что нужно лондону то рано для москвы
Послание цензору (Пушкин А.С.)
Стихотворение «Послание цензору» [ i ] (1822 г.) русского поэта Пушкина Александра Сергеевича (1799 – 1837).
Послание цензору
Угрюмый сторож муз, гонитель давний мой,
Сегодня рассуждать задумал я с тобой.
Не бойся: не хочу, прельщенный мыслью ложной,
Цензуру поносить хулой неосторожной;
Что нужно Лондону, то рано для Москвы.
У нас писатели, я знаю, каковы;
Их мыслей не теснит цензурная расправа,
И чистая душа перед тобою права.
Во-первых, искренне я признаюсь тебе,
Нередко о твоей жалею я судьбе:
Людской бессмыслицы присяжный толкователь,
Хвостова, Буниной единственный читатель,
Ты вечно разбирать обязан за грехи
То прозу глупую, то глупые стихи.
Российских авторов нелегкое встревожит:
Кто английский роман с французского преложит,
Тот оду сочинит, потея да кряхтя,
Другой трагедию напишет нам шутя —
До них нам дела нет; а ты читай, бесися,
Зевай, сто раз засни — а после подпишися.
Так, цензор мученик; порой захочет он
Ум чтеньем освежить; Руссо, Вольтер, Бюффон,
Державин, Карамзин манят его желанье,
А должен посвятить бесплодное вниманье
На бредни новые какого-то враля,
Которому досуг петь рощи да поля,
Да, связь утратя в них, ищи ее сначала
Или вымарывай из тощего журнала
Насмешки грубые и площадную брань,
Учтивых остряков затейливую дань.
Но цензор гражданин, и сан его священный:
Он должен ум иметь прямой и просвещенный;
Он сердцем почитать привык алтарь и трон;
Но мнений не теснит и разум терпит он.
Блюститель тишины, приличия и нравов,
Не преступает сам начертанных уставов,
Закону преданный, отечество любя,
Принять ответственность умеет на себя;
Полезной Истине пути не заграждает,
Живой поэзии резвиться не мешает.
Он друг писателю, пред знатью не труслив,
Благоразумен, тверд, свободен, справедлив.
А ты, глупец и трус, что делаешь ты с нами?
Где должно б умствовать, ты хлопаешь глазами;
Не понимая нас, мараешь и дерешь;
Ты черным белое по прихоти зовешь:
Сатиру пасквилем, поэзию развратом,
Глас правды мятежом, Куницына Маратом.
Решил, а там поди, хоть на тебя проси.
Скажи: не стыдно ли, что на святой Руси,
Благодаря тебя, не видим книг доселе?
И если говорить задумают о деле,
То, славу русскую и здравый ум любя,
Сам государь велит печатать без тебя.
Остались нам стихи: поэмы, триолеты.
Баллады, басенки, элегии, куплеты,
Досугов и любви невинные мечты,
Воображения минутные цветы.
О варвар! кто из нас, владельцев русской лиры,
Не проклинал твоей губительной секиры?
Докучным евнухом ты бродишь между муз;
Ни чувства пылкие, ни блеск ума, ни вкус,
Ни слог певца Пиров, столь чистый, благородный,—
Ничто не трогает души твоей холодной.
На всё кидаешь ты косой, неверный взгляд.
Оставь, пожалуй, труд, нимало не похвальный:
Парнас не монастырь и не гарем печальный,
И, право, никогда искусный коновал
Излишней пылкости Пегаса не лишал.
Чего боишься ты? поверь мне, чьи забавы —
Осмеивать Закон, правительство иль нравы,
Тот не подвергнется взысканью твоему;
Тот не знаком тебе, мы знаем почему —
И рукопись его, не погибая в Лете,
Без подписи твоей разгуливает в свете.
Барков шутливых од тебе не посылал,
Радищев, рабства враг, цензуры избежал,
И Пушкина стихи в печати не бывали;
Что нужды? их и так иные прочитали.
Но ты свое несешь, и в наш премудрый век
Едва ли Шаликов не вредный человек.
Зачем себя и нас терзаешь без причины?
Скажи, читал ли ты Наказ Екатерины?
Прочти, пойми его; увидишь ясно в нем
Свой долг, свои права, пойдешь иным путем.
В глазах монархини сатирик превосходный
Невежество казнил в комедии народной,
Хоть в узкой голове придворного глупца
Кутейкин и Христос два равные лица.
Державин, бич вельмож, при звуке грозной лиры
Их горделивые разоблачал кумиры;
Хемницер Истину с улыбкой говорил,
Наперсник Душеньки двусмысленно шутил,
Киприду иногда являл без покрывала —
И никому из них цензура не мешала.
Ты что-то хмуришься; признайся, в наши дни
С тобой не так легко б разделались они?
Кто ж в этом виноват? перед тобой зерцало:
Дней Александровых прекрасное начало.
Проведай, что в те дни произвела печать.
На поприще ума нельзя нам отступать.
Старинной глупости мы праведно стыдимся,
Ужели к тем годам мы снова обратимся,
Когда никто не смел Отечество назвать
И в рабстве ползали и люди и печать?
Нет, нет! оно прошло, губительное время,
Когда Невежества несла Россия бремя.
Где славный Карамзин снискал себе венец,
Там цензором уже не может быть глупец.
Исправься ж: будь умней и примирися с нами.
«Всё правда,— скажешь ты,— не стану спорить с вами:
Но можно ль цензору по совести судить?
Я должен то того, то этого щадить.
Конечно, вам смешно — а я нередко плачу,
Читаю да крещусь, мараю наудачу —
На всё есть мода, вкус; бывало, например,
У нас в большой чести Бентам, Руссо, Вольтер,
А нынче и Милот попался в наши сети.
Я бедный человек; к тому ж жена и дети. »
Жена и дети, друг, поверь — большое зло:
От них всё скверное у нас произошло.
Но делать нечего; так если невозможно
Тебе скорей домой убраться осторожно
И службою своей ты нужен для царя,
Хоть умного себе возьми секретаря.
Примечания
↑ При жизни Пушкина не печаталось, но получило распространение в списках. Написано в конце 1822 г. Послание направлено против цензора А. С. Бирукова, деятельность которого Пушкин называл «самовластной расправой трусливого дурака». В черновой рукописи к стиху «Что нужно Лондону, то рано для Москвы» имеется вариант:
Потребности ума не всюду таковы:
Сегодня разреши свободу нам тисненья,
Что завтра выдет в свет: Баркова сочиненья.
Хвостов — Дмитрий Иванович.
Бунина А. П.— поэтеса из круга «Беседы» Шишкова, обычный предмет насмешек.
Куницын — лицейский профессор, автор курса «Естественного права». Эта книга была запрещена в 1821 г.
«Сам государь велит печатать без тебя».— «История государства Российского» Карамзина печаталась без цензуры.
Певец «Пиров» — Баратынский.
«И Пушкина стихи» — «Опасный сосед» В. Л. Пушкина.
Сатирик превосходный — Фонвизин.
Наперсник Душеньки — Богданович.
Источник: Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 10 т. / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. дом); 4-е изд. – Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1977 – 1979.
Послание цензору
Александр Сергеевич Пушкин
Послание цензору
Угрюмый сторож Муз, гонитель давний мой,
Сегодня рассуждать задумал я с тобой.
Не бойся: не хочу, прельщенный мыслью ложной,
Цензуру поносить хулой неосторожной;
Что нужно Лондону, то рано для Москвы.
У нас писатели, я знаю, каковы;
Их мыслей не теснит цензурная расправа,
И чистая душа перед тобою права.
Во-первых, искренно я признаюсь тебе,
Не редко о твоей жалею я судьбе:
Людской бессмыслицы присяжный толкователь,
Хвостова, Буниной единственный читатель,
Ты вечно разбирать обязан за грехи
То прозу глупую, то глупые стихи.
Российских авторов нелегкое встревожит:
Кто английской роман с французского преложит,
Тот оду сочинит, потея да кряхтя,
Другой трагедию напишет нам шутя —
До них нам дела нет; а ты читай, бесися,
Зевай, сто раз засни — а после подпишися.
Так, цензор мученик; порой захочет он
Ум чтеньем освежить; Руссо, Вольтер, Бюфон,
Державин, Карамзин манят его желанье,
А должен посвятить бесплодное вниманье
На бредни новые какого-то враля,
Которому досуг петь рощи да поля,
Да связь утратя в них, ищи ее с начала,
Или вымарывай из тощего журнала
Насмешки грубые и площадную брань,
Учтивых остряков затейливую дань.
Но цензор гражданин, и сан его священный:
Он должен ум иметь прямой и просвещенный;
Он сердцем почитать привык алтарь и трон;
Но мнений не теснит и разум терпит он.
Блюститель тишины, приличия и нравов,
Не преступает сам начертанных уставов,
Закону преданный, отечество любя,
Принять ответственность умеет на себя;
Полезной Истине пути не заграждает,
Живой поэзии резвиться не мешает.
Он друг писателю, пред знатью не труслив,
Благоразумен, тверд, свободен, справедлив.
«Всё правда, — скажешь ты, — не стану спорить с вами:
Но можно ль цензору по совести судить?
Я должен то того, то этого щадить.
Конечно, вам смешно — а я нередко плачу,
Читаю да крещусь, мараю на удачу —
На всё есть мода, вкус; бывало, на пример,
У нас в большой чести Бентам, Руссо, Вольтер,
А нынче и Милот попался в наши сети.
Я бедный человек; к тому ж жена и дети…»
Жена и дети, друг, поверь — большое зло:
От них всё скверное у нас произошло.
Но делать нечего; так если невозможно
Тебе скорей домой убраться осторожно,
И службою своей ты нужен для царя,
Хоть умного себе возьми секретаря.
Что нужно Лондону
Юмористу Гарику Зет.
Навсегда остался бы я только плотником,
если бы не поучился у англичан.
Угрюмый сторож муз, гонитель давний мой,
Сегодня рассуждать задумал я с тобой,
Не бойся: не хочу, прельщённый мыслью ложной,
Цензуру поносить хулой неосторожной,
Что нужно Лондону, то рано для Москвы,
У нас писатели, я знаю, каковы;
Их мыслей не теснит цензурная расправа,
И чистая душа перед тобою права.
Во-первых искренне я признаюсь тебе,
Нередко о твоей жалею я судьбе:
Людской бессмыслицы присяжный толкователь,
Хвостова, Буниной единственный читатель,
Ты вечно разбирать обязан за грехи,
То прозу глупую, то глупые стихи.
[Какого-нибудь фёдор-городова,
Неизлечимо сталинизмом псих-больного].
Пушкин ПОСЛАНИЕ ЦЕНЗОРУ
Маяковский ПИСЬМО К ЛЮБИМОЙ МОЛЧАНОВА
Рай для нищих и шутов,
Мне ж как птице в клетке.
Стих получился длинноват, но, теперь, это, вроде,
выделено в отдельный жанр: длинное стихотворение.
Впрочем, и древле, вирши писали рулонами, а тут,
каких-то, четыре сотни строк, и то, из них часть,
Пушкина, Байрона, Лермонтова, Ф. Петрарки,
Рабле, Крылова, Гоголя, Маяковского и Г. Гейне.
Было бы, что читать, достойное того, чтобы это,
читать.
1 Что нужно Лондону? Знают все давно,
Dad Doolittle once getting Scottish whiskey,
Под музыку superbly сбацал по английски:
Just «little bit of luck» and nothing more.
Но это почему-то «рано для Москвы», (П)
Знаток России Пушкин даже признаёт,
Писатели (да и читатели) уж таковы.
От дулитлов в удаче приотстали,
Но с тех пор в космос был у нас полёт,
10 А у них нет, тут limey мы и обогнали:
Узды не чуя, на подъём теперь легки,
Вагонами штампуем прозу и стихи,
И, между прочим, за свои же деньги,
Тираж, потом, не зная куда деть бы.
Из тонны мусора той прозы и стихов,
Отсортируй, попробуй, стоящий улов.
Начальство что в колонках предлагает,
Безвкусицей немедля утомляет,
Тех же, кто дельное смог написать,
20 Довольно редко удаётся отыскать.
Ладно, есть классики свои, чужие,
Возьму да почитаю, ИХ, стихи я,
Но, так как «ВСЕ поэты лицемеры», (Б)
По лорду, значит, ВСЕМ нет веры.
Не совсем прав, наверное, он тут,
Не все же воду в ступе лишь толкут,
Владимир, например, Высоцкий,
В гриву и в хвост стегал! Но он советский.
Роется вечно метросексуал в белье,
Чужом, затасканном, вонючем, грязном,
250 Пусть говорят, но тут кричат все разом!
Да так ли нужно оно мне,
Совать свой нос в чужие дрязги,
Я, ими, и своими сыт вполне,
Копаться и в чужих миазмах.
При том, глаза таращит удивлённо,
Будто он в детском садике ребёнок,
В Омском остроге таких презирали,
И с глаз долой подальше гнали, *****
Тогда уж было стыдно удивляться,
260 Теперь то? За бабло попридуряться?
Вот, графики кривые на стене,
Речь о торгах и фишках разных,
Влияющих на жизнь в стране,
Похоже, очень безобразно!
Лису за хвост легче поймать,
Чем прихоть рынка угадать,
Рубль, говорят, сам по себе гуляет,
И, вдруг, как шмякнется! Бывает,
Что за день обесценится в ШЕСТЬ раз!
270 Мырду в послы, сам пьёт плевал на нас.
А вот, Гузеева лезет с женитьбой,
В студию койку притащить бы,
Трёп за столом аналитический,
Показ дополнил бы практический.
Свои способности на брачном ложе,
Пусть каждый подтвердит чем может,
Тогда, смотреть бы интересно,
А так, скучное шоу, если честно.
Притон, к тому же, шарлатанов,
280 В чужие лезущих карманы:
Сваха Сабитова пообещав,
Мужа найти прекрасной даме,
Штук 250 с невесты взяв,
Послала ту, к е^ёной маме.
Потом, как ночь зимой, реклама.
И, сериал: «Сто Серий Спама»,
Их смотрят строго по часам,
Мильоны пост советских дам.
А вот, политики пытаются в ток шоу,
290 Мне уши обмотать лапшой дешёвой,
Пускай из них, кто-то и прав,
У двойни свой взгляд и устав.
А вы петиции свои пишите,
И что в ответ вам? Да, идите.
Вот, выбежали комики смешить,
С ними и правда легче жить.
Отложив SONY пульт в сторонку,
310 И коньяка глотнув рюмчонку,
Можно расслабиться и посмеяться:
Мэм глазки свои так таращит,
Не рюмку, с ней бы выпил ящик,
Да смех то над собою может статься,
Ведь армянин уже снял пенку,
С милашки Лены Степаненко.
Вот, с молотком кого-то, судят,
Жуликов тьма, всех не посадят:
Тот, откупился, а тот, за бугром,
А выдаст Тайланд, так мы потом,
Назад злодея Басмача им отдадим,
Хоть след кровавый тянется за ним,
Пусть продолжает жить в раю,
Покинув родину навек свою.
А это что ещё за Уркаган небритый,
Вокруг да около молотит ни о чём,
С самодовольной рожею час битый,
Что запустить в экран охота кирпичём.
Увидеть Лас-Вегас, Кёльн, Пизу,
Пока там башня ещё не упала,
Может, придвинет money загреб^ла.
370 Да получи ещё у тех и этих визы,
Через железный занавес Свободы,
Клюют, оh, holly shit! и те уроды!
Всё-таки, удалось кое-где побывать.
Viva Las Vegas! распевал Э. Пресли,
It’s Mad Mad World, туда снимать,
Поехал Голивуд, не ошибаюсь если.
Но, не бывал я в тех sky-scrapers,
Не сел за стол с ever green papers,
Как оказалось, оно лучше и не надо:
380 Людей как уток бьют в Mandalay Bay Невады! ******
Пальба, как в Civil War from Devil’s Den,
Недавних, вобщем-то, времён.
(С логовом дьявола, и правда, схоже,
За камни встал те, холодок по коже!)
Под Гэттисбергом, в Пэнсилвании,
Три дня, решившие исход компании.
Плохой стратег был Robert Lee,
И воевал за что? За slavery.
В Диснее день, тоже, пальба под вечер:
390 Но тут фейрверк, будто new year встреча.
Не money пусть, а что-то большее нашёл.
Особенно, запомнились пираты на реке,
Бухали на Амуре сами раньше мы как те.
Ловил я сазана, леща, сома, сига в Амуре,
А в LA, с Home Run: тунец, red snapper в море!
Азарт не меньше, может даже круче,
Тем более, что выпал редкий случай:
На спининге, 37 фунтов mahi-mahi,
Силач, без боя не сдаётся и без драки.
400 А выходки кавбойские на ранчо?
Wench с ними, бойкая как панчер,
Дрючат которую наверно оба янки,
Порохом дымным из колодца как из танка,
Шарахнут, чтобы публика вся подскочила,
Кайф на все сто от своих баксов получила.
** «Друзья, найду ли в наши дни, перо достойное Парни?»
***** Среди каторжан, удивляющийся чему-либо считался самым призренным.
«Записки из Мёртвого дома» Достоевского.
Я бедный человек к тому ж жена и дети.
Угрюмый сторож муз, гонитель давний мой,
Сегодня рассуждать задумал я с тобой.
Не бойся: не хочу, прельщенный мыслью ложной,
Цензуру поносить хулой неосторожной;
Что нужно Лондону, то рано для Москвы.
У нас писатели, я знаю, каковы;
Их мыслей не теснит цензурная расправа,
И чистая душа перед тобою права.
Во-первых, искренно я признаюсь тебе,
Нередко о твоей жалею я судьбе:
Людской бессмыслицы присяжный толкователь,
Хвостова, Буниной единственный читатель,
Ты вечно разбирать обязан за грехи
То прозу глупую, то глупые стихи.
Российских авторов нелегкое встревожит:
Кто английской роман с французского преложит,
Тот оду сочинит, потея да кряхтя,
Другой трагедию напишет нам шутя —
До них нам дела нет; а ты читай, бесися,
Зевай, сто раз засни — а после подпишися.
Так, цензор мученик; порой захочет он
Ум чтеньем освежить; Руссо, Вольтер, Бюфон,
Державин, Карамзин манят его желанье,
А должен посвятить бесплодное вниманье
На бредни новые какого-то враля,
Которому досуг петь рощи да поля,
Да связь утратя в них, ищи ее с начала,
Или вымарывай из тощего журнала
Насмешки грубые и площадную брань,
Учтивых остряков затейливую дань.
Но цензор гражданин, и сан его священный:
Он должен ум иметь прямой и просвещенный;
Он сердцем почитать привык алтарь и трон;
Но мнений не теснит и разум терпит он.
Блюститель тишины, приличия и нравов,
Не преступает сам начертанных уставов,
Закону преданный, отечество любя,
Принять ответственность умеет на себя;
Полезной истине пути не заграждает,
Живой поэзии резвиться не мешает.
Он друг писателю, пред знатью не труслив,
Благоразумен, тверд, свободен, справедлив.
«Все правда, — скажешь ты, — не стану спорить с вами:
Но можно ль цензору по совести судить?
Я должен то того, то этого щадить.
Конечно, вам смешно — а я нередко плачу,
Читаю да крещусь, мараю наудачу —
На все есть мода, вкус; бывало, например,
У нас в большой чести Бентам, Руссо, Вольтер,
А нынче и Милот попался в наши сети.
Я бедный человек; к тому ж жена и дети. »
Жена и дети, друг, поверь — большое зло:
От них все скверное у нас произошло.
Но делать нечего; так если невозможно
Тебе скорей домой убраться осторожно,
И службою своей ты нужен для царя,
Хоть умного себе возьми секретаря.
Послание к цензору
Угрюмый сторож муз, гонитель давний мой,
Сегодня рассуждать задумал я с тобой.
Не бойся: не хочу, прельщенный мыслью ложной,
Цензуру поносить хулой неосторожной;
Что нужно Лондону, то рано для Москвы.
У нас писатели, я знаю, каковы;
Их мыслей не теснит цензурная расправа,
И чистая душа перед тобою права.
Во-первых, искренно я признаюсь тебе,
Нередко о твоей жалею я судьбе:
Людской бессмыслицы присяжный толкователь,
Хвостова, Буниной единственный читатель,
Ты вечно разбирать обязан за грехи
То прозу глупую, то глупые стихи.
Российских авторов нелегкое встревожит:
Кто английской роман с французского преложит,
Тот оду сочинит, потея да кряхтя,
Другой трагедию напишет нам шутя —
До них нам дела нет; а ты читай, бесися,
Зевай, сто раз засни — а после подпишися.
Так, цензор мученик; порой захочет он
Ум чтеньем освежить; Руссо, Вольтер, Бюфон,
Державин, Карамзин манят его желанье,
А должен посвятить бесплодное вниманье
На бредни новые какого-то враля,
Которому досуг петь рощи да поля,
Да связь утратя в них, ищи ее с начала,
Или вымарывай из тощего журнала
Насмешки грубые и площадную брань,
Учтивых остряков затейливую дань.
Но цензор гражданин, и сан его священный:
Он должен ум иметь прямой и просвещенный;
Он сердцем почитать привык алтарь и трон;
Но мнений не теснит и разум терпит он.
Блюститель тишины, приличия и нравов,
Не преступает сам начертанных уставов,
Закону преданный, отечество любя,
Принять ответственность умеет на себя;
Полезной истине пути не заграждает,
Живой поэзии резвиться не мешает.
Он друг писателю, пред знатью не труслив,
Благоразумен, тверд, свободен, справедлив.
«Все правда, — скажешь ты, — не стану спорить с вами:
Но можно ль цензору по совести судить?
Я должен то того, то этого щадить.
Конечно, вам смешно — а я нередко плачу,
Читаю да крещусь, мараю наудачу —
На все есть мода, вкус; бывало, например,
У нас в большой чести Бентам, Руссо, Вольтер,
А нынче и Милот попался в наши сети.
Я бедный человек; к тому ж жена и дети…»
Жена и дети, друг, поверь — большое зло:
От них все скверное у нас произошло.
Но делать нечего; так если невозможно
Тебе скорей домой убраться осторожно,
И службою своей ты нужен для царя,
Хоть умного себе возьми секретаря.