гаргантюа и пантагрюэль чем подтираться
Гаргантюа и Пантагрюэль
В какой избе-читальне на земле Хохочут над романами Рабле?
«Гаргантюа и Пантагрюэль» (La vie très horrifique du grand Gargantua, père de Pantagruel) — Opus Magnum французского писателя Франсуа Рабле (François Rabelais, 1494—1553) в пяти томах, выходивший в 1533-64 гг. Книга, полная пантагрюэлизма (ну не знал мэтр Франсуа слова «троллинг», не знал!), была осуждена богословами Сорбонны и запрещена церковью как еретическая и богохульная, попала во все списки запрещённых книг. Однако мощь раблезианской сатиры оказалась настолько велика, что Рабле, никаких других книг не написавший, стал Ихним Всем, а его единственная книга стала величайшим памятником французского Ренессанса.
Канонический переводчик — Николай Любимов. Он не мелочился: создавал не «адаптацию», не «обработку» и не «выжимку», как все остальные переводчики сего труда (многие из них ещё и явно краснели как маков цвет и смягчали, где и что могли). О нет, Любимов попросту взял весь текст на старофранцузском, как он есть, и перевёл подряд, причём разумно-творчески, с умеренной выдумкой на тему «как органично передать на русском тот или иной прикол», но притом без отсебятины, которой замараны некоторые другие его переводы (кхм, «Уленшпигель»… Кхм, Ремарк…). В знак того, что переводит он со старо-, а не с современного французского, Любимов вовсю стилизовал старорусскую речь: вместо «пёрнуть» у него «трахнуть», вместо «навешаю вам люлей» у него «накладу вам»… но это не беда. Любимов также старался не упустить ни один из бонусов для современников, которыми текст перенасыщен. То же касается и множества отсылок к малоизвестной ныне античной и церковной классике. Неподражаемый Любимов умудрился перевести всё это легко, органично и… читабельно. Тем не менее книгу рекомендуется читать с хорошими комментариями, иначе далеко не весь юмор дойдёт. А в общем и целом этот перевод — сам по себе — сделался почти таким же литературным памятником, как и переведённый оригинал.
Содержание
Сюжет [ править ]
Как это часто бывает в сатирических произведениях, сюжет имеет второстепенное значение. Главное — сатира!
Гаргантюа и его друзья возвращаются из Парижа, по пути разрушив один из вражеских замков. Прибыв домой, Гаргантюа знакомится с братом Жаном, и снаряжается в поход. Они побеждают один из вражеских разведотрядов и берут в плен их предводителя Фанфарона, которого отпускают с миром. Фанфарон пытается убедить Пикрохола в бессмысленности войны, за что был обьявлен предателем и казнён.
Войско Гаргантюа осаждает Ларош-Клермо и берёт замок штурмом. Пикрохолу удаётся сбежать, но он становится бродягой. Грангузье по случаю победы закатывает пир и награждает соратников. Брат Жан просит позволить ему построить свой монастырь, непохожий на другие, и основывает Телемское Аббатство.
Вскоре Пантагрюэль получает известие, что Гаргантюа похищен, а королевство дипсодов разорило Утопию и осадило столицу амавротов. Пантагрюэль и его друзья срочно покидают Париж. Вчетвером они побеждают 660 вражеских рыцарей, взяв их хитростью, и выясняют у пленных, что дипсодов ведёт король Анарх, и в его войске есть 300 великанов. Они отпускают пленника, дав ему баночку с очень острым вареньем, и велят, чтобы он отдал его своему королю. Король и его войско, попробовав варенья, стали заливать жар вином и допились до потери сознания.
Пленного Анарха Панург делает разносчиком соуса и женит на старой шлюхе. Пантагрюэль освобождает амавротов и завоёвывает дипсодов, и становится королём. Лишь одна провинция не сдаётся, и Пантагрюэль решает их завоевать, но начинается сильный дождь. Пантагрюэль накрывает войско своим языком, по которому Алькофрибас залезает ему в рот и обнаруживает там целую страну.
Главным героем книги внезапно становится Панург. За помощь и заслуги в покорении Дипсодии Пантагрюэль дарит ему замок Рагу, доходы от которого Панург пропивает/проедает/прогуливает/протрахивает на три года вперёд.
Пантагрюэль собирает флот для путешествия к Оракулу Божественной Бутылки. Во время путешествия флот заплывает на различные острова, каждый из которых представляет собой сатиру на самые разнообразные слои общества и высмеивает их пороки. В финале же флот добирается до Фонарной Страны, где и расположен Оракул Божественной Бутылки. На вопрос Панурга, стоит ли ему жениться, Оракул отвечает «Пей!».
Значение и влияние [ править ]
В предисловии автор описывает собаку, грызущую мозговую кость. На что ей эта грязная, несъедобная кость? Персонажи Рабле на протяжении всего повествования обсуждают разврат, пьянство, задницы, члены, пердёж, дерьмо, венерические болезни и прочие невысокодуховные вещи, а также всевозможные их комбинации. Иезуит Гаррасс, называя книгу Рабле «наставлением в разврате», был недалёк от истины.
Но собака, «самое философское животное в мире», грызёт грязную кость не просто так — она знает, что внутри находится костный мозг, самая вкусная в мире еда. В своей книге, под оболочкой пьянства и разврата, Рабле высмеивал человеческие пороки, средневековый догматизм, невежество и лицемерие духовенства, судебное крючкотворство и много чего ещё.
Но помимо высмеивания, Рабле, будучи одним из первопроходцев Ренессанса, предлагает собственное видение нового мира и нового человека. Автор воспевает принципы гуманизма и глубокую жажду знаний. Наиболее полно его взгляды раскрыты в главах о воспитании Гаргантюа Понократом, и особенно — в описании Телемского аббатства.
Немного об авторе [ править ]
Поскольку из-за своей книги автор был преследуем и гоним, известно о нём не слишком много. Дважды бывший монах, сперва бывший францисканец (ушёл, ибо был слишком умным), затем бывший бенедиктинец (ушёл, ибо был недостаточно умным). Человек эпохи Возрождения, причём эталонный — покинув монастырь, стал врачом, а потом юристом, филологом, натуралистом, богословом (успел даже побыть викарием), но в памяти потомков остался как писатель-сатирик.
Тропы в романе [ править ]
Тропы вокруг романа [ править ]
Примечания [ править ]
Алпамыс (Алтай, Башкортостан, Казахстан, Каракалпакстан, Татарстан) • Артуровский цикл (кельты, Британия) (Тристан и Изольда (кельты)) • Беовульф (англосаксы) • Библия (древние евреи) • Былины (Русь) (Садко • Три богатыря) • Гомер («Илиада» и «Одиссея», древние греки) • Вергилий («Буколики», «Георгики», «Энеида», древние римпляне) • Ка́левала (карелы и финны) • Манас (Киргизия) • Нартский эпос (Кавказ) • Песнь о Гайавате (индейцы оджибве и др.) • Песнь о Нибелунгах (германцы) • Сказки дядюшки Римуса (афроамериканцы) • Эдда (Скандинавия) • Эпос о Гильгамеше (аккадцы и др. народы Месопотамии)
Красная Шапочка (Le Petit Chaperon rouge, Rotkäppchen — западноевропейская сказка)
Бейбарс (Египет) • Божественная комедия (Италия) • Витязь в тигровой шкуре (Грузия) • Роман о Лисе (Франция) • Слово о полку Игореве (Русь) • Тысяча и одна ночь (Книга тысячи и одной ночи, арабы) • Шахнаме (Иран)
Четыре классических китайских романа: Троецарствие (Ло Гуаньчжун) • Речные заводи (Ши Найань) • Путешествие на Запад (У Чэнъэнь?) • Сон в красном тереме (Цао Сюэцинь) (ранее Цветы сливы в золотой вазе (анонимный автор))
raskazka.net
Сказки, легенды, мифы, притчи, анекдоты, афоризмы, народные песни, пословицы и поговорки — фольклор со всего мира
Поиск по сайту
Метки
Новое
О том, как Гаргантюа изобрел подтирку
О том, как Грангузье распознал необыкновенный ум Гаргантюа, когда тот изобрел подтирку
Из «Повести о преужасной жизни великого Гаргантюа, отца Пантагрюэля, некогда сочиненной магистром Алькофрибасом Назье, извлекателем квинтэссенции»
К концу пятого года Грангузье … навестил своего сына Гаргантюа. Обрадовался он ему, как только мог обрадоваться такой отец при виде такого сына: он целовал его, обнимал и расспрашивал о всяких его ребячьих делах. Тут же он не упустил случая выпить с ним и с его няньками, поговорил с ними о том о сем, а затем стал подробно расспрашивать, соблюдают ли они в уходе за ребенком чистоту и опрятность. На это ему ответил Гаргантюа, что он сам завел такой порядок, благодаря которому он теперь самый чистый мальчик во всей стране.
– Как так? – спросил Грангузье.
– После долговременных и любопытных опытов я изобрел особый способ подтираться, – отвечал Гаргантюа, – самый, можно сказать, королевский, самый благородный, самый лучший и самый удобный из всех, какие я знаю.
– Что же это за способ? – осведомился Грангузье.
– Сейчас я вам расскажу,
– отвечал Гаргантюа. – Как-то раз я подтерся бархатной полумаской одной из ваших притворных, то бишь придворных, дам и нашел, что это недурно, – прикосновение мягкой материи к заднепроходному отверстию доставило мне наслаждение неизъяснимое. В другой раз – шапочкой одной из помянутых дам, – ощущение было то же самое. Затем шейным платком. Затем атласными наушниками, но к ним, оказывается, была прицеплена уйма этих поганых золотых шариков, и они мне все седалище ободрали. Антонов огонь ему в зад, этому ювелиру, который их сделал, а заодно и придворной даме, которая их носила! Боль прошла только после того, как я подтерся шляпой пажа, украшенной перьями на швейцарский манер.
Затем как-то раз я присел под кустик и подтерся мартовской кошкой, попавшейся мне под руку, но она мне расцарапала своими когтями всю промежность.
Оправился я от этого только на другой день, после того как подтерся перчатками моей матери, надушенными этим несносным, то бишь росным, ладаном.
Подтирался я еще шалфеем, укропом, анисом, майораном, розами, тыквенной ботвой, свекольной ботвой, капустными и виноградными листьями, проскурняком, диванкой, от которой краснеет зад, латуком, листьями шпината, – пользы мне от всего этого было, как от козла молока, – затем пролеской, бурьяном, крапивой, живокостью, но от этого у меня началось кровотечение, тогда я подтерся гульфиком, и это мне помогло.
Затем я подтирался простынями, одеялами, занавесками, подушками, скатертями, дорожками, тряпочками для пыли, салфетками, носовыми платками, пеньюарами. Все это доставляло мне больше удовольствия, нежели получает чесоточный, когда его скребут.
– Так, так, – сказал Грангузье, – какая, однако ж, подтирка, по-твоему, самая лучшая?
– Вот к этому-то я и веду, – отвечал Гаргантюа, – сейчас вы узнаете все досконально. Я подтирался сеном, соломой, паклей, волосом, шерстью, бумагой, но —
Кто подтирает зад бумагой,
Тот весь обрызган желтой влагой.
– Что я слышу? – воскликнул Грангузье. – Ах, озорник ты этакий! Тишком, тишком уже и до стишков добрался?
– А как же, ваше величество! – отвечал Гаргантюа. – Понемножку кропаю, но только от стихоплетства у меня язык иной раз заплетается. Вот, не угодно ли послушать, какая надпись висит у нас в нужнике:
– Очень даже хочу, – сказал Грангузье.
– Так вот, – продолжал Гаргантюа:
РОНДО
Мой зад свой голос подает,
На зов природы отвечая.
Вокруг клубится вонь такая,
Что я зажал и нос и рот.
О, пусть в сей нужник та придет,
Кого я жду, опорожняя
Мой зад!
Тогда я мочевой проход
Прочищу ей, от счастья тая;
Она ж, рукой меня лаская,
Перстом умелым подотрет
Мой зад.
Попробуйте теперь сказать, что я ничего не знаю! Клянусь раками, это не я сочинил стихи, – я слышал, как их читали одной важной даме, и они удержались в охотничьей сумке моей памяти.
– Обратимся к предмету нашего разговора, – сказал Грангузье.
– К какому? – спросил Гаргантюа. – К испражнениям?
– Нет, к подтирке, – отвечал Грангузье.
– А как вы насчет того, чтобы выставить бочонок бретонского, если я вас положу на обе лопатки?
– Выставлю, выставлю, – обещал Грангузье.
– Незачем подтираться, коли нет дерьма, – продолжал Гаргантюа. – А дерьма не бывает, если не покакаешь. Следственно, прежде надобно покакать, а потом уж подтереться.
– Ах, как ты здраво рассуждаешь, мой мальчик! – воскликнул Грангузье. – Ей-богу, ты у меня в ближайшее же время выступишь на диспуте в Сорбонне, и тебе присудят докторскую степень – ты умен не по летам! Сделай милость, однако ж, продолжай подтиральное свое рассуждение. Клянусь бородой, я тебе выставлю не бочонок, а целых шестьдесят бочек доброго бретонского вина, каковое выделывается отнюдь не в Бретани, а в славном Верроне.
– Потом я еще подтирался, – продолжал Гаргантюа, – головной повязкой, думкой, туфлей, охотничьей сумкой, корзинкой, но все это была, доложу я вам, прескверная подтирка! Наконец шляпами. Надобно вам знать, что есть шляпы гладкие, есть шерстистые, есть ворсистые, есть шелковистые, есть атласистые. Лучше других шерстистые – кишечные извержения отлично ими отчищаются.
Подтирался я еще курицей, петухом, цыпленком, телячьей шкурой, зайцем, голубем, бакланом, адвокатским мешком, капюшоном, чепцом, чучелом птицы.
В заключение, однако ж, я должен сказать следующее: лучшая в мире подтирка – это пушистый гусенок, уверяю вас, – только когда вы просовываете его себе между ног, то держите его за голову. Вашему отверстию в это время бывает необыкновенно приятно, во-первых, потому, что пух у гусенка нежный, а во-вторых, потому, что сам гусенок тепленький, и это тепло через задний проход и кишечник без труда проникает в область сердца и мозга. И напрасно вы думаете, будто всем своим блаженством в Елисейских полях герои и полубоги обязаны асфоделям, амброзии и нектару, как тут у нас болтают старухи. По-моему, все дело в том, что они подтираются гусятами, и таково мнение ученейшего Иоанна Скотта.
Гаргантюа и Пантагрюэль
Перед Вами самое значительное произведение эпохи французского Ренессанса – сатирический роман Франсуа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль». Созданный на богатой и разнообразной фольклорной основе, роман повествует о двух великанах – отце и сыне. Рабле мастерски высмеивает человеческие пороки, современный ему общественный уклад, а в особенности – церковь и духовенство. Гениальный автор романа «Гаргантюа и Пантагрюэль» при помощи сатиры и юмора обличает окружающую его действительность и противопоставляет ей новый мир, свободный от условностей и предрассудков. Уникальность данной книги состоит в том, что она издана по переводу, сделанному в 1552 г. и богато иллюстрирована офортами. В книгу включено более 60 уникальных изображений.
Оглавление
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Гаргантюа и Пантагрюэль предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
ГЛАВА XXXVIII. Как Гаргантюа съел в салате шестерых паломников
Ход событий требует рассказать о том, что случилось с шестью паломниками, которые пришли из Сан-Себастьяна, близ Нанта, и, чтобы найти себе на эту ночь (из страха перед неприятелем) убежище, спрятались в саду, в горохе, между капустой и латуком. Гаргантюа почувствовал жажду и спросил, нельзя ли найти латука, чтобы сделать салат. Услышав, что латук здесь растет самый большой и самый лучший во всей стране, — величиною со сливовое или ореховое дерево, — он пожелал нарвать его сам и принес в руках, сколько захотелось; и вместе с латуком — шестерых паломников, которые так испугались, что не решались ни кашлянуть, ни вымолвить слова.
Пока салат промывался в источнике, паломники шептались друг с другом:
— Что нам делать? Мы тут потонем, в этом латуке. Не заговорить ли нам? Но если заговорить, он нас убьет как шпионов!
Пока они так рассуждали, Гаргантюа положил их вместе с латуком в салатник, размерами в систойскую бочку, и вместе с маслом, уксусом и солью начал есть, чтобы подкрепиться перед ужином, и уже проглотил пятерых паломников. Шестой оставался в салатнике, спрятавшись под лист салата, из-под которого, однако, выглядывал его посох. Грангузье, увидев его, сказал:
— Я думаю, что это рожок улитки, не ешьте ее.
— Почему? — говорит Гаргантюа. — В этот месяц улитки бывают хороши.
И, потащив посох, с ним вместе поднял паломника и проглотил его. Потом отхлебнул ужасающий глоток белого вина и стал ждать, пока подадут ужин.
Проглоченные таким образом паломники, как могли, выбрались из-под жерновов его зубов и думали, что их посадили в заключение в подземелье. А когда Гаргантюа делал свой глоток, они уже испугались, что потонут у него во рту; винный поток почти унес их в пропасть его желудка; однако, прыгая с помощью посохов, как паломники св. Михаила, они выбрались на свободу, на края зубов. К несчастью, один из них, исследуя посохом местность, чтобы увериться в безопасности, грубо ударил в дупло одного пустого зуба, затронув челюстной нерв, чем причинил Гаргантюа очень сильную боль, и тот начал кричать от бешенства. Чтобы уменьшить боль, он приказал подать свою зубочистку и, побежав к ореховому дереву, выковырял господ паломников. Одного ухватил за ноги, другого за плечи, третьего за суму, четвертого за кошель, пятого за перевязь, а беднягу, который ушиб его посохом, зацепил за гульфик.
Это было для Гаргантюа великим счастьем, потому что тот проткнул ему гнойную опухоль, которая мучила его с того времени, как они прошли Ансени. Вытащенные паломники во всю прыть побежали через сад, а у Гаргантюа сразу прошла боль.
Тут Эвдемон позвал его ужинать, потому что все было готово.
— Я пойду, — сказал Гаргантюа, — отолью свою боль.
И он помочился так обильно, что моча его перерезала паломникам дорогу, и они были вынуждены перебираться через большой поток.
Проходя оттуда по опушке рощи, все они (исключая Фурнилье) попались в западню, сделанную, чтобы ловить волков, из которой вырвались благодаря искусству Фурнилье, который разорвал все шнуры и все веревки. Выйдя оттуда, на остаток ночи они расположились в какой-то хижине около Кудрэ, и тут один из их товарищей, по имени Усталый Пешеход, утешал их добрыми словами в их несчастье, осведомив их, что это приключение было предсказано Давидом в псалме: — «Когда восстали люди на нас, — могло быть, что живыми проглотили бы нас», — это когда нас съели в салате с солью, — говорил он. — «И так как ярость их распалялась на нас, — может быть, вода поглотила бы нас», — это когда он делал свой большой глоток… «Быть может, душа наша переходит течение вод непреоборимое»… — это когда мы переходили через великую топь его мочи, которой он перерезал нам путь. «Благословен господь, не давший нас в добычу их зубам. Душа наша, как воробей, захвачена была охотничьим силком», — это когда мы попали в западню. «Западня была разрушена», — с помощью Фурнилье, — «и мы стали свободны. Помощь и защита наши», и т. д.
Гаргантюа и Пантагрюэль
Однако вы можете читать её в наших мобильных приложениях (даже без подключения к сети интернет) и онлайн на сайте ЛитРес.
ГЛАВА VII. Как Гаргантюа был наречен своим именем, и как он принялся тянуть вино
Добряк Грангузье, развлекаясь и бражничая с другими, услышал страшный крик, который испустил его сын, выходя на этот свет: «Пи-ить, пи-ить, пи-ить!»
– Ну и здоровая же у тебя (подразумевая глотку), – сказал он. – «Que grand tu as!»
Присутствовавшие, услыхав это, сказали, что ребенок должен получить имя «Гаргантюа», по первому слову, сказанному отцом при его рождении, – в подражание и по примеру древних евреев. На это согласился отец, и матери имя очень понравилось. А чтобы успокоить младенца, ему дали вдоволь выпить вина, снесли в купель и окрестили по доброму христианскому обычаю.
Затем из Потиль и Брээмон было назначено 17 913 коров, чтобы кормить его молоком; ибо во всей стране нельзя было найти достаточно молочной кормилицы, сообразуясь с тем большим количеством молока, потребного для его питания; хотя иные врачи из скоттистов [9] и утверждали, что выкормила Гаргантюа его мать и что она могла извлечь из своих сосцов 1402 пипы [10] и девять горшков молока за один раз, что неправдоподобно, и такое предположение было объявлено скандальным для сосцов, оскорбительным для благочестивых ушей и отдающим ересью.
Впрочем, он и капли не пил без причины, потому что, когда он был раздосадован, рассержен или огорчен, если он топал ногами, плакал или кричал, тогда, дав ему выпить, его приводили в чувство, и он опять был спокоен и весел.
Одна из его нянюшек говорила мне, клятвенно подтверждая это, что он настолько привык к этому обычаю, что при одном звоне пинт и фляг приходил в экстаз, как будто предвкушая радость рая. Поэтому все нянюшки, из уважения к этой божественной склонности, чтобы развеселить его, поутру стучали ножами по стаканам, или же пробками по бутылкам, или, наконец, крышками по кружкам, и при этих звуках он радовался, весь дрожал, и сам, покачивая головой, качался в люльке, наигрывая пальцами и баритонально попукивая.
ГЛАВА VIII. Как одели Гаргантюа
На штаны взяли 1 105,5 локтей белой шерстяной материи; скроили их в форме колонн, с ложбинками и выемками на заду, дабы не разгорячать почек. Насколько было нужно, снизу был подпущен клином голубой дамасский шелк. Заметьте, что ляжки у мальчика были сами по себе очень красивые и вполне пропорциональны всему росту.
На гульфик его штанов пошло шестнадцать с четвертью локтей такого же сукна, при чем он был сшит в виде дуги, живописно прикрепленной двумя красивыми пряжками с двумя эмалевыми крючками; в каждом из них был вправлен изумруд, величиной с апельсин.
Этому камню, по словам Орфея («Книга о камнях») и Плиния (см. «книгу последнюю»), свойственно возбуждать и укреплять естественный орган. Выступ гульфика – длиною локтя полтора – был подшит голубым шелком.
Глядя на все это красивое золотое шитье и изящное ювелирное плетенье, отделанное тонкими бриллиантами, рубинами, бирюзой, изумрудами и персидскими жемчугами, вы сравнили бы его с прелестным рогом изобилия, как вы видите на античных предметах, в роде тех, что богиня Реа подарила двум нимфам, Адрастее и Иде, вскормившим Юпитера. Рог изобилия – вечно нарядный, сочный, свежий, вечно зеленеющий, вечно цветущий, вечно плодоносящий, полный соков, полный цветов и плодов и всевозможных услад. Бог свидетель, он был великолепен, этот гульфик! Но я расскажу о нем гораздо больше в своей книге о «Достоинствах гульфиков». Об одном только скажу наперед: если гульфик был и длинен и широк, то и внутри был снабжен соответственно, и ничуть не походил на лицемерные гульфики повес-приставал, наполненные только ветром, к великому ущербу для женского пола.
На его башмаки пошло 406 локтей ярко-голубого бархата; его тщательно разрезали на параллельные полосы и скрепили в виде одинаковое цилиндров. На подошвы для башмаков употребили 1100 шкурок соров темной масти, при чем носки скроили заостренными.
На камзол пошло 1 800 локтей синего бархата, очень яркого, с выпитыми вокруг прелестными виноградными лозами, а посредине – с кружками из серебряной канители, перепутанными золотыми кольцами со множеством жемчуга. Этим хотели отметить, что в свое время он будет хорошим пьяницей.
Пояс ему сшили из 300,5 локтей шелковой саржи, наполовину белой и наполовину (если не ошибаюсь) голубой.
Шпага его была не из Валенсии, а кинжал – не из Сарагоссы, потому что его отец ненавидел всех этих омавританившихся, как чертей, пьяных идальго; но у него была прекрасная деревянная шпага и кинжал из смазной кожи, раскрашенные и позолоченные, как всякий бы захотел.
Кошелек его был сделан из слоновой кожи, подаренной ему гером Праконталем, ливийским проконсулом.
На его плащ пошло 9 600, без двух третей, локтей синего бархата, затканного по диагонали золотыми фигурами. От этого при некоторых поворотах происходил невыразимый перелив цветов, в роде как на шее горлинки, что удивительно услаждало глаз смотрящего.
На шляпу пошло 302,25 локтя белого бархата; форма ее была широкая и круглая, по объему головы, потому что отец его говорил, что мавританские шляпы приносят несчастье своим бритоголовым владельцам.
Прекрасное голубое перо гигантской водяной птицы, имеющей голос осла, обитательницы пустынь Гиркании, свешивалось чрезвычайно элегантно в виде султана над правым ухом.
Кокарда его, из золотой дощечки, весившей 68 фунтов, имела соответствующее эмалированное изображение, на котором был представлен человек с двумя головами, обращенными друг к другу, с четырьмя руками, четырьмя ногами и двумя задами, какова, как говорит Платон в «Пире», была природа человека при его мистическом возникновении. Вокруг этой фигуры шла надпись ионическими буквами:
Н АГАПН 0Y ZHTEI ТА ЕАYТНΣ
то есть: «Любовь не взыскует своя». См. ап. Павла «Первое послание к коринфянам» (гл. VIII).
ГЛАВА IX. Цвета и ливрея Гаргантюа
Цвета Гаргантюа были белый и голубой, как вы могли прочесть выше, и этим отец его хотел дать понять, что сын был для него небесной радостью, так как белый цвет означал для него радость, удовольствие, усладу и веселье, а голубой – нечто небесное. Я хорошо понимаю, что, читая эти слова, вы смеетесь над старым пьяницей и находите такое толкование цветов чересчур грубым и нелепым, и говорите, что белый цвет означает веру, а голубой – твердость. Однако ответьте мне, если вам будет угодно, без волнения, раздражения и горячки, а равно без извращения правды (время теперь опасное!). Никакого принуждения я не употреблю ни по отношению к вам, ни к кому бы то ни было другому; только скажу вам словечко о бутылке.
Кто так волнует вас? Кто вас колет? Кто вам сказал, что белый означает веру, а голубой – твердость? Некая, скажете, мхом поросшая книга, у офеней и бродячих торговцев продающаяся под названием «Гербовник цветов». Кто ее сочинил? Кто бы он ни был, но он поступил осторожно, не поставив своего имени. Впрочем, я не знаю, чему больше в нем дивиться: самомнению его или глупости. Самомнению, потому что он, без всякого основания и причины, своим личным авторитетом, осмелился предписывать, что обозначается цветами; таков обычай тиранов, которые желают, чтобы их произвол заменял рассудок, а не мудрых и ученых, которые удовлетворяют читателей убедительными доводами.
Его глупости, потому что он воображает, что без всяких доказательств и достаточных оснований люди будут располагать цвет своих девизов по его вздорным предписаниям.
Действительно (как говорит пословица: «навоз недалеко от того, кого слабит»), он нашел кое-кого из оставшихся простаков от времен высоких колпаков, что верят его писаниям, и по ним накроили изречений, сентенций и разукрасили сбруи своих ослов, одели пажей, сшили разноцветные штаны, вышили перчатки, сделали бахрому вокруг постелей, разрисовали свои гербы, сочинили песни и (что хуже) возвели исподтишка немало подлой клеветы на целомудренных матрон.
Все это такие неудачные, избитые, грубые и плоские омонимы, что надо бы пришивать лисий хвост к воротнику и надевать из коровьего золота маску на всякого, кто впредь будет пользоваться ими во Франции, после восстановления изящной литературы.
Но пусть парус мой не несет судна моего дальше между таких опасных стремнин и мелей: я возвращаюсь, чтобы войти в гавань, из которой вышел. Надеюсь, когда-нибудь пространней написать об этом и доказать как философическими доводами, так и путем ссылок на испытанные авторитеты, полученные от древности, какие есть в природе цвета, и сколько их, и что можно обозначать каждым из них, если только бог сохранит мою колодку для колпака, то есть горшок для вина, как называла моя бабушка.
ГЛАВА X. О том, что обозначают цвета белый и синий
В наполненной схоластическими рассуждениями, со ссылками на Аристотеля, Лоренцо Валла, священное писание и многие труды древних, главе автор доказывает, что белый цвет означает радость и веселье (как контраст траурному – черному) и т. д.
ГЛАВА XI. О юности Гаргантюа
С трех до пяти лет Гаргантюа воспитывали и кормили по всем подобающим правилам, согласно распоряжению его отца, и проводил он это время, как все маленькие дети в стране, а именно: пил, ел и спал, ел, спал и пил; спал, пил и ел.
Вечно валялся в грязи, марал себе нос, мазал лицо, стаптывал сапоги, ловил мух и любил гоняться за всеми мотыльками, подвластными его отцу. Мочил себе на башмаки, ходил в рубашку, сморкался в рукав, плевал в миску с супом, всюду шлепал по грязи, пил из туфли и тер себе живот корзиной. Зубы точил о колодку, руки мыл похлебкой, чесался стаканом, садился между двух стульев на землю задом, покрывался мокрым мешком, запивал суп водою, ел лепешки без хлеба, кусался смеясь и смеялся кусаясь, часто плевал в колодезь, от жирного пукал, мочился против солнца и дождя прятался в воду, ковал, когда остынет, сны видел пустые, ластился как кошка, обдирал лисицу, молился как мартышка, возвращался к своим баранам, в траве удил рыбу, ловил козлов отпущения, волам на хвост надевал хомут, чесался, где не скребло, совал нос, куда не спрашивали, пускал мыльные пузыри и строил воздушные замки, – словом, жизнь начал с одних наслаждений.
– Он – мой, – говорила одна.
– Нет, мой, – говорила другая.
– А мне ничего не остается, – вмешивалась третья. – Ну, так я его отрежу.
– Как отрезать? Но вы ведь ему больно сделаете, сударыня! Детей калечить! Будет господин бесхвостый!
Для того чтобы он мог забавляться, как и все дети его возраста, ему сделали отличную вертушку с крыльями от большой ветряной мельницы в Мирбалэ.
ГЛАВА XII. Об игрушечных лошадках Гаргантюа
Потом, чтобы всю свою жизнь он был хорошим наездником, ему сделали красивую большую деревянную лошадь, которую он заставлял бить копытами землю, скакать, гарцовать, брыкаться и танцовать – все вместе, ходить шагом, рысью, галопом, иноходью и, на шотландский манер, во весь карьер, и по-ослиному, и по-верблюжьему, и заставлял ее менять масть (как монахи меняют стихари соответственно праздникам): она была то гнедой, то рыжей, то серой в яблоках, то мышиной, вороной, караковой, чалой, пегой, соловой, бурой, буланой.
Сам он из толстого бревна сделал себе коня для охоты, другого – из балки от давильного чана – на каждый день; а из большого дуба сделал себе мула с попоной – для комнаты. Было у него с десяток или с дюжину лошадей для подставы и семь почтовых. Всех он укладывал с собою. Однажды г-н Пэнансак с пышною свитою посетил его отца в тот день, когда приехали повидаться с ним герцог де-Франрепа и граф де-Муйеван. Ей-богу, помещение оказалось тесноватым для такого множества людей, – особенно конюшни; поэтому дворецкий и конюший названного сеньора Пэнансака, чтобы узнать, нет ли в доме где еще пустых стойл, обратились к юному Гаргантюа, спрашивая его по секрету, где стойла для больших коней, и полагая, что дети охотно все откроют.
Тогда он повел их по большой лестнице замка, провел через вторую залу в главную галерею, через которую они вошли в просторную башню, и когда они подымались по ступеням, конюший сказал дворецкому:
– Этот ребенок нас обманывает: конюшен никогда не бывает в верхних этажах.
– О, – сказал дворецкий, – вы плохо понимаете дело, потому что знаю многие места в Лионе, Баметт и Шеноне, и другие, где конюшни устроены на самом верху. Может быть, сзади есть выход для посадки. Впрочем, я спрошу его для верности.
И он спросил у Гаргантюа:
– Куда, мальчик, вы нас ведете?
– В конюшню, – ответил тот, – где стоят мои большие лошади. Мы сейчас придем туда, поднимемся только по этой лестнице.
Потом, проведя их через другую большую залу, он привел их в свою комнату и, открывая дверь, сказал:
– Вот конюшни, о которых вы спрашивали: вот мой испанский жеребец, вот венгерский, вот мой лаведанский, вот мой иноходец. – Вручая им какой-то рычаг, он сказал: – Дарю вам этого фризского скакуна; я получил его из Франкфурта, но он теперь ваш. Это добрая лошадка и трудолюбивая. С одним кречетом, полдюжиной испанских гончих и парой борзых вы будете куропаточьими и заячьими королями на всю зиму.
– О, святой Иоанн, – сказали они, – хороши мы.
Сами догадаетесь, что из двух им оставалось делать: или спрятаться от стыда, или смеяться над забавным приключением.
– Ну, сегодня, – сказал дворецкий, – если нас станут поджаривать, то мы не подгорим, потому что мы хорошо прошпигованы. О, мальчуган, славно ты нас окрутил: увижу я тебя когда-нибудь папою!
Глава оканчивается разговором между Гаргантюа и гостями, состоящим из непереводимых острот и игры слов, а также непристойностей.
ГЛАВА XIII. Как Грангузье узнал об изумительном уме Гаргантюа, когда тот изобрел подтирку
К концу пятого года Грангузье, возвратившись после поражения канарийцев, навестил своего сына Гаргантюа и был этим обрадован так, как мог обрадоваться такой отец при виде такого своего сына. Целуя его и обнимая, он расспрашивал о том и о сем из области Ребячьих интересов. При этом он выпил и с сыном и с нянюшками, у которых тщательно расспрашивал, держат ли они его в чистоте и опрятности. На это сам Гаргантюа ответил, что он завел такой порядок, что во всей стране нет мальчика чище его.
– Как так? – спросил Грангузье.
– После настойчивых и любопытных опытов, – отвечал Гаргантюа, – я изобрел способ подтираться, самый знатный, самый блестящий, самый удобный, какой только когда-либо видели.
– Какой способ? – спросил Грангузье.
– Сейчас вам расскажу, – сказал Гаргантюа. – Однажды я подтерся бархатным кашнэ одной барышни и нашел это неплохим, потому что мягкость шелка доставила очень большое наслаждение. Другой раз шапочкой – то же самое. Третий раз – шейным платком; затем – атласными наушниками; но чертова куча золотых шариков ободрала мне весь зад. Антонов огонь в кишки ювелиру, который их сделал, и барышне, которая их носила! Боль прошла, когда подтерся шляпой пажа, отделанной перьями по-швейцарски. Присев однажды под кустом, я нашел мартовскую кошку и подтерся ей, но ее когти изъязвили мне весь задний проход. На следующий день я вылечился, подтершись перчатками матери, надушенными бензоем. Подтирался шалфеем, укропом, анисом, майораном, розами, ботвой от тыквы, свеклы, капустными листьями, виноградными, девичьей кожей, травой-акулинкой (она краснеет от этого), салатом латук, шпинатом… Все это было весьма полезно для ног. Потом еще брал крапиву, бурьян, почечуй, живокость, но у меня сделалось кровотечение. Вылечился, подтираясь гульфиком.
«Я обратился затем к простыням, одеялам, занавескам, скатертям, салфеткам, носовым платкам, женским халатам.
Все это мне доставило большее удовольствие, чем шелудивому, когда его скребут.
– Вот как! – сказал Грангузье. – Но чем же подтираться лучше всего?
– Я уже подошел к этому, скоро и вы все узнаете. Подтирался я сеном, соломой, паклей и волосом, шерстью, бумагой. Но:
Всегда на передочке замарает,
Кто зад бумагой подтирает.
– Как, мое яичко золотое, – сказал Грангузье, – ты уж и стихами говоришь?
– Да, да, мои король, – ответил Гаргантюа.
– Ну, – сказал Грангузье, – вернемся к нашему предмету.
– А не хотите выставить большой бочонок бретонского, если я припру вас к стенке?
– Непременно, – сказал Грангузье.
– Нет нужды подтираться, если нет г… А г… не бывает, не… потому, значит, надо раньше…, чем подтираться.
– Ого, – сказал Грангузье, – какой ты здравомыслящий мальчуган!
– Потом я подтирался, – продолжал Гаргантюа, – колпаком, подушкой, туфлей, охотничьим ягдташем, корзинкой. Какая скверная подтирка! Затем – шляпами. Обратите ваше внимание: есть шляпы гладкие, есть шерстистые, есть ворсисто-бархатные, есть шелковистые, атласные. Но лучше всех шерстистые: отлично подчищают. Затем приходилось подтираться курицей, петухом, цыпленком, телячьей шкурой, зайцем, голубем, бакланом, адвокатской сумкой, капюшонами, чепцами, птичьим чучелом.
«В заключение говорю вам и удостоверяю, что нет лучшей подтирки, чем гусенок с нежным пушком, только надо его взять за голову, когда кладешь между ног. Тогда чувствуешь удивительную приятность нежности его пуха, и от теплоты самого гусенка, которая передается по прямой кишке и по другим внутренностям доходит до области и мозга.
«И не верьте, что блаженство героев и полубогов в Елисейских Полях проистекает от златоцвета, нектара и амврозии, как болт старухи. По моему мнению, блаженство их в том, что они подтираются гусятами; таково и мнение магистра Иоанна Шотландского».