эпилог по ком звонит колокол
В одном из лучших своих романов «По ком звонит колокол», написанном по впечатлениям от пережитого в Испании в годы Гражданской войны, классик литературы XX века Эрнест Хемингуэй остался верен главной теме своего творчества — теме любви и смерти, ответственности человека за все, что происходит в мире. Сменив мирный труд преподавателя на опасное занятие подрывника, американец Роберт Джордан сражается с франкистами в Испании и обретает свою подлинную любовь.
| Глава | Стр. |
| 1 | 1 |
| 2 | 8 |
| 3 | 14 |
| 4 | 20 |
| 5 | 24 |
| 6 | 27 |
| 7 | 28 |
| 8 | 30 |
| 9 | 36 |
| 10 | 39 |
| 11 | 54 |
| 12 | 64 |
| 13 | 66 |
| 14 | 75 |
| 15 | 81 |
| 16 | 86 |
| 17 | 92 |
| 18 | 95 |
| 19 | 105 |
| 20 | 109 |
| 21 | 111 |
| 22 | 114 |
| 23 | 117 |
| 24 | 121 |
| 25 | 123 |
| 26 | 126 |
| 27 | 128 |
| 28 | 135 |
| 29 | 137 |
| 30 | 139 |
| 31 | 143 |
| 32 | 150 |
| 33 | 151 |
| 34 | 152 |
| 35 | 155 |
| 36 | 156 |
| 37 | 158 |
| 38 | 160 |
| 39 | 164 |
| 40 | 165 |
| 41 | 167 |
| 42 | 171 |
| 43 | 180 |
По ком звонит колокол
Он лежал на устланной сосновыми иглами бурой земле, уткнув подбородок в скрещенные руки, а ветер шевелил над ним верхушки высоких сосен. Склон в этом месте был некрутой, но дальше обрывался почти отвесно, и видно было, как черной полосой вьется по ущелью дорога. Она шла берегом реки, а в дальнем конце ущелья виднелась лесопилка и белеющий на солнце водоскат у плотины.
— Вот эта лесопилка? — спросил он.
— Ее выстроили уже после тебя. Старая лесопилка не здесь; она ниже по ущелью.
Он разложил на земле карту и внимательно вгляделся в нее. Старик смотрел через его плечо. Это был невысокий, коренастый старик в черной крестьянской блузе и серых штанах из грубой ткани; на ногах у него были сандалии на веревочной подошве. Он еще не отдышался после подъема и стоял, положив руку на один из двух тяжелых рюкзаков.
— Значит, моста отсюда не видно?
— Нет, — сказал старик. — Тут место ровное, и река течет спокойно. Дальше, за поворотом, где дорога уходит за деревья, сразу будет глубокая теснина…
— Вот через теснину и перекинут мост.
— Один — вон там, на этой самой лесопилке.
Молодой человек, изучавший местность, достал бинокль из кармана линялой фланелевой рубашки цвета хаки, протер платком стекла и стал подкручивать окуляры, пока все очертания не сделались вдруг четкими, и тогда он увидел деревянную скамью у дверей лесопилки, большую кучу опилок за дисковой пилой, укрытой под навесом, и часть желоба на противоположном склоне, по которому спускали вниз бревна. Река отсюда казалась спокойной и тихой, и в бинокль было видно, как над прядями водоската разлетаются по ветру брызги.
— Из трубы идет дым, — сказал старик. — И белье развешено на веревке.
— Это я вижу, но я не вижу часового.
— Должно быть, он укрылся в тени, — пояснил старик. — Сейчас еще жарко. Он, наверно, с той стороны, где тень, отсюда нам не видно.
— Возможно. А где следующий пост?
— За мостом. В домике дорожного мастера, на пятом километре.
— Сколько здесь солдат? — Он указал на лесопилку.
— Не больше четырех и капрал.
— Там больше. Я проверю.
— Всегда двое. По одному на каждом конце.
— Нам нужны будут люди, — сказал он. — Сколько человек ты можешь дать?
— Можно привести сколько угодно, — сказал старик. — Тут, в горах, теперь людей много.
— Больше сотни. Но они все разбиты на маленькие отряды. Сколько человек тебе понадобится?
— Это я скажу, когда осмотрю мост.
— Ты хочешь осмотреть его сейчас?
— Нет. Сейчас я хочу идти туда, где можно спрятать динамит. Его нужно спрятать в надежном месте и, если возможно, не дальше чем в получасе ходьбы от моста.
— Это нетрудно, — сказал старик. — От того места, куда мы идем, прямая дорога вниз, к мосту. Только чтоб туда добраться, надо еще поднатужиться немного. Ты не голоден?
— Голоден, — сказал молодой. — Но мы поедим после. Как тебя зовут? Я забыл. — Он подумал, что это дурной знак, то, что он забыл.
— Ансельмо, — сказал старик. — Меня зовут Ансельмо, я из Барко-де-Авила. Давай я помогу тебе поднять мешок.
Молодой — он был высокий и худощавый, с выгоревшими, светлыми волосами, с обветренным и загорелым лицом, в линялой фланелевой рубашке, крестьянских штанах и сандалиях на веревочной подошве — нагнулся, просунул руку в ременную лямку и взвалил тяжелый рюкзак на плечи. Потом надел другую лямку и поправил рюкзак, чтобы тяжесть пришлась на всю спину. Рубашка на спине еще не просохла после подъема на гору.
— Ну, я готов, — сказал он. — Куда идти?
— Вверх, — сказал Ансельмо.
Согнувшись под тяжестью рюкзаков, обливаясь потом, они стали взбираться по склону, густо поросшему сосняком. Тропинки не было видно, но они все поднимались и поднимались, то прямо, то в обход, потом вышли к неширокому ручью, и старик, не останавливаясь, полез дальше, вдоль каменистого русла. Теперь подъем стал круче и труднее, и наконец впереди выросла гладкая гранитная скала, откуда ручей срывался вниз, и здесь старик остановился и подождал молодого.
ЧИТАТЬ КНИГУ ОНЛАЙН: По ком звонит колокол
НАСТРОЙКИ.
СОДЕРЖАНИЕ.
СОДЕРЖАНИЕ
По ком звонит колокол
Он лежал на устланной сосновыми иглами бурой земле, уткнув подбородок в скрещенные руки, а ветер шевелил над ним верхушки высоких сосен. Склон в этом месте был некрутой, но дальше обрывался почти отвесно, и видно было, как черной полосой вьется по ущелью дорога. Она шла берегом реки, а в дальнем конце ущелья виднелась лесопилка и белеющий на солнце водоскат у плотины.
— Вот эта лесопилка? — спросил он.
— Ее выстроили уже после тебя. Старая лесопилка не здесь; она ниже по ущелью.
Он разложил на земле карту и внимательно вгляделся в нее. Старик смотрел через его плечо. Это был невысокий, коренастый старик в черной крестьянской блузе и серых штанах из грубой ткани; на ногах у него были сандалии на веревочной подошве. Он еще не отдышался после подъема и стоял, положив руку на один из двух тяжелых рюкзаков.
— Значит, моста отсюда не видно?
— Нет, — сказал старик. — Тут место ровное, и река течет спокойно. Дальше, за поворотом, где дорога уходит за деревья, сразу будет глубокая теснина…
— Вот через теснину и перекинут мост.
— Один — вон там, на этой самой лесопилке.
Молодой человек, изучавший местность, достал бинокль из кармана линялой фланелевой рубашки цвета хаки, протер платком стекла и стал подкручивать окуляры, пока все очертания не сделались вдруг четкими, и тогда он увидел деревянную скамью у дверей лесопилки, большую кучу опилок за дисковой пилой, укрытой под навесом, и часть желоба на противоположном склоне, по которому спускали вниз бревна. Река отсюда казалась спокойной и тихой, и в бинокль было видно, как над прядями водоската разлетаются по ветру брызги.
— Из трубы идет дым, — сказал старик. — И белье развешено на веревке.
— Это я вижу, но я не вижу часового.
— Должно быть, он укрылся в тени, — пояснил старик. — Сейчас еще жарко. Он, наверно, с той стороны, где тень, отсюда нам не видно.
— Возможно. А где следующий пост?
— За мостом. В домике дорожного мастера, на пятом километре.
— Сколько здесь солдат? — Он указал на лесопилку.
— Не больше четырех и капрал.
— Там больше. Я проверю.
— Всегда двое. По одному на каждом конце.
— Нам нужны будут люди, — сказал он. — Сколько человек ты можешь дать?
— Можно привести сколько угодно, — сказал старик. — Тут, в горах, теперь людей много.
— Больше сотни. Но они все разбиты на маленькие отряды. Сколько человек тебе понадобится?
— Это я скажу, когда осмотрю мост.
— Ты хочешь осмотреть его сейчас?
— Нет. Сейчас я хочу идти туда, где можно спрятать динамит. Его нужно спрятать в надежном месте и, если возможно, не дальше чем в получасе ходьбы от моста.
— Это нетрудно, — сказал старик. — От того места, куда мы идем, прямая дорога вниз, к мосту. Только чтоб туда добраться, надо еще поднатужиться немного. Ты не голоден?
— Голоден, — сказал молодой. — Но мы поедим после. Как тебя зовут? Я забыл. — Он подумал, что это дурной знак, то, что он забыл.
— Ансельмо, — сказал старик. — Меня зовут Ансельмо, я из Барко-де-Авила. Давай я помогу тебе поднять мешок.
Молодой — он был высокий и худощавый, с выгоревшими, светлыми волосами, с обветренным и загорелым лицом, в линялой фланелевой рубашке, крестьянских штанах и сандалиях на веревочной подошве — нагнулся, просунул руку в ременную лямку и взвалил тяжелый рюкзак на плечи. Потом надел другую лямку и поправил рюкзак, чтобы тяжесть пришлась на всю спину. Рубашка на спине еще не просохла после подъема на гору.
— Ну, я готов, — сказал он. — Куда идти?
— Вверх, — сказал Ансельмо.
Согнувшись под тяжестью рюкзаков, обливаясь потом, они стали взбираться по склону, густо поросшему сосняком. Тропинки не было видно, но они все поднимались и поднимались, то прямо, то в обход, потом вышли к неширокому ручью, и старик, не останавливаясь, полез дальше, вдоль каменистого русла. Теперь подъем стал круче и труднее, и наконец впереди выросла гладкая гранитная скала, откуда ручей срывался вниз, и здесь старик остановился и подождал молодого.
— Ничего, — сказал молодой. Но он весь взмок, и у него сводило икры от напряжения при подъеме.
— Да, тут шутки плохи, — сказал молодой. — А далеко еще?
— Совсем близко. Как тебя зовут?
— Роберто, — ответил молодой. Он спустил рюкзак с плеч и осторожно поставил его между двух валунов у ручья.
— Так вот, Роберто, подожди здесь, я вернусь за тобой.
— Хорошо, — ответил молодой. — А скажи, к мосту ведет эта же дорога?
— Нет. К мосту мы пойдем другой дорогой. Там ближе и спуск легче.
— Мне нужно, чтобы материал был сложен не слишком далеко от моста.
— Посмотришь. Если тебе не понравится, мы выберем другое место.
— Посмотрим, — сказал молодой.
Он сел возле рюкзаков и стал глядеть, как старик взбирается на скалу. Взбирался он без труда, и по тому, как он быстро, почти не глядя, находил места для упора, ясно было, что он проделывал этот путь уже много раз. Но жившие там, наверху, заботились, чтобы не было никакой тропы.
Роберт Джордан — так звали молодого — мучительно хотел есть, и на душе у него было тревожно. Чувство голода было для него привычным, но тревогу ему не часто приходилось испытывать, так как он не придавал значения тому, что может с ним случиться, а кроме того, знал по опыту, как просто передвигаться в тылу противника в этой стране. Передвигаться в тылу было так же просто, как переходить линию фронта,
Джон Донн. По ком звонит колокол?
Не спрашивай, по ком звонит колокол…
Всем известен вопрос: «По ком звонит колокол?», но не все знают, что это — не вопрос, а ответ. И автор у него не Хемингуэй.
«Молитвы по случаю…» Джона Донна * (в русском переводе известные как «Обращения к Господу в час нужды и бедствий») были написаны зимой 1623 года, когда Донн слег с приступом лихорадки. «Медитации» были следствием тяжёлого хода болезни, когда своё состояние и размышления «последнего часа» поэт-богослов решил доверить бумаге…
Отрывок из «Молитвы по случаю болезни, и в ходе её», Раздумье 17
Перевод с английского языка и латыни.
И прошепчет: «Пора умереть»…
Теперь колокол звонит беззвучно, говоря ещё раз: «Ты должен умереть».
«Кто не вознесёт взора к восходящему солнцу, кто сможет оторвать взгляд от вспышки кометы? Кто останется глух к набату, разносящемуся по округе, кто сможет заглушить звон колокола — отзвук мира?
* Джон Донн (1572 – 1631) — поэт, солдат, узник Флитской тюрьмы, депутат парламента, доктор богословия Кембриджского университета (ранее из католичества перешёл в англиканскую веру), настоятель лондонского собора Святого Павла (из Википедии).
29 марта 2016 г., Новосибирск
© йЕРО, перевод, комментарии, 2016
Nunc lento sonitu dicunt,
Morieris
Now, this Bell tolling softly
for another, saies to me, Thou
must die.
Who casts not up his eye to the sun when it rises? but who takes off his eye from a comet when that breaks out? Who bends not his ear to any bell which upon any occasion rings? but who can remove it from that bell which is passing a piece of himself out of this world?
No man is an island, entire of itself; every man is a piece of the continent, a part of the main. If a clod be washed away by the sea, Europe is the less, as well as if a promontory were, as well as if a manor of thy friend’s or of thine own were: any man’s death diminishes me, because I am involved in mankind, and therefore never send to know for whom the bell tolls; it tolls for thee.
Meditation 17, Devotions upon Emergent Occasions, and several steps in my Sickness, 1623.
«По ком звонит колокол» : что часто не замечают в романе Хемингуэя
Приблизительное время чтения: 9 мин.
К 120-летнему юбилею Эрнеста Хемингуэя «Фома» решил вспомнить о знаменитом романе писателя — «По ком звонит колокол» и опубликовать отрывок, на который читатели часто не обращают внимания. А зря.
«По ком звонит колокол» – это свободный и серьезный разговор о вере и неверии, роман, в котором американский автор выражает особый, свободный взгляд на религиозную ситуацию своего времени. Хемингуэй не был церковным человеком, но, остро чувствуя язвы своего времени, он смог создать откровенное духовное произведение. С писателя и его романа брали пример наши советские писатели, в том числе, Константин Симонов. Книга тесно сочеталась с советской военной литературой, но сильно отличалась от многих других произведений о войне высокой степенью свободы в разговорах о вере и религии, автор здесь без всякого страха говорил о духовных переживаниях.
О Хемингуэе и его книге «Фоме» рассказала кандидат филологических наук, доцент кафедры всемирной литературы МПГУ Надежда Соболева.
«По ком звонит колокол» – одна из восьми моих основных книг, я люблю ее больше всего, но она еще не закончена. Я написал ее единым духом после того, как почти два года, каждый вечер, передавал по телефону в Нью-Йорк две колонки об ужасах гражданской войны».
Это искреннее признание Эрнеста Хемингуэя, прозвучавшее в одном из его интервью парижскому журналу «Ар» за несколько лет до собственного жизненного финала, подчеркивает особое значение романа в творческой и духовной биографии писателя. Подобно важному для романа образу моста, который символизирует одновременно и противостояние, и взаимосвязь «горнего» и «дольнего», мира земного и мира небесного, точку наивысшего напряжения переходной ситуации, силу и величие незавершенности боя, бесконечности сопротивления; сам роман «По ком звонит колокол» (1940) знаменует важную веху в духовных исканиях писателя, отмечая переход от «документальности» проблематики ранней прозы к усилению философской ноты, притчевого начала в творчестве Хемингуэя 40х-50х гг. (в эти годы он написал знаменитые «За рекой в тени деревьев» и «Старик и море»).
Писатель отлично понимал, что для Гражданской войны в Испании элемент, связанный с верой и религией, очень силен, поэтому его роман от начала до конца пронизан христианским символизмом. Важно, что это не отражало личных воззрений Хемингуэя на веру – писатель не был церковным человеком.
Однако христианские аллюзии и образы, включенные им в текст, носят духовный характер. Так, независимо от религиозных взглядов самого писателя, это произведение имеет серьезное духовное измерение. Религиозно-философский вектор романа намечается уже в самом заглавии и эпиграфе ко всему произведению: фрагмент из духовного сочинения «Молитвы по возникающим поводам» («Размышление» XVII) английского поэта-метафизика, проповедника и настоятеля лондонского собора Святого Павла Джона Донна (1572-1631) выражает основную идею романа через диалог с христианской литературой (сам роман в жанровом отношении можно назвать реквиемом, гимном величия павших и непобежденных) – единство человека с общим замыслом Творца.
Отрывок из романа «По ком звонит колокол» (глава двадцать семь)
Капитан лежал на склоне лицом вниз. Левая рука подогнулась под тело. Правая, с револьвером, была выброшена вперед. Снизу со всех сторон стреляли по вершине холма.
Скорчившись за валуном, думая о том, как ему сейчас придется перебегать открытое пространство под огнем, лейтенант Беррендо услышал низкий сиплый голос Глухого, несшийся сверху.
На вершине холма Глухой, припав к своему пулемету, смеялся так, что вся грудь у него болела, так, что ему казалось, голова у него вот-вот расколется пополам.
Он еще и второго офицера постарается уложить, пусть только тот вылезет из-за валуна. Рано или поздно ему придется оттуда вылезть. Глухой знал, что командовать из-за валуна офицер не сможет, и ждал верного случая уложить его.
И тут остальные, кто был на вершине, услышали шум приближающихся самолетов.
Фото Steve Johnson
В эту самую минуту лейтенант Беррендо выскочил из-за валуна и, пригнув голову, быстро перебирая ногами, помчался по склону наискосок вниз, туда, где под прикрытием скал был установлен пулемет.
Эль Сордо, занятый самолетами, не видел, как он побежал.
Самолеты все приближались. Они летели эшелонированным строем и с каждой секундой становились больше, а шум их все нарастал.
Он все время не спускал с них глаз.
— Игнасио, подержи мне треногу.
Лежа на животе, подняв только голову, чтобы следить за приближением самолетов, Игнасио собрал все три ножки вместе и попытался придать устойчивость пулемету.
Фото Steve Johnson
Он помнил только: в час наш смертный. Аминь. В час наш смертный. Аминь. В час наш. Аминь. Остальные все стреляли. Ныне и в час наш смертный. Аминь.
Потом, за грохотом пулемета, послышался свист, от которого воздух рассекло надвое, и в красно-черном реве земля под ним закачалась, а потом вздыбилась и ударила его в лицо, а потом комья глины и каменные обломки посыпались со всех сторон, и Игнасио лежал на нем, и пулемет лежал на нем. Но он не был мертв, потому что свист послышался опять, и земля опять закачалась от рева. Потом свист послышался еще раз, и земля ушла из-под его тела, и одна сторона холма взлетела на воздух, а потом медленно стала падать и накрыла их.
Три раза самолеты возвращались и бомбили вершину холма, но никто на вершине уже не знал этого. Потом они обстреляли вершину из пулеметов и улетели. Когда они — в последний раз пикировали на холм, головной самолет сделал поворот через крыло, и оба других сделали то же, и, перестроившись клином, все три самолета скрылись в небе по направлению к Сеговии.
Фото Steve Johnson
Лейтенант Беррендо стоял на вершине и глядел вниз, на склон, усеянный телами своих, потом поднял глаза и посмотрел вдаль, туда, где они скакали за Глухим, прежде чем тот укрылся на этом холме. Он отметил в своей памяти всю картину боя и потом приказал привести наверх лошадей убитых кавалеристов и тела привязать поперек седла так, чтобы можно было доставить их в Ла-Гранху.
Потом он пошел к телу лейтенанта, убитого при первой попытке атаки. Он посмотрел на него, но не притронулся.
Que cosa mas mala es la guerra, сказал он себе, что означало: какая нехорошая вещь война. Потом он снова осенил себя крестом и, спускаясь с холма, прочитал по дороге пять «Отче наш» и пять «Богородиц» за упокой души убитого товарища. Присутствовать при выполнении своего приказа он не захотел.
По ком звонит колокол
«По ком звонит колокол» – один из лучших романов Эрнеста Хемингуэя. Эта книга о Гражданской войне в Испании. Эта книга о Войне, какая она есть на самом деле – грязная, кровавая, бесчеловечная… Эта книга о любви, мужестве, самопожертвовании, нравственном долге и выборе, ценности каждой человеческой жизни как части единого целого, ибо «никогда не посылай узнать, по ком звонит колокол, он звонит и по тебе»… В СССР роман издавался с серьезными сокращениями и искажениями из-за вмешательства идеологической цензуры и теперь публикуется в полном объеме.
Оглавление
Приведённый ознакомительный фрагмент книги По ком звонит колокол предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Пройдя сквозь густой лес, они вышли к небольшой чашеобразной долине, и впереди он увидел место, где, должно быть, располагался лагерь, — под огибающей полукругом дальний край долины скалой, которая виднелась сквозь деревья.
Да, это был лагерь, причем отлично расположенный. Его нельзя было обнаружить, пока не подойдешь близко; Роберт Джордан отметил, что и с воздуха его разглядеть невозможно. Сверху ничего не будет видно. Замаскирован не хуже медвежьей берлоги. Надеюсь, охраняется получше. По мере того как они подходили ближе, он внимательно разглядывал лагерь.
В теле скалы имелась большая пещера, рядом со входом в нее, привалившись к камню спиной и вытянув ноги, сидел человек, его карабин стоял рядом, прислоненный к скале. Человек ножом обстругивал палку; когда они приблизились, он посмотрел на них, потом вернулся к своему занятию.
— Старик и минёр, — ответил Пабло, ставя мешок у зева пещеры. Ансельмо тоже опустил мешок на землю, а Роберт Джордан снял с плеча карабин и прислонил к скале.
— Не ставь так близко к пещере, — сказал строгавший палку мужчина, у которого были голубые глаза на смуглом привлекательном цыганском лице цвета прокопченной кожи, имевшем ленивое выражение. — Там огонь горит.
— Встань и переставь сам, — сказал Пабло. — Вон туда, к дереву.
Цыган не двинулся с места, лишь ругнулся и лениво добавил:
— Да оставляй где хочешь. Взлетишь на воздух — сразу от всех болезней избавишься.
— Что мастеришь? — спросил Роберт Джордан, усаживаясь рядом с цыганом. Тот показал ему: это был капкан, формой напоминавший цифру четыре; палка, которую он обстругивал, должна была стать его перекладиной.
— На лис, — сказал он. — Бревно падает сверху и перебивает хребет — лисе конец. — Он ухмыльнулся, взглянув на Джордана. — Вот так, видишь? — Цыган жестами показал, как захлопывается капкан и обрушивается бревно, потом покачал головой, просунул ладонь внутрь, как бы доставая добычу, и, раскинув руки, изобразил лису с перебитой спиной. — Просто и надежно, — объяснил он.
— Да кроликов он ловит, — сказал Ансельмо. — Он же цыган. Поймает кролика — скажет, что поймал лисицу. А если бы поймал лисицу, сказал бы, что поймал слона.
— А если бы я поймал слона? — спросил цыган, снова обнажив в улыбке белоснежные зубы, и подмигнул Роберту Джордану.
— Тогда сказал бы, что поймал танк, — ответил Ансельмо.
— Поймаю и танк, — пообещал цыган. — Обязательно поймаю. И можешь называть его, как тебе нравится.
— Цыгане много болтают и мало убивают, — поддразнил его Ансельмо.
Цыган опять подмигнул Роберту Джордану и продолжил строгать. Пабло ушел в пещеру. Роберт Джордан надеялся, что за едой. Он сидел на земле рядом с цыганом, и пробивавшиеся сквозь верхушки деревьев солнечные лучи приятно грели его вытянутые ноги. Он почуял запах еды — оливкового масла, лука и жарящегося мяса, — донесшийся из пещеры, и от голода у него засосало в животе.
— Можно и на танк поохотиться, — сказал он цыгану. — Это не так уж трудно.
— Вот с этим? — Цыган указал на мешки.
— Да, — ответил Роберт Джордан. — Я тебя научу. Устроишь ловушку. Это не сложно.
— Конечно, — сказал Роберт Джордан. — Почему бы нет?
— Эй, — крикнул цыган Ансельмо. — Перенеси-ка эти мешки в надежное место. Вещь ценная.
Ансельмо что-то сердито проворчал и сказал, обращаясь к Роберту Джордану:
Роберт Джордан встал, отволок мешки от входа в пещеру и прислонил к дереву с противоположных сторон. Он знал, что в них, и старался, чтобы они никогда не соприкасались.
— Принеси и мне кружку, — крикнул цыган вслед Ансельмо.
— У вас есть вино? — спросил Роберт Джордан, снова усаживаясь рядом с цыганом.
— Вино? А как же! Целый бурдюк. Ну, по крайней мере полбурдюка.
— Что душе угодно, парень, — ответил цыган. — Мы питаемся, как генералы.
— А что делают цыгане на войне? — поинтересовался Роберт Джордан.
— Самая лучшая, — сказал цыган. — Как тебя звать?
— Рафаэль. А насчет танка это ты серьезно?
— Конечно. А что такого?
Ансельмо вышел из пещеры с глубокой каменной миской, доверху наполненной красным вином, на пальцах у него висели три кружки.
— Ты только глянь, — сказал он, — у них и кружки есть, и много чего еще.
Следом за ним появился Пабло.
— Еда скоро будет, — сказал он. — У тебя курево есть?
Роберт Джордан пошел к мешкам, развязал один из них, нащупал внутренний карман и достал из него плоскую коробку русских папирос — из тех, что получил в штабе Гольца. Разрезав ногтем большого пальца края коробки с трех сторон, он откинул крышку и протянул коробку Пабло, который зачерпнул сразу полдюжины папирос. Отделив одну своей огромной лапой, он поднял ее и стал рассматривать на свет. Это были длинные тонкие папиросы с пустым мундштуком из плотной бумаги.
— Много воздуха, мало табака, — сказал он. — Я их знаю. У того, с чудны́м именем, тоже были такие.
— У Кашкина, — напомнил Роберт Джордан, предлагая папиросы Ансельмо и цыгану. Те взяли по одной.
— Берите больше, — сказал он, и они взяли еще по одной. Он сам дал каждому еще по четыре, и они, зажав их в кулаке, одновременно вскинули руки в знак благодарности, словно бы салютуя папиросами, как шпагами.
— Да уж, — сказал Пабло. — Чудно́е было имя.
— Ну, давайте выпьем. — Ансельмо зачерпнул из миски и протянул полную кружку Роберту Джордану, потом наполнил кружки себе и цыгану.
— А мне что, не полагается? — спросил Пабло. Все сидели теперь у входа в пещеру.
Ансельмо отдал ему свою кружку и пошел в пещеру за еще одной. Вернувшись, он зачерпнул ею из миски доверху, и они чокнулись.
Вино оказалось хорошим, немного отдавало смолой от бурдюка, но на вкус превосходным, легким и освежающим. Роберт Джордан пил медленно, ощущая, как по усталому телу разливается тепло.
— Еда скоро будет готова, — сказал Пабло. — А этот иностранец с чудны́м именем, как он умер?
— Он был ранен и не хотел попасть в плен.
— Я их не знаю, — солгал Роберт Джордан. Подробности были ему хорошо известны, но он считал, что это неподходящая сейчас тема для разговора.
— Он заставил нас пообещать, что мы пристрелим его, если его ранят во время задания и он не сможет идти, — сказал Пабло. — Очень чудно́ он говорил. — Должно быть, ему уже тогда это не давало покоя, подумал Роберт Джордан. Бедняга Кашкин. — Он не признавал самоубийства, сам мне это сказал. И очень боялся пыток.
— Это он тоже сам тебе сказал? — спросил Роберт Джордан.
— Да, — подтвердил цыган. — Он всем нам это говорил.
— Ты тоже участвовал в подрыве поезда?
— Да. Мы все там были.
— Очень чудно́ он говорил, — повторил Пабло. — Но был очень храбрым.
Бедный старина Кашкин, снова подумал Роберт Джордан. Наверное, он принес здесь больше вреда, чем пользы. Жаль, я не знал, что он так давно страдает этими страхами. Надо было отстранить его тогда. Нельзя идти на задание с людьми, у которых подобные мысли в голове. Такие разговоры недопустимы. Даже если эти люди выполняют задание, они приносят больше вреда, чем пользы, своими разговорами.
— Он был немного странным, — сказал Роберт Джордан. — Думаю, даже чуточку чокнутым.
— Но взрывы устраивал здорово, — сказал цыган. — И был очень храбрым.
— Но чокнутым, — повторил Роберт Джордан. — В такой работе, как наша, нужно иметь ясную голову и быть исключительно хладнокровным. Такие разговоры только мешают.
— А сам ты как? — спросил Пабло. — Если тебя ранят там, на мосту, ты не побоишься остаться один?
— Слушай, — ответил Роберт Джордан, наклоняясь и зачерпывая кружкой еще вина. — Слушай меня внимательно. Если когда-нибудь у меня появится необходимость кого-либо о чем-либо попросить, я сделаю это в тот момент, когда эта необходимость возникнет.
— Точно, — одобрил цыган. — Так и должен говорить правильный парень. А, вот и еда.
— Ты же уже ел, — напомнил Пабло.
— И могу съесть еще вдвое больше, — ответил цыган. — А ты посмотри, кто несет еду.
Пригнувшись, чтобы не удариться головой, из пещеры с огромной чугунной сковородой вышла девушка, и, увидев ее лицо, обращенное к нему вполоборота, Роберт Джордан сразу заметил в нем бросавшуюся в глаза странность.
Девушка улыбнулась и сказала:
Стараясь не смотреть в упор, но и не отводя взгляда, Роберт Джордан ответил:
Она поставила сковороду перед ним, и он отметил, что у нее красивые загорелые руки. Теперь она смотрела прямо на него и улыбалась. Зубы на загорелом лице сверкали белизной, карие глаза и смуглая кожа одинаково отливали золотом. У нее были высокие скулы, веселый взгляд и ровные пухлые губы. Золотисто-каштановые волосы цветом напоминали выжженное солнцем поле и были острижены так коротко, что покрывали голову наподобие бобрового меха. Продолжая улыбаться и не отводя взгляда от Роберта Джордана, она провела по голове загорелой рукой, пытаясь пригладить волосы, но те снова сразу же встали торчком. Красивое лицо, подумал Роберт Джордан. Была бы и вовсе красавицей, если бы не обкорнала волосы.
— Вот так я их и причесываю, — сказала она Роберту Джордану и рассмеялась. — Ну, давай, ешь. Нечего таращиться на меня. Это меня так в Вальядолиде постригли. Теперь-то уж отросли немного.
Она села напротив и снова посмотрела на него, он ответил ей таким же прямым взглядом, и она, обхватив колени руками, рассмеялась. Из-под брючных обшлагов выглядывали продолговатые чистые ступни, руки покоились на коленях, под серой блузкой угадывалась маленькая высокая грудь. При каждом взгляде на нее у Роберта Джордана перехватывало горло.
— Тарелок нет, — сказал Ансельмо. — И ножи доставайте свои.
Четыре вилки девушка еще раньше прислонила к краям сковороды зубцами вниз.
Опорожнив полкружки, но все еще чувствуя ком в горле, Роберт Джордан обратился к ней.
— Как тебя зовут? — спросил он. Услышав хрипотцу в его голосе, Пабло бросил на него быстрый взгляд, потом встал и отошел в сторону.
— Роберто. Ты давно в горах?
Она снова, на этот раз смущенно, пригладила свои густые короткие волосы, по которым, словно по полю пшеницы на склоне холма на ветру, пробежала мелкая зыбь.
— Это я нашел ее в скалах, где она пряталась, — сказал цыган. — Когда мы уже отходили. Господи, видел бы ты, какое это было пугало. Мы забрали ее с собой, но по дороге несколько раз хотели бросить.
— А еще один, тот, что был с ними, блондин? — спросила Мария. — Иностранец. Где он теперь?
— Умер, — ответил Роберт Джордан. — В апреле.
— В апреле? Но поезд же и взорвали в апреле.
— Да. Он умер через десять дней после этого.
— Бедный, — сказала она. — Он был очень храбрым. А ты занимаешься тем же самым?
— Ты уже взрывал поезда?
— В Эстремадуре, — ответил он. — До сих пор я был в Эстремадуре. Там для нас работы хватает. В Эстремадуре действует много таких, как я.
— А почему ты теперь здесь, в этих горах?
— Меня прислали на замену тому блондину. К тому же я знаю эти места еще по довоенным временам.
— Не то чтобы очень. Но я быстро осваиваюсь. Кроме того, у меня есть карта и отличный проводник.
— Старик, — кивнула она. — Да, старик очень хороший.
— Спасибо, — поблагодарил ее Ансельмо, и Роберт Джордан только теперь осознал, что они с девушкой не одни, осознал он также и то, что ему трудно смотреть на нее, потому что от этого у него сильно меняется голос. Это было нарушением второго из двух правил, которые следует соблюдать, если хочешь поладить с людьми, говорящими по-испански: угощать мужчин табаком и не проявлять внимания к их женщинам, но он вдруг понял, что ему это все равно. Существовало столько всего, что ему было все равно, так почему заботиться именно об этом?
— У тебя очень красивое лицо, — сказал он Марии. — Хотел бы я посмотреть на тебя до того, как тебе остригли волосы.
— Они отрастут, — ответила она. — Через полгода снова станут длинными.
— Видел бы ты ее тогда, после поезда. Она была такой уродиной, что тебе тошно бы стало.
— Ты чья женщина? — спросил Роберт Джордан, стараясь держать себя в руках. — Пабло?
Она взглянула на него и расхохоталась, а потом хлопнула по коленке.
— Пабло? Ты видел Пабло?
— Тогда Рафаэля? Рафаэля я видел.
— Она ничья, — сказал цыган. — Она вообще странная. Ничья. Но готовит хорошо.
— Так ты действительно ничья? — спросил Роберт Джордан.
— Ничья. Совершенно ничья. Ни в шутку, ни всерьез. И не твоя тоже.
— Нет? — переспросил Роберт Джордан, чувствуя, как комок снова подкатывает к горлу. — Это хорошо. Потому что у меня нет времени на женщин. Это правда.
— Даже пятнадцати минут? — поддразнил его цыган. — Всего четверти часа?
Роберт Джордан не ответил. Он смотрел на девушку, Марию, и боялся заговорить, чтобы не выдать себя.
Мария посмотрела на него, рассмеялась и вдруг покраснела, но глаз не отвела.
— Ты краснеешь, — сказал Роберт Джордан. — Ты часто краснеешь?
— Но сейчас же покраснела.
— Тогда я лучше пойду в пещеру.
— Нет, — сказала она без улыбки. — Теперь я пойду в пещеру.
Она взяла пустую сковороду и собрала вилки, двигаясь неуклюже, как жеребенок, но в то же время с особой грацией молодого животного.
— Кружки еще нужны? — спросила она.
Роберт Джордан продолжал смотреть на нее, и она снова покраснела.
— Не заставляй меня краснеть, — сказала она. — Мне это не нравится.
— Оставь кружки, — сказал цыган. — На вот. — Он зачерпнул из каменной миски полную кружку вина и протянул Роберту Джордану, который смотрел, как девушка, втянув голову в плечи, идет к пещере с тяжелой сковородой в руках.
— Спасибо, — сказал Роберт Джордан. Теперь, когда она ушла, его голос снова звучал обычно. — Это последняя. Уже хватит.
— Надо прикончить миску, — ответил цыган. — Там еще полбурдюка осталось. Мы одну лошадь под завязку вином навьючили.
— Это была последняя вылазка Пабло, — добавил Ансельмо. — С тех пор он больше ничего не сделал.
— Сколько вас всего? — спросил Роберт Джордан.
— Семеро и еще две женщины.
— Да, еще mujer [10] Пабло.
— В пещере. Девчонка-то стряпает так себе. Я ее похвалил, только чтобы сделать приятное. Но вообще-то она в основном помогает mujer Пабло.
— Ну и какая она, эта mujer Пабло?
— Дикая, — ухмыльнулся цыган. — Настоящая дикарка. Если тебе Пабло кажется уродом, посмотри на его жену. Но храбрая. В сто раз храбрее Пабло. Только очень страшная.
— Пабло поначалу тоже был храбрым, — сказал Ансельмо. — Тогда с ним шутки были плохи.
— Наверное, из-за того, что сам столько народу сгубил вначале, — философски заметил цыган. — Больше, чем бубонная чума.
— И еще из-за богатства, — добавил Ансельмо. — К тому же он слишком много пьет. Ему теперь хочется одного — уйти на покой этаким матадором, matador de toros. Но уйти он не может.
— Если он уйдет на ту сторону, у него отберут лошадей и отправят в армию, — пояснил цыган. — По мне, так в армии служить ничуть не лучше, я не рвусь.
— Потому там и нет ни одного цыгана, — сказал Ансельмо.
— А что им там делать? — спросил цыган. — Кому охота служить в армии? Мы что, делаем революцию, чтобы служить в армии? Драться — это я всегда готов, а в армии служить — нет уж, спасибо.
— А где сейчас остальные? — спросил Роберт Джордан. После вина он чувствовал себя довольным, сонным и лежал, навзничь растянувшись на мягкой хвойной подстилке и сквозь верхушки деревьев наблюдая, как над горами в высоком испанском небе плывут маленькие облака.
— Двое спят в пещере, — ответил цыган. — Двое стоят на карауле там, вверху; у нас там пулемет. Один — на нижнем посту. Спят все, наверное.
Роберт Джордан перекатился на бок.
— Да какое-то необычное у него название, — ответил цыган. — Вылетело сейчас из головы. Автоматический.
Должно быть, ручной пулемет, подумал Роберт Джордан.
— Сколько он весит? — спросил он.
— Один человек унесет, но тяжело будет. У него три складные ножки. Мы его взяли во время последней серьезной вылазки. Той, что была перед вином.
— А патронов к нему у вас сколько?
— Считать не пересчитать, — ответил цыган. — Целый ящик. Неподъемный.
Похоже, с полтысячи, подумал Роберт Джордан.
— А заряжается он как — дисками или лентами?
— Жестянками такими, которые насаживаются сверху.
Черт, ручной пулемет Льюиса, догадался Роберт Джордан.
— Ты что-нибудь понимаешь в пулеметах? — спросил он старика.
— Nada, — ответил тот. — Ничего.
— А ты? — обратился он к цыгану.
— Они строчат с огромной скоростью и раскаляются так, что руки сжечь можно, — с гордостью поведал цыган.
— Ну, это каждый дурак знает, — презрительно отозвался Ансельмо.
— Может, и так, — сказал цыган, — но он спросил, что я знаю про máquina, я ответил. — И добавил: — А еще, в отличие от обычного ружья, он стреляет сам, пока держишь палец на спуске.
— Что ты сказал? — переспросил Ансельмо.
— Да так, ничего, — ответил Роберт Джордан. — Просто с будущим парой слов по-английски перекинулся.
— Чудеса да и только, — сказал цыган, — разговаривать с будущим на Ingles. Может, ты еще и по руке гадать умеешь?
— Нет, — ответил Роберт Джордан и зачерпнул еще кружку вина. — А вот если ты умеешь, я бы не прочь, чтобы ты погадал мне по руке и сказал, что со мной будет в ближайшие три дня.
— Mujer Пабло гадает по руке, — сказал цыган. — Но она такая злющая и такая дикая, что не знаю, согласится ли.
Роберт Джордан сел и отпил вина.
— Ну, пора, видно, познакомиться с этой mujer, — сказал он. — Если она такая страшная, как ты говоришь, лучше сразу с этим покончить.
— Я к ней не пойду, — заявил Рафаэль. — Она меня терпеть не может.
— Какая несправедливость, — поддел его Ансельмо.
— И вообще не любит цыган.
— Да не может быть! — опять съязвил Ансельмо.
— В ней самой есть цыганская кровь, — сказал Рафаэль. — Так что она знает, о чем говорит. — Он ухмыльнулся. — Но язык у нее — настоящее жало, скажет чего — как хлыстом стеганет. С любого шкуру спустит. И на ремни порвет. Страшная ведьма.
— Как же она ладит с девушкой, с Марией? — спросил Роберт Джордан.
— Неплохо. Та ей нравится. Но не дай бог кому-нибудь всерьез приблизиться к ней… — Он покачал головой и цокнул языком.
— Она очень хорошо относится к девушке, — сказал Ансельмо. — Заботится о ней.
— Нелегко, видать, пришлось с этим поездом, — сказал Ансельмо. — Меня с ними не было, я ходил за линию фронта, — объяснил он Роберту Джордану. — Там были отряды Пабло, Эль Сордо [12] — его ты сегодня вечером увидишь — и еще два, тоже со здешних гор.
— В придачу к тому светловолосому с чудны́м именем, — добавил цыган.
— Да, досталось вам, — сказал Ансельмо. — Потрепали вам нервы.
— Это было единственное, что мы сделали хорошего, — произнес низкий голос. — А чем ты теперь занимаешься, грязный ленивый забулдыга, мерзкое отродье непотребной цыганской шлюхи? Чем ты занят?
Роберт Джордан увидел женщину лет пятидесяти, ростом не ниже Пабло, чуть ли не одинаковую что вширь, что в рост, в черной домотканой юбке и кофте, с мощными ногами в толстых шерстяных носках и черных чувяках на веревочной подошве, с коричневым лицом — идеальная модель для гранитного монумента. У нее были большие, но отнюдь не уродливые руки; густые курчавые черные волосы стянуты в узел на затылке.
— Ну, отвечай, — сказала она, обращаясь к цыгану и игнорируя остальных.
— Разговариваю с этими товарищами. Вот этот — подрывник. Его к нам прислали.
— Это мне известно, — сказала жена Пабло. — А ну, проваливай отсюда и смени Андреса на верхнем посту.
— Me voy, иду, — сказал цыган и повернулся к Роберту Джордану: — Увидимся за ужином.
— И не думай, — сказала ему вслед женщина. — Ты, по моим подсчетам, уже три раза сегодня ел. Иди и пришли ко мне Андреса.
— Hola, — приветствовала она Роберта Джордана, протягивая руку и улыбаясь. — Как поживаешь? Как дела у Республики?
— Все хорошо и у меня, и у Республики, — сказал он, отвечая на ее крепкое рукопожатие.
— Нет, — ответил Роберт Джордан, сразу же почувствовав к ней доверие. — Мост.
— Позже. Мост — это сейчас очень важно.
— Девушка сказала мне, что твой товарищ, который был с нами на подрыве поезда, умер.
— Ну, тем лучше, — сказала жена Пабло. — Давайте взорвем тут все мосты и уйдем. Меня уже тошнит от этого места. Слишком много народу тут скопилось. Ничего хорошего из этого не выйдет. Запахло гнилью, а это опасно.
Она заметила Пабло за деревьями.
— Borracho! — крикнула она ему. — Пьяница поганый! — И, повернувшись к Роберту Джордану, весело добавила: — Наверняка прихватил с собой кожаную флягу, чтобы втихаря выпить в лесу. Он все время пьет. Эта жизнь его сгубила. Молодой человек, я очень рада, что ты пришел. — Она похлопала его по спине. — А ты сильнее, чем кажешься на вид, — сказала, проведя ладонью по его руке и нащупав крепкие бицепсы под фланелевым рукавом. — Это хорошо. Я очень рада, что ты пришел.
— Мы поладим, — сказала она. — Выпей вина.
— Да мы уже выпили, — ответил Роберт Джордан. — А ты не выпьешь?
— Я до ужина не пью, — ответила она. — У меня от этого изжога бывает. — Она снова увидела Пабло и крикнула: — Borracho! Пьяница! — Потом опять повернулась к Роберту Джордану: — Он был очень хорошим человеком. А теперь весь вышел. Еще что хочу тебе сказать: будь подобрее и поаккуратней с девушкой. С Марией. Ей много пришлось пережить. Понимаешь?
— Да. А почему ты меня предупреждаешь?
— А я видела, какой она вернулась после разговора с тобой. И видела, как она наблюдала за тобой, прежде чем выйти из пещеры.
— Я немного с ней пошутил.
— Она была очень плоха, — сказала жена Пабло. — Теперь лучше, но надо увезти ее отсюда.
— Наверняка, когда все здесь закончится, Ансельмо сможет ее переправить на ту сторону.
— Вы с Ансельмо вместе можете взять ее с собой, когда дело будет сделано.
Роберт Джордан почувствовал, как у него снова стиснуло горло, и чуть осипшим голосом ответил:
Жена Пабло взглянула на него и покачала головой:
— Ай-ай. Неужели все мужчины одинаковы?
— Я ничего такого не сказал. Просто она красивая, ты же знаешь.
— Нет, она не красивая. Но станет красивой, ты это хотел сказать. Мужчины! Позор нам, женщинам, что мы вас производим на свет. Нет, серьезно: неужели у Республики нет домов, где бы заботились о таких, как она?
— Есть, — ответил Роберт Джордан. — На побережье под Валенсией. И в других местах. Там с ней будут хорошо обращаться, и она сможет работать с детьми. С детьми, эвакуированными из деревень. Что делать, ее научат.
— Вот это то, что нужно, — обрадовалась жена Пабло. — А то Пабло уже сохнет по ней. И это его тоже губит. Как увидит ее — сам не свой делается. Лучше бы уж она поскорей отсюда ушла.
— Мы сможем забрать ее, как только сделаем дело.
— А пока ты будешь осторожен, да? Я ведь могу тебе доверять? Вот говорю с тобой, и мне кажется, что я тебя давно уже знаю.
— Так бывает, когда люди хорошо понимают друг друга, — сказал Роберт Джордан.
— Присядь. Я не прошу у тебя никаких обещаний, потому что чему быть, того не миновать. Но если ты не заберешь ее отсюда, тогда дай мне слово.
— Почему именно в этом случае?
— Потому что я не хочу, чтобы она здесь с ума сходила, когда ты уйдешь. Я уже видела ее в таком состоянии и больше не хочу, у меня и других забот хватает.
— Покончим с мостом — заберем, — сказал Роберт Джордан. — Если только останемся живы, обязательно заберем.
— Мне не нравится, как ты говоришь. Такие речи удачи не приносят.
— Я говорю так только для того, чтобы мое обещание не оказалось пустым, — сказал Роберт Джордан. — А вообще я не из тех, кто всегда ждет худшего.
— Дай-ка мне свою руку, — сказала женщина.
Роберт Джордан протянул ей ладонь, она взяла ее своими крупными руками, потерла большим пальцем, внимательно вгляделась в нее, потом отпустила и встала. Он тоже встал, и она посмотрела на него без улыбки.
— Что ты там увидела? — спросил он. — Не бойся меня напугать, я все равно в это не верю.
— Ничего, — ответила она. — Ничего я там не увидела.
— Нет, что-то увидела. Мне просто любопытно. Я в такие вещи все равно не верю.
— А во что ты веришь?
— Много во что, но не в это.
— В свою работу, например.
— Скажи мне, что еще ты увидела?
— Нет. Я сказал, что это очень важно.
— Но может оказаться и трудно?
— Да. А теперь я собираюсь пойти посмотреть на него. Сколько у вас тут людей?
— Сто́ящих — пятеро. От цыгана никакого проку, хоть человек он неплохой. Сердце у него доброе. На Пабло больше нельзя положиться.
— А сколько сто́ящих у Глухого?
— Человек восемь. Узнаем сегодня вечером. Он придет сюда. Глухой — человек очень толковый. И у него тоже есть динамит. Правда, немного. Поговоришь с ним сам.
— Ты за ним посылала?
— Нет, он каждый вечер приходит. Мы же соседи. Он — друг, не только товарищ.
— И что ты о нем думаешь?
— Он очень хороший человек. И очень толковый. В деле с поездом показал себя с самой лучшей стороны.
— А как насчет других отрядов?
— Если вовремя предупредить, в них можно набрать с полсотни относительно надежных бойцов.
— В зависимости от того, насколько опасной будет ситуация.
— А сколько имеется патронов на каждую винтовку?
— Может, десятка по два. Смотря сколько они прихватят на дело. Если, конечно, вообще придут. Ты ж понимаешь, что от взрыва моста — ни денег, ни добычи, а опасность, хоть ты и не говоришь о ней, очень велика, и после, должно быть, многим придется уйти с этих гор. Так что многие будут против подрыва моста.
— Поэтому лучше без надобности об этом не распространяться.
— Ну, в таком случае вечером, после того как ты осмотришь мост, поговорим об этом с Глухим.
— Я пойду с Ансельмо.
— Тогда разбуди его. Карабин нужен?
— Спасибо. Было бы неплохо, но я им все равно не воспользуюсь. Я иду осматривать, а не поднимать шум. Спасибо за то, что ты мне рассказала. Мне очень понравился твой разговор.
— Я стараюсь говорить начистоту.
— Тогда скажи, что ты увидела на моей руке.
— Нет. — Она решительно тряхнула головой. — Я ничего не увидела. Иди на мост. А я пригляжу за твоим снаряжением.
— Прикрой его, и чтобы никто к нему не прикасался. Пусть лучше остается здесь, а не в пещере.
— Оно будет прикрыто, и никто до него не дотронется, — заверила жена Пабло. — Иди на свой мост.
— Ансельмо, — позвал Роберт Джордан, трогая за плечо старика, который спал, подложив руки под голову.