эсквайр литературный номер 2021
15 главных переводных романов 2021 года
2020-й стал годом переносов — мы переносили болезнь, переносили жизнь на следующий год, и издатели переносили книги, поэтому в этот обзор не вошли книги, которые должны были бы выйти в 2020-й и уже отметились во всех «самых ожидаемых» списках литературы за прошлый год. Но мне особенно бы хотелось напомнить, что в издательстве «Синдбад» в феврале с некоторым запозданием, но выйдет один из самых лучших англоязычных романов последнего времени «Моя Ванесса» Кейт Элизабет Расселл, чистый, точный рассказ о том, как признаться себе в том, что ты стала жертвой насилия.
Топ-5 самых громких переводных новинок
1. Стивен Кинг, «Позже» (АСТ, ноябрь): снова мальчики с необычными способностями и детективный сюжет. Стандартный, традиционный Кинг, вот мои деньги.
2. Кадзуо Исигуро, «Клара и солнце» (Inspiria, пер. Л. Мотылева, осень): Клара — слишком умная и несколько устаревшая модель робота-андроида — попадает в семью, где ей, возможно, придется стать суррогатной дочерью взамен не слишком-то долговечных человеческих детей. Исигуро — снова художник зыбкого мира, вот мои деньги опять.
3. Дэвид Митчелл, «Утопия-авеню» («Азбука», январь, перевод А. Питчер): роман о любви автора к музыке шестидесятых, куда, когда он отвлекся, убежало немножко фантастики из его предыдущих книжек.
4. Стефани Майер, «Полночное солнце» (АСТ, весна): те же «Сумерки», только в точеный профиль. История любви человеческой девочки и нечеловечески красивого мальчика-вампира с точки зрения мальчика.
5. Дуглас Стюарт, «Шагги Бейн» (Inspiria, август, пер. Г. Крылова): Букеровская премия 2020 года, роман о том, как мальчик борется за мамину любовь, но против него — сама мама, объединившаяся с алкоголем. Невыносимо хороший роман о плохом.
И еще 10 важных переводных новинок
1. Пол Трембли, «Голова, полная призраков» (АСТ, март)
Стивен Кинг, прочитав этот роман, написал в твиттере, что испугался. Конечно, мы все знаем, что Стивен Кинг только в своих книгах великий и ужасный, а на самом деле он очень добрый и нежный и похвалу раздает как карамельки, но все равно нельзя отрицать, что в англоязычной литературе Пол Трембли, наверное, и есть главный мастер хоррора после Стивена Кинга — и не только потому, что он умеет хорошо пугать. У него есть то самое кинговское умение вплетать в хоррор человеческую историю, и обкатанный донельзя рассказ об изгнании бесов из подростка, болеющего шизофрений, плавно перешедший в реалити-шоу и всеобщую травму, вдруг кажется чем-то более объемным, чем простой хоррор, скорее — романом о природе болезни и безумия.
2. Ребекка Маккай, «Мы умели верить» (Livebook, весна, пер. Д. Шепелева)
Cложно рекомендовать книгу, к которой испытываешь сложные и скорее отрицательные чувства, но роман Ребекки Маккай невозможно обойти вниманием: на Западе он втиснулся в слот некоего условного большого квир-романа, который все ждали, попал в список финалистов Пулитцеровской премии и собрал множество живых, честных откликов. Возможно, мой личный дискомфорт от книги связан с тем, что Маккай задумала написать слишком большой роман и ввела в повествование вторую сюжетно-временную линию, которая, на мой взгляд, оттягивает внимание от более важной и более обнаженной, нарывающей части повествования — постепенного схождения в тихий ад Йеля Тишмана, искусствоведа, куратора и человека, ищущего, куда бы прилепиться душой в самый разгар эпидемии СПИДа в середине 1980-х. Современная же часть — история Фионы, общей сестры и дочери небольшого чикагского квир-сообщества, которой в двадцать с лишним лет пришлось сидеть у больничных коек и ловить последние вздохи людей, которые были ей вместо семьи, кажется уже несколько избыточной, последним контрольным ковырянием в ране, коростой вокруг хрустальной и горькой истории Йеля. Но в любом случае это действительно очень большой роман, возможно, именно тот, который вы ждали.
3. Slouching Towards Bethlehem by Joan Didion (рабочего названия пока нет, No Kidding Press, осень, пер. Е. Смотровой)
Есть какие-то знаковые американские писатели, которые у нас проваливаются в издательскую слепую зону; тексты, которые должны были бы появиться на русском желательно еще в девяностых, добираются до нас только сейчас благодаря маленьким инди-издательствам, которые делают большое дело, и Джоан Дидион — как раз такой случай. У нас переводили только ее «Синие ночи», саднящую элегию ее дочери Квинтане, но впервые прославилась Дидион своим сборником эссе Slouching Towards Bethlehem (цитата из стихотворения Уильяма Йейтса «Второе пришествие» — «И что за чудище, дождавшись часа, / Ползет, чтоб вновь родиться в Вифлееме» (пер. Г. Кружкова). Этот сборник — фиксация не просто того, что происходило в Калифорнии 1960-х, не просто портрет хиппи-тусовки того времени, выполненный кичари и амфетаминами, но и в целом историческая хроника эпохи, сборник мелочей и заметок, взглядов и впечатлений, до сих пор не помутневшее окошко в ушедшее время.
4. Эми Липтрот, «Выгон» (Ad Marginem, январь-февраль, пер. М. Агеевой)
Книга Липтрот — своего рода альтернатива миллениальному роману, честный рассказ человека, который в какой-то момент не сумел справиться с жизнью, но при этом сумел поставить в своей истории какую-то ощутимо позитивную точку. Липтрот рассказывает историю собственной жизни: выросла в сложной (папа — шизофреник, мама — суровая христианка), но любящей семье, перебралась с Оркнейских островов в Лондон, встретилась с алкоголем и упала на дно бутылки, потом нашла в себе силы подняться, уехала обратно на острова, где спаслась от саморазрушения при помощи красот местной природы и моржевания. Важность текста Липтрот в том, что она как-то разбавляет представление о миллениалах как о вечно ноющем и поедающем эмоциональные сопли поколении, ее рассказ — это не попытка понять, что не так с этим миром, это скорее попытка рассказать, что с ним так.
5. Лили Кинг, «Писатели & любовники» («Фантом-Пресс», январь, пер. Ш. Мартыновой)
6. Антония Байетт, «Дева в саду» («Азбука», весна, пер. В. Ланчикова, Д. Псурцева)
7. Стиг Дагерман, «Остров осужденных» (издательство Ивана Лимбаха, пер. Н. Пресс)
Некоторые писатели для всего мира созревают чуть позже, чем для своей родной страны, и в случае со Стигом Дагерманом, важной фигурой шведского модернизма, это как раз так и случилось. Внезапно точная, туго натянутая, полная смыслов и при этом достаточно стилистически экономная проза Дагермана отозвалась в XXI веке сильнее, чем в XX — с приходом к власти автофикшена, с постепенным размыванием границ между реальностью, укорененностью повествования в этом мире и художественным вымыслом границы литературы основательно раздвинулись, и прекрасно странный сюрреалистический роман об изоляции, отчуждении и семи неприкаянных душах на одном острове вдруг стал не просто более понятным, а даже — актуальным.
8. Хельга Флатланд, «Современная семья» («Поляндрия No Age», март, перевод А. Аширметовой)
За бойкое вскрытие трупа традиционной семьи Хельгу Флатланд критики окрестили норвежской Энн Тайлер, но там, где у Тайлер находится место горьковатой мамкиной нежности по отношению ко всем своим, даже самым неприкаянным, героям, Флатланд склоняется скорее в сторону франзеновского прозрачного равнодушия к чувствам тех, кто выходит из-под ее пера. Ее цель не жалость, а точность, узнаваемость эмоций, которые охватывают членов вполне себе обычной семьи — мама, папа и трое взрослых детей, — когда во время семейного праздника родители сообщают детям, что собираются разводиться. Детям — сорокалетней Лив, которая свою семейную жизнь строила по образцу родительской и вдруг разом осталась без стройматериалов, тридцативосьмилетней Эллен, с яростными слезами догоняющей уходящую фертильность, и тридцатилетнему младенцу Хокону — придется привыкнуть к мысли, что родители, да еще семидесятилетние, имеют какие-то свои планы на дальнейшую жизнь, в которые не входит выбор места на кладбище и целование в попы взрослых, но так и не выросших детей. Тонкий, точный роман о том, как мама с папой превращаются в живых людей.
9. Джеффри Евгенидис, «Свадебный сюжет» («Рипол-Классик», январь, пер. А. Асланян)
В России этот роман выходил лет десять тому назад под названием «А порою очень грустны», но «Свадебный сюжет» — название, не просто точно соответствующее оригинальному, но и куда более понятное. Это действительно роман, в основе которого лежит брачный сюжет, традиционная дрожжевая основа любого викторианского романа, только здесь действие происходит в восьмидесятых, когда брак вдруг перестает быть чем-то основополагающим и рассыпается — вместе с самой литературой, которую как раз в этом время захватывают постструктуралисты. В центре романа — девушка Мадлен, которая, изучая викторианскую литературу, пытается укрыться от всеобщего распада вокруг, от Барта, Лакана, Кристевой и своей любви к гениальному Леонарду, который во многом срисован с Дэвида Фостера Уоллеса, а значит, тоже — на стороне распада. Евгенидис написал какой-то нестареющий роман о том, как жить в эпоху перемен, и, главное, о том, что литература — неважно в каком своем воплощении — не устаревает никогда.
10. Джеймс Макбрайд, Deacon King Kong, («МИФ. Проза», май, пер. С. Карпова)
Еще один сложный с виду роман с непростой для исполнения внутренней структурой типа «круги по воде», когда одно важное движение — а именно, когда старенький дьякон, тихонько прибухивающий у себя в подвале самогонку под названием «кинг-конг», вдруг берет и убивает крупного наркодилера — расходится волнами, рябью по многочисленным окружающим жизням. Джеймс Макбрайд — любимец Опры и заметный джазовый музыкант — написал своего рода джазовый роман, в котором композиция кажется нелинейной и рождающейся прямо на месте, и при этом сама история в ней не теряется — не случайно, что по роману уже снимают сериал.
Эсквайр литературный номер 2021
Как создавалась обложка литературного номера Esquire
Работы Дмитрия Аске можно увидеть по всей России: в Москве и Владивостоке, Выксе и Туле, Нижним Новгороде, самый масштабный из них — восемнадцатиэтажный фасад дома в московском Одинцово. Ему 36 лет, и 21 из них он так или иначе занимается уличным искусством. Он — самый настоящий человек-оркестр: сейчас у него в работе три проекта, а заслуги перед уличным искусством можно расписывать на несколько страниц. Десять лет он вел печатное и сетевое издание об уличном искусстве Code Red, читал лекции, был одним из приглашенных кураторов биеннале «Артмосфера» и автором документальной выставки «Уличное искусство в России: с 1980-х до сегодняшнего дня».
Последние восемь лет Аске создает росписи, скульптуры и многослойные картины из фанеры в собственной технике мозаичного рельефа, который художник собирает из сотен деталей, как конструктор. Пожалуй, самая известная его работа — панно «Счастливый билет», выполненная к 10-летию Сапсана внутри Ленинградского вокзала.
С чего все началось
Все началось очень просто. Сергей Минаев написал мне: «Дима, привет. Не хочешь сделать обложку?» Я говорю: «Да, конечно». Мне кажется, это круто — сделать обложку Esquire. Я еще из того поколения, которое любит бумагой пошуршать. Печатную прессу сейчас я, правда, покупаю не так часто — в основном про искусство. Но сам издавал когда-то журнал, и тогда обложки придумывал тоже я.
После встречи в редакции стало ясно, что нужно максимально отстраниться от чего-то конкретного и просто придумать историю про лето, литературу и производственный роман. Думаю, что в общей сложности я работал над идеей недели две-две с половиной — она рождалась непросто, и окончательно я ее сформулировал только с третьего раза. То, что в центре должен быть портрет условного писателя, я решил сразу, а вот на первом плане изначально были другие истории. В первом варианте героем романа был студент, который, окончив учебу, начинает свою карьеру, а во втором это были мужчина с женщиной в качестве универсальных героев любого литературного произведения.
Композиция на картине трехплановая. На заднем плане — фигура писателя. В центре — девушка, героиня произведения, которая на лодке отправляется в путешествие по роману. А на переднем плане — закулисье литературы: редакторы, корректоры — все люди, которые стоят за писателем, без которых он в принципе ничего издать не сможет.
Картину мы с помощником собрали достаточно быстро, за пару дней, потому что надо было уезжать делать проекты в Самаре и Нижнем Новгороде.
О разнице в работе дизайнера и художника
В работе дизайнера всегда больше думаешь о том, как результат будет воспринимать заказчик и зритель. Когда я делаю свои собственные произведения, я, конечно, об этом тоже думаю. Но в искусстве намного больше степень свободы, чем в дизайне, где есть задание и задача, которую нужно решить.
По своему образованию я, кстати, дизайнер. Когда я учился в школе в Москве, то до девятого класса хотел стать программистом. Потом понял, что не горю желанием углубленно изучать математику, и решил, что поскольку мне нравится рисовать — а я тогда увлекся граффити, — то и пойду на дизайнера учиться. Правда, не доучился: бросил университет на пятом курсе и так мало-помалу пришел к тому, чтобы стать художником. Зато дизайнером успел поработать официально: в сноубордической компании LMA в 2006-2007-м. А потом мы с товарищами оттуда делали журнал и одежду CODE RED. Параллельно я занимался фрилансом: делал всякие сайты, фирменные стили, флаеры. Потом журналы стали заказывать мне иллюстрации, а затем начали приходить и бренды: в 2008 году я сделал скульптуру для Nike, мои принты печатались на их футболках в 2010-2011 годах. В 2013-м вышли кроссовки Reebok с моей работой. Одеждой перестал заниматься шесть лет назад, и сразу после этого выстрелила тема с искусством: один проект за другим, и поезд на полном ходу несется до сих пор.
Я бы не сказал, что свой стиль нашел быстро: когда я рисовал граффити в 2000-х, то в основном это были буквы. В 2009 году я съездил в Киев, во Львов и в Одессу и там познакомился с художниками, которые очень сильно меня вдохновили, — это был дуэт Interesni Kazki. Они рисовали сюрреалистические сюжеты, персонажей, замешанных с украинским фольклором, и это выглядело очень круто. Тогда я понял, что с буквами далеко не уедешь: их понимают только другие райтеры, дизайнеры, шрифтовые дизайнеры. А мне хотелось разговаривать со всеми. И я начал пробовать: делал что-то с лицами и персонажами. Это был 2009 год. А первые картины в той технике, что я сейчас использую, я сделал десять лет назад. Так что это все происходило постепенно. Пока фанера — основной материал, с которым я работаю. Но сейчас начинаю работать и с металлом. Первую скульптуру из стали по моему макету сделали этим летом в Самаре. Еще одну металлическую скульптуру можно увидеть до конца августа перед ГУМом. Возможно, скоро будет и металлическое панно. А недавно я купил себе 3D-принтер, чтобы попробовать поработать с маленькими скульптурами.
«Безмолвный проводник», 2021
В цветах у меня один период: желтый, синий, красный. Я даже иногда с собой борюсь, потому что понимаю, что надо как-то меньше их использовать. Лет шесть или восемь назад, когда я у родителей дома достал коробку с LEGO из детства, в моей голове прямо щелкнуло: «Вот же эти цвета, чистые, открытые, — все это из детства». Я даже композиции создаю как конструктор: собираю визуальные материалы, по ним делаю кусочки эскизов и собираю композицию. То есть принцип тот же самый: у меня есть куча деталей и я из них собираю что-то, чего еще не было.
Вот только хочется, чтобы то, что я делаю, не превратилось в какую-то одну фишку, которую все узнают и все хотят. Потому что очень часто художники таким образом становятся заложниками своего стиля, своего одного какого-то произведения. Чтобы этого избежать, я стараюсь делать разные проекты: картины, скульптуры, росписи, лекции читаю время от времени. Или я сейчас, например, как куратор и автор текстов участвую в проекте книги под названием «Граффити-азбука». В итоге я еще взялся сам эту книгу сверстать. Это занятие, которым я давно не занимался, но мне это нравится. Разнообразие проектов приносит дополнительное удовольствие. Очень не люблю, когда работа становится рутиной, когда изо дня в день, из недели в неделю нужно делать одно и то же.
Сколько Аске тратит времени на одну картину
Отрисовка в векторе и подбор цветов
Подготовка чертежей для лазерной резки деталей
Производство деталей на заказ
Зашкурить, пропылесосить и покрасить детали
(2 дня + 1 день просушить)
Склеить и подготовить многослойную основу для картины
У меня сейчас параллельно три проекта. Когда я думал над обложкой для Esquire, то успел параллельно прочитать две лекции в ММОМА, подготовить скульптуру для «Волгафеста» в Самаре, съездить туда, чтобы ее установить на центральной набережной. А потом отправился в Нижний Новгород на роспись и открытие своей выставки в галерее «9Б». Затем вернулся в Москву и здесь представил две скульптуры на выставке «Красный сад». Одна — снаружи ГУМа, и еще одна, внутри. Сейчас я подбираю производство для скульптуры в Тюмени, макет которой у меня уже готов. В Нижнем Новгороде в августе появится еще один мой большой объект. Еще будет роспись в Подмосковье осенью, и, возможно, я слетаю в Екатеринбург на фестиваль «Карт-бланш», если времени хватит. И это еще не все. Как я уже сказал, сейчас с командой доделываем проект «Граффити-азбуки». Плюс много эскизов картин, которые надо реализовать. В общем, куча всего. Динамика такая, что с каждым годом всего происходит больше, и проекты все интереснее. И в целом я вижу, куда еще можно расти.
«Взгляд за горизонт», Самара
Самое большое мое произведение — это роспись на торце дома в «Новой Трехгорке» в Одинцово. Там рисунок высотой 18 этажей и площадью порядка 750 квадратных метров. Но самая, как мне кажется, значительная работа — панно в холле Ленинградского вокзала. Куратор Алексей Новоселов сказал мне: «Слушай, Дим, я тут посмотрел, годовая посещаемость Лувра — десять миллионов человек в год. На Ленинградском вокзале — пятнадцать». Я подумал: ничего себе. Я изначально понимал, что формат искусства в общественном пространстве дает намного больше возможностей художнику для взаимодействия со зрителем, для формирования своей аудитории, для того, чтобы люди вообще узнали, что такой художник есть. Потому что в галереи, в музеи ходят не так много людей — даже в Москве. Зато каждый легко может столкнуться с моей работой, просто перемещаясь в городе. Пока мы выставляли проекцию изображения для разметки этой росписи в Одинцово, услышали как проходящие мимо парень с девушкой сказали: «О, прикольно, это же как в «Техникуме». Получается, что люди без подписи узнают мой стиль — это здорово.
«Восхождение», Тула, 2019
Про новое поколение коллекционеров
Среди коллекционеров современного искусства появляются люди примерно моего возраста, у которых есть деньги. Они понимают, про что мое искусство, у нас примерно один и тот же культурный багаж, мы выросли в одно время. Я уверен, что как раз вот этот пласт людей будет активнее поддерживать то, что я делаю. И я вижу, что спрос есть: на Cosmoscow в прошлом году продали 13 из 14 работ. Осталась только одна, самая большая. Плюс на аукционах практически всегда работы продаются (уходят по стоимости от 2 до 8 тыс. евро). Иногда покупатели сами мне пишут в Instagram: «Дим, привет. Я купил твою картину. Помню тебя еще со времен CODE RED». И таких людей, я думаю, не один и не два. Есть коллекционер Рома Жавнер, ему чуть за 30, и он за несколько лет собрал внушительную коллекцию всех местных художников «уличной волны». Он как раз и говорит, что это ему интересно, потому что это то, с чем он рос. Я уверен, что молодые коллекционеры, которые только-только начинают собирать искусство, будут со временем все больше покупать. У меня самого больше ста работ других художников — если считать тиражную графику, бумагу, холсты, — и это все люди, почти всех из которых я лично знаю. Раз я зарабатываю достаточно, то хочу поддержать своих коллег.
Про места силы уличного искусства
Из городов, где уличное искусство развивается сильнее всего, я бы назвал Нижний Новгород и Екатеринбург, потому что в Москве и Питере коммунальные службы куда сильнее следят за городом. В Нижнем с этим спокойнее, и уличное искусство может развиваться. Там очень много инициативных людей, которые хотят у себя в городе делать проекты в формате фестивалей, росписей, выставочных пространств, галерей, кураторских проектов. Мне очень нравится общаться с этими людьми, которые хотят развивать не только себя, но и пространство вокруг. Никита Nomerz, основатель фестиваля «Место», — вообще большой молодец, потому что он и сам рисует, и фильмы снимал, и организует фестиваль, и какие-то коммерческие проекты он организовывал. В этом плане Никита как раз один из людей в Нижнем, которые стараются развивать свою тему.
«Счастливый билет», Ленинградский вокзал, 2019
Про историю искусства и постоянное самообразование
Я по мере возможности изучаю историю искусства: читаю книги, смотрю лекции. Когда я учился в институте, то этот предмет был самым скучным: какой Древний Египет, Шумер, какие древние римляне, как это со мной соотносится? Это было в 2003 году. А сейчас я понял, что это дико интересно, что это очень много может дать здесь и сейчас — и как просто человеку, и как художнику. И стараюсь по мере возможности постоянно что-то новое для себя узнавать, сопоставлять с тем, что я уже знаю.
Irony Tower,
Эндрю Соломон
Искусство и город (2 изд.),
Игорь Поносов
Моя жизнь,
Константин Коровин
Cultural Cold War,
Frances Stonor Saunders
Widow Basquiat,
Jennifer Clement
Если повнимательнее почитать разные источники, не всегда даже про искусство, то можно понять, что общепринятая история искусства не всегда раскрывает ту или иную тему абсолютно объективно и скрывает подводные камни. Если анализировать разные источники и события, которые в этот период происходили, то понимаешь, что все немного по-другому. Что искусство всегда было инструментом для людей, которые концентрировали власть, и они с помощью искусства пытались свои какие-то задачи решать. Не всегда даже художники были в курсе этого. Например, религиозное искусство, прежде всего христианский или оккультный символизм в живописи, скульптуре, архитектуре. Это очень интересно. Просто искусство — это такой язык, который не все могут считать. Но на самом деле в нем много информации, которая может проходить сквозь века и не искажаться. Мне этим искусство очень нравится.