Я – дракон.
Ланцелот. Вы? А мне говорили, что у вас три головы, когти, огромный рост!
Дракон. Я сегодня попросту, без чинов.
Шарлемань. Господин дракон так давно живет среди людей, что иногда сам превращается в человека и заходит к нам в гости по-дружески».
« Бургомистр (считает вполголоса гостей). Раз, два, три, четыре. (Потом приборы.) Раз, два, три… Так… Один гость как будто лишний… Ах, да это мальчик… Ну-ну, не реви. Ты будешь есть из одной тарелки с мамой. Все в сборе. Господа, прошу за стол. Мы быстро и скромно совершим обряд бракосочетания, а потом приступим к свадебному пиру. Я достал рыбу, которая создана для того, чтобы ее ели. Она смеется от радости, когда ее варят, и сама сообщает повару, когда готова. А вот индюшка, начиненная собственными индюшатами. Это так уютно, так семейственно. А вот поросята, которые не только откармливались, но и воспитывались специально для нашего стола. Они умеют служить и подавать лапку, несмотря на то, что они зажарены. Не визжи, мальчик, это совсем не страшно, а потешно. А вот вина, такие старые, что впали в детство и прыгают, как маленькие, в своих бутылках. А вот водка, очищенная до того, что графин кажется пустым. Позвольте, да он и в самом деле пустой. Это подлецы лакеи очистили его. Но это ничего, в буфете еще много графинов. Как приятно быть богатым, господа! Все уселись? Отлично. Постойте-постойте, не надо есть, сейчас мы обвенчаемся. Одну минутку! Эльза! Дай лапку!
Эльза протягивает руку Бургомистру.
Плутовка! Шалунья! Какая теплая лапка! Мордочку выше!»
Тексты пьес Шварца воспринимаются как настоящие литературные произведения. И в то же время, казалось бы, они должны быть еще ближе к кинематографу, чем рассказ или повесть. Тем более, что удачный опыт воплощения пьесы Шварца на экране с максимальным соответствием его тексту существует – это «Золушка» режиссеров Надежды Кошеверовой и Михаила Шапиро ( 1947 г.). Можно причислить к ней и «Обыкновенное
чудо» в постановке Эраста Гарина (1964 г.).
Но когда в перестроечное время на экраны вышел фильм режиссера Марка Захарова и сценариста Григория Горина по пьесе Евгения Шварца «Убить дракона» (1988 г), фильм показался слишком грубым и жестоким и сам по себе и тем более в сравнении с изящной и мудрой пьесой Евгения Шварца.
Казалось, что боль души, о которой писал Шварц, полностью подменялась в нем физическими страданиями.
Там, где в пьесе говорилось о невидимой субстанции кровоточащей искалеченной души, на экране возникал без промаха бьющий сапог.
Боль души, как и говорил в пьесе сам Дракон, была не видна внешне,
боль физическая очевидна.
(Текст пьесы цитируется по книге Шварц Е. Обыкновенное чудо. – Лениздат, 1992.)
Антидеспотическая сказка Е.Шварца «Дракон»
Нравится!» Битва с Драконом при таком стечении обстоятельств становится архетипической битвой с соперником.
Нельзя не отметить, животные в «Драконе», по законам сказки, очеловечены, наделены человеческим мышлением, характером. Они разговаривают с героем или друг другом на вполне человеческом языке: «Ланцелот. Господин кот! Скоро вернутся ваши хозяева? А? Вы молчите? Кот. Молчу.
Ланцелот. А почему, позвольте узнать?
Кот. Когда тебе тепло и мягко, мудрее дремать и помалкивать, мой милейший». Или: «Кот. А над чем ты смеешься?
Осел. Как когда. Думаю, думаю, да и вспомню смешное. Лошади меня смешат.
Наконец, основным пунктом сюжета пьесы Е.Шварца является «последний бой» Ланцелота и Дракона, который завершается, по законам сказки, в пользу протагониста.
Но на этом Е.Шварц не заканчивает пьесу. Он применяет еще один вполне сказочный сюжетный ход. Как отмечает Е.Мелетинский, «В сказке герою иногда приходится после убийства дракона доказать, что это именно он совершил подвиг». Е.Шварц «умерщвляет» Ланцелота, дабы потом чудесным образом его «воскресить», но в промежутке между этими двумя действиями выводит на сцену героя ложного. Герой-вредитель Бургомистр после исчезновения протагониста объявляет себя победителем Дракона, захватывает власть в городе и правит в нем до тех пор, пока здесь не появляется «воскресший» Ланцелот, действительный победитель Дракона.
Финал пьесы Е.Шварца по-сказочному традиционен: герой, наконец, обретает личное счастье и предрекает наступление всеобщего благополучия для горожан: «Эльза, дай руку. Я люблю всех вас, друзья мои. Иначе чего бы ради я стал возиться с вами. А если уж люблю, то все будет прелестно. И все мы после долгих забот и мучений будем счастливы, очень счастливы наконец!».
Таким образом, волшебная сказка в «Драконе» становится основополагающим жанровым модулем, определяющим мифопоэтическое своеобразие данного произведения.
Хотя сказка Е.Шварца не зиждется (в отличие от «Крысолова» М.Цветаевой и «Города Мастеров» Т.Габбе) на базе какого-либо одного определенного средневекового текста, зато Е.Шварц, по замечанию М.Липовецкого, активно осваивает и вживляет в сказку элементы рыцарского романа. Как мы уже отмечали, центральный персонаж сказки Е.Шварца позаимствован автором из ряда средневековых историй о «рыцарях круглого стола». Ему передается не только имя Ланцелота, но и ряд функций средневекового персонажа, предопределяющих построение сюжета и некоторые смысловые линии «Дракона». В этом плане показателен сюжет драконоборчества и такой мотив, как, например, спасение рыцарем девушки, которая была намечена драконом в жертву.
«Гремят трубы. Входят слуги. Первый слуга подает Ланцелоту маленький медный тазик, к которому прикреплены узенькие ремешки».
«Ланцелот. Это тазик от цирюльника.
Бургомистр. Да, но мы назначили его исполняющим обязанности шлема».
Другие предметы амуниции, которые предлагает Бургомистр Ланцелоту, по своей онтологической сущности повторяют сервантесовскую метафорическую и профанирующую модель «тазика от цирюльника как рыцарского шлема». Бургомистр продолжает: «Медный подносик назначен щитом Рыцарских лат у нас на складе, к сожалению, не оказалось. Но копье есть. (Протягивает Ланцелоту лист бумаги.) Это удостоверение дается вам в том, что копье действительно находится в ремонте, что подписью и приложением печати удостоверяется. Вы предъявите его во время боя господину дракону, и все кончится отлично».
Кроме того, необычный сад, заведенный при Драконе, в котором произрастают фантастические цветы (как то: чайные, винные и хлебные розы или львиный зев, который способен кричать: «Ура президенту!»), также повторяет собой модель сада из «Золотого горшка» и из ряда других рассказов Э.Т.А.Гофмана.
«Мальчик. Мама, от кого дракон удирает по всему небу? Все. Тссс!
1-й горожанин. Он не удирает, мальчик, он маневрирует. Мальчик. А почему он поджал хвост? Все. Тссс!
1-й горожанин. Хвост поджат по заранее обдуманному плану, мальчик».
Говоря о диалогичности «Дракона» по отношению к предыдущим сказочным мирам, нельзя не остановится также на таком колоритном персонаже Е.Шварца, как кот «Машенька». Говорящий, мыслящий и поступающий по-человечески кот, безусловно, типичный персонаж волшебной сказки или сказки о животных. Однако данный персонаж неизменно заставляет вспомнить и группу других котов, не совсем фольклорных, полусказочных, которые имеют статус литературных мифологем: к примеру, кота Мурра из неоконченного романа Э.Т.А.Гофмана «Житейские воззрения кота Мурра», Кота в сапогах из одноименной сказки Ш.Перро или одноименной же комедии Л.Тика, «ученого кота» из поэмы А.Пушкина «Руслан и Людмила», кота Мурлыку из сказок Н.Вагнера и др. «Машенька» Е.Шварца, конечно, не является калькой какого-либо конкретного литературного кота. Тем не менее, нетрудно заметить, что «Машенька» в начале сказки тяготеет к образу кота-философа или мудрого кота (квинтэссенция его миросозерцания заключена в максиме: «Когда тебе тепло и мягко, мудрее дремать и помалкивать»), что приближает его к гофмановскому, а также пушкинскому вариантному образу; но в дальнейшем по ходу действия сказки Е.Шварца «Машенька» своими поступками во многом опровергает собственную философию и обнаруживает авантюрные черты «Кота в сапогах» («Машенька» осмеливается шипеть на Дракона, обзывать его «старым ящером», открыто угрожать ему и при такой неслыханной дерзости остается безнаказанным). Появление именно кота в качестве персонажа-помощника протагониста в «Драконе» есть знак преемственности произведения Е.Шварца по отношению к сказочным произведениям выше обозначенных авторов. «Машенька» на момент написания пьесы замыкает собой типологический ряд литературных котов.
Однако «Дракон» оказывается шире явления «европейской» сказки. Как отмечает М.Липовецкий для художественного целого «Дракона» важно «сближение сказочной жанровой семантики с обобщенным художественным образом современности». Это сближение, на наш взгляд, происходит в «Драконе» двумя путями: путем аллегоризации сказки и путем ее «экзистенциализации», введением реалистического дискурса.
Главным конструктом в историософском дискурсе произведения Е.Шварца становится хронотоп деспотии. Его пространственные координаты задаются пространством сказочного города Дракона. Аллегорическая модель города Дракона в своем потенциале является носителем двух смыслообразующих мифологем: отмеченной и проанализированной в пространстве «Дракона» М.Липовецким сказочной мифологемы «мертвого царства» и культурной мифологемы города-государства. Мертвый город- государство Дракона становится ярким символом тоталитарного режима.
Хронотоп деспотии, созданный в «Драконе», напрямую выходит на стык с «обобщенным образом современности», в которой жил и творил Е.Шварц. По воспоминаниям С.Цимбала, политическая действительность эпохи не оставляла сказочника равнодушным: «Когда во время войны обсуждалась его пьеса «Дракон», он сказал: «Быть может, мы единственное поколение, которое имело возможность наблюдать не только судьбы людей, но и судьбы наших государств. На наших глазах государства переживали необыкновенно трагические события, и эти события задевали нас лично. Мы оказывались связанными с ними так, как будто это происходило совсем рядом»«. Хронотоп деспотии в «Драконе», безусловно, прототипически восходит к представленным в исторической действительности 1930-1940-х годов тоталитарным образованиям: германского и советского образца.
В тексте «Дракона» находятся прямые коннотации как на германскую, так и на советскую тоталитарную реальность современного драматургу исторического времени. Известно, что «Дракон» изначально задумывался как антифашистская сказка (совсем не зря его художественному миру был предопределен автором германский колорит).
Обе коннотативные линии «германская» и «советская» в своей совокупности создают коннотативный образ эпохи 1930-1940-х годов. «Дракон» в этом плане является антитоталитарной аллегорией.
«Дракон. Мои люди очень страшные. Таких больше нигде не найдешь. Моя работа. Я их кроил.
Ланцелот. И все-таки они люди.
Дракон. Это снаружи.