Название романа восходит к проповеди английского поэта и священника XVII века Джона Донна, отрывок из которой стал эпиграфом к роману.
Содержание
Сюжет
Испания, май 1937 года. Заканчивается первый год гражданской войны. Прибыв в партизанский отряд Пабло, по заданию командования республиканских сил, интернационалист американец Роберт Джордан встречает Марию — девушку, чья жизнь разбита войной. Именно здесь разворачиваются основные события: столкновение нежелания Пабло выполнять рискованное задание и чувства долга Джордана; а также долга Джордана с его новообретённым вкусом к жизни, вызванным любовью к Марии. Значительная часть романа рассказывается через мысли и переживания Роберта Джордана, с воспоминаниями о встречах с русскими в Мадриде и о его отце и деде. Жена Пабло — Пилар — рассказывает о событиях, демонстрирующих ужасающую жестокость гражданской войны, в одном случае со стороны республиканцев, в другом — со стороны франкистов.
Персонажи
Историческая основа
Экранизация
По роману Хемингуэя в 1943 году режиссером Сэмом Вудом был снял одноименный фильм с Ингрид Бергман и Гэри Купером в главных ролях. Фильм был номинирован Американской Академией кинематографических искусств и наук на премию в девяти категориях: лучшая картина, лучшая мужская роль (Гари Купер), лучшая женская роль (Ингрид Бергман), лучшая мужская роль второго плана (Аким Тамирофф), операторская работа, работа художника, монтаж, музыкальное сопровождение. Однако «Оскар» получила только греческая актриса Катина Паксино как «Лучшая актриса второго плана» за образ ярой республиканки Пилар. Бюджет картины составил 3 млн долларов.
Интересные факты
Роман «По ком звонит колокол» занимает восьмое место в списке «100 книг века по версии Le Monde».
У американской рок-группы Metallica в альбоме Ride the Lightning есть композиция под названием «For Whom the Bell Tolls», в которой описывается один из эпизодов романа — гибель отряда Эль Сордо.
Одному из центральных персонажей романа, русскому подрывнику Кашкину, автор дал фамилию советского переводчика и литературоведа Кашкина, работу которого Хемингуэй очень ценил.
«По ком звонит колокол» : что часто не замечают в романе Хемингуэя
Приблизительное время чтения: 9 мин.
К 120-летнему юбилею Эрнеста Хемингуэя «Фома» решил вспомнить о знаменитом романе писателя — «По ком звонит колокол» и опубликовать отрывок, на который читатели часто не обращают внимания. А зря.
«По ком звонит колокол» – это свободный и серьезный разговор о вере и неверии, роман, в котором американский автор выражает особый, свободный взгляд на религиозную ситуацию своего времени. Хемингуэй не был церковным человеком, но, остро чувствуя язвы своего времени, он смог создать откровенное духовное произведение. С писателя и его романа брали пример наши советские писатели, в том числе, Константин Симонов. Книга тесно сочеталась с советской военной литературой, но сильно отличалась от многих других произведений о войне высокой степенью свободы в разговорах о вере и религии, автор здесь без всякого страха говорил о духовных переживаниях.
О Хемингуэе и его книге «Фоме» рассказала кандидат филологических наук, доцент кафедры всемирной литературы МПГУ Надежда Соболева.
«По ком звонит колокол» – одна из восьми моих основных книг, я люблю ее больше всего, но она еще не закончена. Я написал ее единым духом после того, как почти два года, каждый вечер, передавал по телефону в Нью-Йорк две колонки об ужасах гражданской войны».
Это искреннее признание Эрнеста Хемингуэя, прозвучавшее в одном из его интервью парижскому журналу «Ар» за несколько лет до собственного жизненного финала, подчеркивает особое значение романа в творческой и духовной биографии писателя. Подобно важному для романа образу моста, который символизирует одновременно и противостояние, и взаимосвязь «горнего» и «дольнего», мира земного и мира небесного, точку наивысшего напряжения переходной ситуации, силу и величие незавершенности боя, бесконечности сопротивления; сам роман «По ком звонит колокол» (1940) знаменует важную веху в духовных исканиях писателя, отмечая переход от «документальности» проблематики ранней прозы к усилению философской ноты, притчевого начала в творчестве Хемингуэя 40х-50х гг. (в эти годы он написал знаменитые «За рекой в тени деревьев» и «Старик и море»).
Писатель отлично понимал, что для Гражданской войны в Испании элемент, связанный с верой и религией, очень силен, поэтому его роман от начала до конца пронизан христианским символизмом. Важно, что это не отражало личных воззрений Хемингуэя на веру – писатель не был церковным человеком.
Однако христианские аллюзии и образы, включенные им в текст, носят духовный характер. Так, независимо от религиозных взглядов самого писателя, это произведение имеет серьезное духовное измерение. Религиозно-философский вектор романа намечается уже в самом заглавии и эпиграфе ко всему произведению: фрагмент из духовного сочинения «Молитвы по возникающим поводам» («Размышление» XVII) английского поэта-метафизика, проповедника и настоятеля лондонского собора Святого Павла Джона Донна (1572-1631) выражает основную идею романа через диалог с христианской литературой (сам роман в жанровом отношении можно назвать реквиемом, гимном величия павших и непобежденных) – единство человека с общим замыслом Творца.
Отрывок из романа «По ком звонит колокол» (глава двадцать семь)
Капитан лежал на склоне лицом вниз. Левая рука подогнулась под тело. Правая, с револьвером, была выброшена вперед. Снизу со всех сторон стреляли по вершине холма.
Скорчившись за валуном, думая о том, как ему сейчас придется перебегать открытое пространство под огнем, лейтенант Беррендо услышал низкий сиплый голос Глухого, несшийся сверху.
На вершине холма Глухой, припав к своему пулемету, смеялся так, что вся грудь у него болела, так, что ему казалось, голова у него вот-вот расколется пополам.
Он еще и второго офицера постарается уложить, пусть только тот вылезет из-за валуна. Рано или поздно ему придется оттуда вылезть. Глухой знал, что командовать из-за валуна офицер не сможет, и ждал верного случая уложить его.
И тут остальные, кто был на вершине, услышали шум приближающихся самолетов.
Фото Steve Johnson
В эту самую минуту лейтенант Беррендо выскочил из-за валуна и, пригнув голову, быстро перебирая ногами, помчался по склону наискосок вниз, туда, где под прикрытием скал был установлен пулемет.
Эль Сордо, занятый самолетами, не видел, как он побежал.
Самолеты все приближались. Они летели эшелонированным строем и с каждой секундой становились больше, а шум их все нарастал.
Он все время не спускал с них глаз.
— Игнасио, подержи мне треногу.
Лежа на животе, подняв только голову, чтобы следить за приближением самолетов, Игнасио собрал все три ножки вместе и попытался придать устойчивость пулемету.
Фото Steve Johnson
Он помнил только: в час наш смертный. Аминь. В час наш смертный. Аминь. В час наш. Аминь. Остальные все стреляли. Ныне и в час наш смертный. Аминь.
Потом, за грохотом пулемета, послышался свист, от которого воздух рассекло надвое, и в красно-черном реве земля под ним закачалась, а потом вздыбилась и ударила его в лицо, а потом комья глины и каменные обломки посыпались со всех сторон, и Игнасио лежал на нем, и пулемет лежал на нем. Но он не был мертв, потому что свист послышался опять, и земля опять закачалась от рева. Потом свист послышался еще раз, и земля ушла из-под его тела, и одна сторона холма взлетела на воздух, а потом медленно стала падать и накрыла их.
Три раза самолеты возвращались и бомбили вершину холма, но никто на вершине уже не знал этого. Потом они обстреляли вершину из пулеметов и улетели. Когда они — в последний раз пикировали на холм, головной самолет сделал поворот через крыло, и оба других сделали то же, и, перестроившись клином, все три самолета скрылись в небе по направлению к Сеговии.
Фото Steve Johnson
Лейтенант Беррендо стоял на вершине и глядел вниз, на склон, усеянный телами своих, потом поднял глаза и посмотрел вдаль, туда, где они скакали за Глухим, прежде чем тот укрылся на этом холме. Он отметил в своей памяти всю картину боя и потом приказал привести наверх лошадей убитых кавалеристов и тела привязать поперек седла так, чтобы можно было доставить их в Ла-Гранху.
Потом он пошел к телу лейтенанта, убитого при первой попытке атаки. Он посмотрел на него, но не притронулся.
Que cosa mas mala es la guerra, сказал он себе, что означало: какая нехорошая вещь война. Потом он снова осенил себя крестом и, спускаясь с холма, прочитал по дороге пять «Отче наш» и пять «Богородиц» за упокой души убитого товарища. Присутствовать при выполнении своего приказа он не захотел.
Упершись подбородком в сложенные руки, он лежал на устилавшем землю мягком лесном ковре из бурой хвои, а высоко над его головой ветер раскачивал верхушки сосен. Там, где он лежал, склон был пологим, но дальше круто срывался вниз, и было видно, как по ущелью вьется черная лента битумной дороги. Вдоль дороги бежала речушка, и в дальнем конце ущелья на ее берегу виднелась лесопилка. Вода, переливавшаяся через запруду, казалась белой на палящем летнем солнце.
– Это лесопилка? – спросил он.
– Ее построили после того, как ты здесь бывал. Старая лесопилка дальше, гораздо ниже по ущелью.
Он расстелил на земле фотокопию армейской карты и стал внимательно изучать ее. Старик заглядывал ему через плечо. Это был невысокого роста кряжистый старик в черной крестьянской рубахе, серых штанах из стоявшего колом грубого холста и поношенных чувяках [3] на веревочной подошве. Он еще не отдышался после крутого подъема и опирался рукой на один из двух тяжелых заплечных мешков, которые они тащили с собой.
– Значит, мост отсюда не виден.
– Нет, – ответил старик. – Это ровная часть ущелья, здесь течение медленное. Внизу, там, где дорога исчезает за деревьями, оно сразу обрывается вниз и получается узкая горловина…
– Через эту горловину и перекинут мост.
– А где находятся их посты?
– Один там, у лесопилки, которую ты видишь.
Молодой человек, изучавший местность, достал складной бинокль из кармана вылинявшей фланелевой рубашки, протер линзы носовым платком, подкрутил окуляры так, чтобы очертания лесопилки стали четкими, и начал разглядывать деревянную скамейку рядом с дверью, огромную кучу опилок, громоздившуюся за навесом, под которым стояла циркулярная пила, и часть желоба, по которому бревна спускали с горы, на другом берегу. Издали вода казалась гладкой и спокойной, но там, где, переливаясь через запруду, она водопадом обрушивалась вниз, закручиваясь бурунами, поднимались вихри брызг, которые разносил ветер.
– Дым из трубы идет, – сказал старик. – И белье на веревке развешано.
– Это-то я вижу, а вот часового – нет.
– Может, он прячется в тени, – предположил старик. – Там жарко. Наверное, ушел в тень на том конце, который нам не виден.
– Возможно. А где следующий пост?
– За мостом. В сторожке дорожного смотрителя, это километрах в пяти от верхнего конца ущелья.
– Сколько здесь человек? – Молодой указал на лесопилку.
– Человека четыре солдат и капрал.
– Там больше. Я выясню.
– Там всегда двое: по одному с каждого конца.
– Нам понадобятся люди, – сказал молодой. – Сколько ты можешь привести?
– Я могу привести столько, сколько тебе нужно, – ответил старик. – Здесь, в горах, теперь людей много.
– Больше сотни. Но они разбиты на мелкие отряды. Тебе сколько понадобится?
– Это я тебе скажу, когда мы осмотрим мост.
– Хочешь осмотреть его прямо сейчас?
– Это нетрудно, – сказал старик. – Оттуда, куда мы идем, дорога к мосту будет идти под уклон. Но чтобы добраться туда, придется еще покарабкаться. Ты голодный?
– Да, – ответил молодой человек. – Но есть будем потом. Как тебя зовут? Я забыл. – Ему показалось дурным знаком то, что он забыл имя старика.
– Ансельмо, – ответил старик. – Меня зовут Ансельмо, я из Барко-де-Авилы. Давай помогу тебе с мешком.
Молодой человек, высокий и худой, с выбеленными солнцем русыми волосами и обветренным загорелым лицом, в вылинявшей фланелевой рубашке, крестьянских штанах и чувяках на веревочной подошве, наклонился, продел руку под лямку кожаного мешка и взвалил тяжесть на плечо. Потом просунул другую руку под другую лямку и поудобней устроил мешок на спине. Взмокшая от пота рубашка под мешком еще не высохла.
– Ничего, справлюсь, – сказал он. – Куда идти?
– Вверх, – ответил Ансельмо.
Сгибаясь под тяжестью мешков, потея, они карабкались вверх по склону, поросшему сосновым лесом. Молодой человек не различал никакой тропы под ногами, но они уверенно продвигались все выше, огибая склон, потом пересекли небольшой ручей, и старик ровным шагом пошел впереди вдоль его каменистого русла. Подъем становился все круче и трудней, пока они не добрались до того места, где ручей, перевалив через громоздившийся над ними гладкий гранитный уступ, срывался вниз; у подножия уступа старик остановился и подождал молодого.
– Нормально, – ответил молодой. Он истекал по́том, и мышцы на бедрах подергивались после крутого подъема.
– Подожди здесь. Я пойду вперед и предупрежу их. Не хочешь же ты схлопотать пулю с таким грузом на спине.
– Страшно подумать, даже в шутку, – сказал молодой. – Это далеко?
– Нет, совсем близко. Как тебя зовут?
– Роберто, – ответил молодой. Он снял мешок и осторожно опустил его на землю между двумя валунами у ручья.
– Ну, жди здесь, Роберто, я за тобой вернусь.
– Хорошо, – сказал молодой человек. – Ты собираешься по этой дороге спускаться к мосту?
– Нет. Когда мы отправимся к мосту, это будет другая дорога. Короче и легче.
– Только этот материал нельзя хранить далеко от моста.
– Сам увидишь. Не понравится место – найдем другое.
– Ладно, посмотрим, – сказал молодой.
Усевшись возле мешков, он наблюдал, как старик взбирается на уступ. Казалось, он делает это без труда, и по тому, как он, не глядя, находил опору для рук, можно было догадаться, что путь этот он проделывал уже не раз. Тем не менее, кто бы ни находился там, наверху, эти люди тщательно позаботились о том, чтобы не оставить никаких следов.
Молодой человек, которого звали Роберт Джордан, был страшно голоден и озабочен. Голодным он бывал часто, но тревоги обычно не испытывал, поскольку не придавал никакого значения тому, что с ним случится, и по опыту знал, как легко в этой стране передвигаться в тылу врага. Передвигаться за линией фронта было так же просто, как пересекать ее, если иметь хорошего проводника. Мысли о том, что будет, если тебя поймают, лишь осложняли дело; они, да еще необходимость решать, кому можно доверять. Людям, с которыми работаешь, нужно либо доверять полностью, либо не доверять вовсе, и решение приходилось принимать самому. Сейчас он не беспокоился ни о том, ни о другом. Но было кое-что еще.
– Да, товарищ генерал.
Гольц посмотрел на карандаш, потом постучал его кончиком по зубам.
Роберт Джордан молчал.
– Да, вы понимаете, что такова ваша задача, и сами решаете, как это будет сделано, – повторил Гольц, глядя на него и кивая. Теперь он постучал карандашом по карте. – Так бы распорядился я. Но это то, чего нам не дано.
– Почему, товарищ генерал?
– Почему? – сердито переспросил Гольц. – Сколько наступлений вы видели? И вы еще спрашиваете? Как можно гарантировать, что мои приказы не будут изменены? Как можно гарантировать, что наступление не отменят? Как можно гарантировать, что его не отложат? Как можно гарантировать, что оно начнется хотя бы не позднее, чем через шесть часов после назначенного срока? Разве хоть одно наступление когда-нибудь проходило так, как было запланировано?
– Раз это ваше наступление, оно начнется вовремя, – сказал Роберт Джордан.
– Ни одно наступление не является моим, – возразил Гольц. – Я провожу наступления. Но они не бывают моими. Артиллерия мне не подчиняется, я вынужден просить ее поддержки, а мне никогда не давали того, что я просил, даже когда тому не было никаких препятствий. И это еще полбеды. Есть и другое. Вы знаете, каковы эти люди. Нет необходимости вдаваться в подробности. Всегда может возникнуть что-то непредвиденное. Всегда кто-то вмешается. Надеюсь, теперь вам понятно.
– После того как начнется наступление. Как только оно начнется, но ни в коем случае не раньше. Чтобы подкрепление не могло подойти к противнику по этой дороге. – Он наставил карандаш на Роберта Джордана. – Я должен знать, что по этой дороге мышь не проскочит.
– А на когда назначено наступление?
– Я вам сообщу. Но вы должны воспринимать дату и час только как приблизительное указание. К этому времени вы должны быть готовы. А взорвете мост после того, как наступление действительно начнется. Вам ясно? – Он снова наставил на него карандаш. – Это единственная дорога, по которой к ним может подойти подкрепление. Это единственная дорога, по которой они могут подтянуть танки, артиллерию или даже грузовики к ущелью, где я начну наступать. В этот момент мне нужно будет знать, что моста нет. Но не раньше – чтобы они не успели восстановить его, если наступление перенесут. Нет. Мост должен рухнуть в тот момент, когда наступление начнется, и я должен быть в этом уверен. Там всего два часовых. Человек, который пойдет с вами, только что вернулся оттуда. Говорят, что это очень надежный человек. Увидите сами. У него в горах есть люди. Привлекайте столько людей, сколько вам потребуется: не слишком много, но достаточно. Впрочем, вас учить нет нужды.
– А как я узнаю, что наступление началось?
– Наступать будет целая дивизия. Предварительно начнется бомбардировка с воздуха. Вы ведь глухотой не страдаете, правда?
– Значит, когда самолеты начнут сбрасывать бомбы, можно считать, что наступление началось?
– Так бывает не всегда, – заметил Гольц, качая головой, – но в данном случае можете так считать. Наступать буду я.
– Понятно, – произнес Роберт Джордан. – Не сказать, что мне это очень нравится.
– Мне это тоже не очень нравится. Если хотите отказаться, говорите сейчас. Если сомневаетесь, что справитесь, говорите сейчас.
– Я сделаю, – ответил Роберт Джордан. – И сделаю все как требуется.
– Все, что мне нужно знать, – повторил Гольц, – что через мост никто не пройдет. Что дорога отрезана.
– Я не люблю обращаться с подобными просьбами и ставить людей в подобное положение, – продолжил Гольц. – Я не могу приказать вам выполнить такое задание, поскольку понимаю, к чему могут вынудить вас поставленные мною условия. И объясняю все так тщательно для того, чтобы убедиться, что вы все поняли и осознали все возможные трудности и всю важность этого дела.
– Я бы предпочел не знать, – перебил его Роберт Джордан.
– Ладно, – согласился Гольц. – Когда идешь в тыл противника, лучше не обременять себя лишним знанием, правильно?
– Я всегда предпочитаю не знать. Тогда, независимо от того, что случится, выдал – не я.
– Да, лучше не знать, – сказал Гольц, водя карандашом по лбу. – Сколько раз я оказывался в ситуации, когда говорил себе: лучше бы я этого не знал. Но то единственное, что вам следовало понять насчет моста, вы поняли?
– Не сомневаюсь, что поняли, – сказал Гольц. – Не стану произносить напутственных речей. Давайте просто выпьем. После долгих разговоров меня всегда мучает жажда, товарищ Хордан. Ваше имя забавно звучит по-испански – товарищ Хордан.
– А как по-испански произносится Гольц, товарищ генерал?
– Хоце, – ухмыльнулся Гольц, горловое «х» он произнес с хрипотцой, оно напоминало простудное покашливание. – Хоце, – ворчливо повторил он. – Товарищ хенераль Х-хоце. Знал бы, как произносится Гольц по-испански, придумал бы себе имечко получше, прежде чем отправиться сюда воевать. Подумать только: ехал командовать дивизией, мог выбрать любое имя, какое захотел бы, – и выбрал Хоце. Хенераль Хоце. Но теперь уже поздно менять. Как вам нравится партизанить? – Это было русское слово, означавшее диверсионную работу в тылу врага.
– Очень нравится, – ответил Роберт Джордан, усмехнувшись. – Все время на свежем воздухе.
– Мне в вашем возрасте тоже очень нравилось, – признался Гольц. – Говорят, вы мастерски взрываете мосты. Очень научно. Но это только слухи. Я сам никогда не видел вас в работе. Может, на самом деле все не так? Вы и впрямь их взрываете? – поддразнил он. – Выпейте. – Он протянул Роберту Джордану стакан испанского бренди. – Так вы их действительно взрываете?
– С этим мостом никакого «иногда» быть не должно. Ладно, не будем больше об этом. Вы уже и так все поняли. Мы поговорили очень серьезно, так что теперь можем позволить себе и пошутить. Признайтесь-ка, много ли у вас девушек по ту сторону фронта?
– Нет, на девушек времени не хватает.
– Вот это вы зря. Чем менее регламентирована служба, тем менее регламентирована жизнь, а у вас служба совсем не регламентированная. Вот только постричься бы вам не мешало.
– Я стригусь по мере необходимости, – сказал Роберт Джордан. Он бы проклял все на свете, если бы ему пришлось побриться наголо «под Гольца». – У меня и кроме девушек забот хватает, – сердито добавил он. – Какую форму мне надеть?
Его подчиненный, работавший с картой, прикрепленной к чертежной доске, недовольно буркнул ему что-то на языке, которого Роберт Джордан не понимал.
– Заткнись, – ответил ему Гольц по-английски. – Хочу шутить и шучу. Я всегда такой серьезный, что иногда могу и пошутить. – И, обращаясь к Джордану, добавил: – Ладно, пейте и можете идти. Вы все поняли, да?
– Да, – ответил Роберт Джордан. – Понял.
Они обменялись рукопожатием, он отдал честь и вышел на улицу, где его ждала штабная машина, в которой, дожидаясь его, спал старик; он так и не проснулся, пока они, миновав Гвадарраму, сворачивали на дорогу, ведущую в Навасерраду, и ехали на базу Альпийского клуба, где Роберт Джордан соснул часа три в одном из коттеджей, прежде чем отправиться в путь.
Это была его последняя встреча с Гольцем – человеком со странно белым лицом, которое не брал никакой загар, орлиным взором, крупным носом, тонкими губами и бритой головой, иссеченной морщинами и шрамами. Следующей ночью они уже будут под стенами Эскориала, где в темноте на дороге выстроятся длинные колонны грузовиков, в их кузова будут взбираться пехотинцы со своим тяжелым снаряжением, пулеметные расчеты будут грузить в них свои пулеметы; на длинные платформы по скатам будут поднимать цистерны с горючим – под покровом ночи дивизия начнет движение к ущелью, в котором ей предстоит наступать. Но ему незачем думать об этом. Это не его дело. Это – дело Гольца. У него же своя задача, и думать он должен только о ней, причем он обязан обдумать все очень четко, до мельчайших деталей, чтобы ни о чем не волноваться в ходе выполнения задания. Волнение так же пагубно, как страх. Оно все сильно осложняет.
Сидя у ручья и наблюдая, как прозрачная вода струится между камней, он заметил на другом берегу густые заросли водяного кресса. Перейдя ручей, сорвал пучок салата, промыл корни в ручье и, снова усевшись возле своих мешков, начал жевать чистые холодные зеленые листья и хрустящие перечно-горьковатые стебли. Потом, встав на колени и сдвинув висевший на поясе револьвер назад, чтобы не замочить, оперся руками о камни, склонился и начал пить из ручья. От ледяной воды заныли зубы.
Оттолкнувшись руками, он выпрямился, повернул голову и увидел старика, спускавшегося с уступа. С ним был еще один человек, тоже в черной крестьянской рубахе, темно-серых грубых штанах и чувяках на веревочной подошве – в здешних местах это было своего рода униформой, за спиной у него висел карабин, голова не покрыта. Оба скакали по камням с ловкостью горных козлов.
Когда они подошли к нему, Роберт Джордан встал.
– Salud, camarada, – поприветствовал он человека с карабином и улыбнулся.
– Salud, – хмуро ответил тот. Роберт Джордан посмотрел на тяжелое, заросшее щетиной лицо мужчины. Оно было почти круглым, как и голова, крепко сидевшая на короткой шее. Глаза маленькие и слишком широко расставленные, небольшие уши плотно прилегали к голове. Это был крупный мужчина, ростом около пяти футов десяти дюймов, с большими руками и ногами. Нос у него был перебит, а губы с одной стороны рассекал шрам, тянувшийся через весь подбородок и просвечивавший даже сквозь щетину.
Старик кивнул в сторону своего спутника и улыбнулся:
– Он тут самый главный начальник. – Осклабившись, он согнул руки в локтях, как бы демонстрируя мускулы, и с полунасмешливым восхищением посмотрел на человека с карабином. – Очень сильный человек.
– Я вижу, – сказал Роберт Джордан и снова улыбнулся. Человек ему не нравился, и улыбка была чисто внешней.
– Чем ты можешь удостоверить свою личность? – спросил человек с карабином.
Роберт Джордан расстегнул булавку на клапане левого нагрудного кармана, достал сложенный листок бумаги и протянул его человеку, который с сомнением посмотрел на документ и повертел его в руках.
Неграмотный, отметил про себя Роберт Джордан.
– Взгляни на печать, – сказал он.
Старик ткнул в печать пальцем, и человек с карабином стал изучать ее, поворачивая так и сяк.
– Ты ее никогда не видел?
– Тут их две, – сказал Роберт Джордан. – Одна – S.I.M. – Службы военной разведки, другая – Генерального штаба.
– Да, вот эту я видел. Но здесь командую только я, – угрюмо предупредил мужчина. – Что в мешках?
– Динамит, – горделиво сообщил старик. – Ночью, в темноте, мы перешли линию фронта и весь день тащили его по горам.
– Динамит мне пригодится, – сказал человек с карабином, возвращая Роберту Джордану документ. – Да. Динамиту я найду применение. Сколько вы мне его принесли?
– Тебе мы ничего не принесли, – спокойно ответил Роберт Джордан. – Этот динамит предназначен для другой цели. Как тебя зовут?
– Его зовут Пабло, – вставил старик. Человек с карабином мрачно обвел взглядом обоих.
– Ладно. Я слышал о тебе много хорошего, – сказал Роберт Джордан.
– И что же ты обо мне слышал? – спросил Пабло.
– Что ты – прекрасный партизанский командир, предан республике и доказал свою преданность на деле, что ты человек серьезный и храбрый. Генеральный штаб шлет тебе привет.
– И где ты все это слышал? – спросил Пабло. Роберт Джордан отметил, что лесть не произвела на него никакого впечатления.
– Это говорят повсюду, от Буитраго до Эскориала. – Он назвал обширную территорию по ту сторону фронта.
– Я не знаю никого ни в Буитраго, ни в Эскориале, – ответил Пабло.
– По ту сторону гор теперь много людей, которых там раньше не было. Сам-то ты откуда?
– Из Авилы. Что ты собираешься делать с этим динамитом?
– А это – мое дело, – сказал Роберт Джордан. – Мы можем обсудить его сообща. Ты поможешь нам с этими мешками?
– Нет, – ответил Пабло и тряхнул головой.
Старик резко повернулся к нему и заговорил быстро и гневно на диалекте, который Роберт Джордан понимал лишь в общих чертах. Это было все равно что читать Кеведо. Ансельмо говорил на старокастильском, и смысл его речи был приблизительно таков: «Ты что – скотина? Да? Животное ты, что ли? Похоже на то. Мозги у тебя есть? Вижу, что нет. Никаких. Мы приходим сюда с делом величайшей важности, а тебе – лишь бы твое жилище не потревожили? Свою лисью нору ты ставишь выше интересов человечества? Выше интересов собственного народа? Так-перетак твою мать! Так-перетак тебя самого! А ну, бери мешок!»
Пабло опустил глаза.
– Каждый должен делать то, что может, но делать правильно, – сказал он. – Живу я здесь, а действую за Сеговией. Если вы тут поднимете шум, нас сгонят с этих гор. Мы только потому и держимся в этих местах, что ничего здесь не предпринимаем. Правило лисицы.
– Да, – с горечью сказал Ансельмо. – Ты живешь по правилу лисицы, а нам нужен волк.
– Я – волк посерьезней, чем ты, – ответил Пабло, и Роберт Джордан понял, что он возьмет мешок.
– Здоро́во живешь. Хо-хо… – Ансельмо посмотрел на него. – Ты – волк посерьезней? А ты забываешь, что мне уже шестьдесят восемь?
Он сплюнул на землю и покачал головой.
– Тебе так много лет? – переменил тему Роберт Джордан, понимая, что в данный момент это самое правильное, чтобы смягчить ситуацию.
– В июле стукнет шестьдесят восемь.
– Если мы доживем до июля, – буркнул Пабло. – Давай возьму твой мешок, – сказал он, обращаясь к Роберту Джордану. – Другой оставь старику. – Теперь он говорил не то чтобы угрюмо, но почти тоскливо. – Он хоть и старый, но сил у него полно.
– Я сам понесу мешок, – возразил Роберт Джордан.
– Нет, – сказал старик. – Отдай ему, он тоже силач.
– Я возьму, – сказал ему Пабло. В его угрюмости сквозила тоска, которая насторожила Роберта Джордана. Ему была знакома эта тоска, и то, что он почувствовал ее в Пабло, его обеспокоило.
Они стали огибать этот маленький лужок; теперь, без тяжелого мешка, под которым спина насквозь промокала от пота, ощущая за плечом лишь приятную жесткость карабина, Роберт Джордан шел легко и заметил, что трава в нескольких местах выщипана, а кое-где в земле видны ямки от колышков. По следам в примятой траве можно было также понять, что здесь водили к ручью на водопой лошадей, о присутствии лошадей свидетельствовали и кучки свежего навоза. Значит, здесь они пасут их по ночам, а днем прячут от посторонних глаз в лесу, подумал он. Сколько же лошадей у этого Пабло?
Где-то впереди, в лесу, заржала лошадь, а потом сквозь узкие просветы между коричневыми стволами сосен, густые, почти смыкающиеся кроны которых едва-едва пропускали солнечный свет, он увидел загон, обнесенный двумя рядами веревки, закрепленной вокруг стволов. Почуяв приближение людей, лошади повернули головы в их сторону; на земле возле дерева с внешней стороны загона были сложены седла, накрытые брезентом.
Подойдя к загону, его спутники, которые несли поклажу, остановились, и Роберт Джордан понял, что должен выразить восхищение лошадьми.
– Да-а, – сказал он. – Красавцы. – И, повернувшись к Пабло, добавил: – Значит, у тебя – своя кавалерия?
Лошадей в загоне было пять: три гнедых, рыжая и буланая. Сначала внимательно обведя взглядом всех, Роберт Джордан стал осматривать каждую в отдельности. Пабло и Ансельмо знали им цену, и пока Пабло любовно смотрел на них, гордый и даже не такой теперь тоскливый, старик вел себя так, словно именно он преподнес Джордану этот великий сюрприз.
– Ну, как тебе? – спросил он.
– Всех их я сам отбил, – сказал Пабло, и Роберт Джордан порадовался тому, что в его голосе звучала теперь не тоска, а гордость.
– Вот этот, – ответил Роберт Джордан, указывая на одного из гнедых, крупного жеребца с белой отметиной на лбу и белым носком на передней ноге, – хорош!
Это был действительно красивый конь, словно сошедший с полотна Веласкеса.
– Они все хороши, – сказал Пабло. – Ты разбираешься в лошадях?
– Тем лучше. Замечаешь какой-нибудь дефект у одной из них?
Роберт Джордан понял: вот она, настоящая проверка документов неграмотным человеком.
Все лошади по-прежнему стояли, повернув головы к людям. Роберт Джордан поднырнул под веревку и похлопал буланую по ляжке. Потом, прислонившись к веревочному ограждению, стал наблюдать за лошадьми, кружившими по загону; постояв еще с минуту после того, как они остановились, он наклонился и вылез обратно.
– Рыжая прихрамывает на правую заднюю, – сказал он Пабло, не глядя на него. – Трещина в копыте, но если правильно подковать, дальше расходиться не будет – правда, только если не ездить по очень твердой земле.
– Мы уже взяли ее с этой трещиной, – сказал Пабло.
– У самого лучшего твоего жеребца, того, что с белой отметиной, припухлость над верхней частью голени, мне это не нравится.
– Ерунда, – ответил Пабло. – Ушибся дня три тому назад. Если бы там что-то было, уже проявилось бы.
Он сдернул брезент и показал седла: два простых пастушьих, вроде американских ковбойских, одно богато украшенное, обтянутое кожей ручной выделки, с тиснением и тяжелыми закрытыми стременами, и два черных армейских.
– Это крупная добыча.
– И много вы убили гражданских гвардейцев?
– Несколько, – ответил Пабло. – Но только у этих двоих удалось взять лошадей невредимыми.
– Это Пабло пустил под откос поезд под Аревало, – вставил Ансельмо. – Его рук дело.
– С нами был иностранец, взрывал он, – сказал Пабло. – Ты его знаешь?
– Не помню. Чудно́е какое-то имя.
– Светловолосый, как ты, но не такой высокий, с огромными руками и перебитым носом.
– Кашкин, – догадался Роберт Джордан. – Скорее всего, Кашкин.
– Да, – согласился Пабло. – Что-то вроде того. Очень чудно́е имя. Что с ним сталось?
– Еще один, – мрачно сказал Пабло. – Все мы этим кончим.
– Они очень сильны, – сказал Пабло. Казалось, он разговаривает сам с собой, уныло глядя на лошадей. – Ты не понимаешь, насколько они сильны. Мне кажется, что день ото дня они становятся все сильнее. Все лучше вооружены. У них все больше боеприпасов. А у меня – только вот эти лошади. Чего мне ждать? Только того, что меня затравят и убьют. Больше ничего.
– Ты сам травишь не хуже, чем травят тебя, – сказал Ансельмо.
– Нет, – ответил Пабло. – Больше – нет. А если нам теперь придется оставить эти горы, куда мы пойдем? Ответь мне. Куда?
– В Испании много гор. Уйдешь отсюда – есть Сьерра-де-Гредос.
– Нет, с меня хватит, – сказал Пабло. – Устал я от этой травли. Мы здесь уже обжились. А если вы взорвете мост, на нас объявят охоту. Тогда они узнают, что мы здесь, пошлют самолеты и выследят нас. А потом отправят марокканцев по наши души – и придется уходить. Я устал от всего этого. Слышишь? – Он повернулся к Роберту Джордану. – Какое право имеешь ты, иностранец, приходить и говорить мне, что я должен делать?
– Я не говорил тебе, что ты должен делать, – ответил Роберт Джордан.
– Но будешь говорить. Так-то вот. В этом все зло.
Он указал на тяжелые мешки, которые они положили на землю, пока разглядывали лошадей. Вид лошадей, судя по всему, и разбередил в нем эти мысли, а то, что Роберт Джордан знал толк в лошадях, развязало ему язык. Теперь они втроем стояли возле веревочного загона; разрозненные солнечные блики играли на шкуре гнедого жеребца. Пабло задержал на нем взгляд, а потом пнул ногой тяжелый мешок.
– Я только исполняю свой долг, – сказал Роберт Джордан. – Меня послали сюда те, кто командует в этой войне. Я лишь попросил тебя помочь, ты можешь отказаться, я найду других помощников. Да, в сущности, я еще и не просил тебя ни о чем. Я обязан сделать то, что мне приказано, и могу заверить тебя, что это важно. А то, что я иностранец, – не моя вина. Я бы предпочел быть местным.
Фото Steve Johnson
Фото Steve Johnson
Фото Steve Johnson
