что бог послал а бог сегодня послал

LiveInternetLiveInternet

—Рубрики

—Поиск по дневнику

—Подписка по e-mail

—Статистика

«Товарищ инспектор, прошу Вас отобедать у нас, чем бог послал.»

В этот день Бог послал Александру Яковлевичу на обед: бутылку зубровки, домашние грибки, черной, зернистой икорки, фаршмак из селедки, украинский борщ, курицу с рисом, фрукты и т.д. и. т.п.

Ильф и Петров «Двенадцать стульев»

Вчера были большие, но по пять, а сегодня маленькие, но по три.

Родионов Игорь. На даче

Светлана Клименко. Натюрморт с борщом, салом и водочкой

Харченко Иван. Натюрморт с вином.

Палачев Вячеслав. Полдник

Ольга Оснач. Бутербродная энциклопедия.

Муковнин. Натюрморт с медом

Мельников Николай Максимович Натюрморт с картошкой

Машков И.И. Снедь московская. Хлебы. 1924

Кугач Екатерина Михайловна. Хлеб

Калиновская Екатерина. Осенний натюрморт

Дацук Кирилл. Деревенский натюрморт.

Жданов Владимир. В деревне.

Елена Вилкова. Бабушкины пироги

Грохотова Светлана, Французский завтрак

Воробьева О. Чай с малиной

Воробьева Ольга. Овощной день

Валерий Федотов. Овощи, сыр и вино

В. Федотов. Деревенский завтрак

Алексей Жуков. Чешский натюрморт

Юркин Владимир. Обед у озера.

Владимир Любаров. Света приготовила закуску на зиму

Елена Синица. Ранний завтрак

Натюрморт И.Ф.Хруцкого (1810-1885)

Стожаров Владимир Федорович. Натюрморт с хлебом.

Дацук Кирилл Владимирович

Кубарев Филипп. Традиционный Новый Год

Шумакова Елена. Натюрморт с селедкой

Анненков Дмитрий. Просто яичница

Токарев Владимир Фёдорович. Борщ

Сергей Охапка. Три стопарика (завтрак украинца)

Источник

Что послал бог застенчивому воришке и Остапу Бендеру из «Двенадцати стульев»

Роман «Двенадцать стульев» одесситов Ильи Ильфа и Евгения Петрова давно и прочно прописался в нашей повседневной жизни. Цитатами из этого произведения, написанного в 1927 и опубликованного в 1928 году, многие разговаривают, даже не отдавая себе в этом отчет. «Командовать парадом буду я», «знойная женщина, мечта поэта», «мы чужие на этом празднике жизни» и многие другие реплики героев перекочевали в повседневное общение, как в России, так и в Украине и в других республиках бывшего СССР. Праздничное блюдо для малороссов и еврейская «обязаловка» для американских политиков

Одна из сцен романа, обойти которую не могли при экранизациях «Двенадцати стульев», описывает визит главного героя — Остапа Бендера — к завхозу 2-го дома Старсобеса Александру Яковлевичу, которого авторы представили как «застенчивого ворюгу» и «голубого воришку».

«Застенчивый Александр Яковлевич тут же, без промедления, пригласил пожарного инспектора отобедать чем бог послал. В этот день бог послал Александру Яковлевичу на обед бутылку зубровки, домашние грибки, форшмак из селедки, украинский борщ с мясом первого сорта, курицу с рисом и компот из сушеных яблок», — писали Ильф и Петров.

Мгновением ранее Бендер, в образе пожарного инспектора, наблюдал великовозрастных «сирот», которые поглощали кислую капусту из бочки — в то время как старушек, находящихся на попечении собеса, потчевали самой дешевой кашей чуть ли не на машинном масле и лозунгами «Мясо — вредно».

Что интересно, в двух классических экранизациях романа — Леонида Гайдая и Марка Захарова — перечень блюд, которые бог послал «голубому воришке» Альхену, изменен. У Гайдая к нему добавлена «черная зернистая икорка».

А вот у Захарова из меню обеда пропали форшмак и рис, зато появились свежие овощи и домашнее суфле, грибки были заменены домашними соленьями.

Примечательно, что в обеих экранизациях проигнорировали компот из сушеных яблок.

Старгород, где происходят описываемые события, многие литературоведы и историки связывают со Старобельском, находящимся сейчас в подконтрольной Украине части Луганской области. Именно в этот город в свое время были командированы молодые корреспонденты «Гудка» Ильф и Петров. Однако описанный Ильфом и Петровым обед выдает одесское прошлое писателей.

Непростой напиток

Одним из первых признаков «одесского характера» обеда Александра Яковлевича является, как это ни странно, бутылка зубровки. Саму эту настойку современные поляки считают исключительно своим изобретением. Но тут можно вспомнить примечательный судебный спор между двумя польскими фирмами в 1927 году за право на название «Зубровка» как на товарный знак. К суду были привлечены не только юристы, но и ботаники с филологами. Последние указали на то, что по-польски такое название могла носить настойка из шерсти или какой-либо части тела зубра, но не из травы, которую поляки и вовсе называют туровкой. Да и если бы они называли ее зубровкой, то настойка бы называлась żubrowianka, żubrówczanka или żubrówkówka. Само слово «зубровка» — диалектное и свойственно тем территориям, где проживали белорусы. И рыбку съесть. Любимое блюда Тараса Шевченко

Сама же история зубровки как напитка начинается в конце XIX века. Название «Зубровка» в 1894 году запатентовала в немецком патентном ведомстве гнезненская фабрика водок Болеслава Каспаровича. Чуть ранее — в конце 80-х годов XIX века зубровка начинает выпускаться и в Российской империи, компанией «Шустов и сыновья». Более подробно об истории этой настойки можно прочитать в замечательной статье историка материальной культуры Белоруссии Алеся Белого.

Нас же интересует тот факт, что ни поляки, ни белорусы в окрестностях Старобельска сколь-либо серьезно представлены не были. То ли дело мощная польская диаспора в Одессе, где в годы Первой мировой войны был даже сформирован отдельный польский отряд. В годы Гражданской войны ЧК два раза проводила массовые аресты поляков — в 1919 и 1920 годах. Ярчайшим представителем польской диаспоры Одессы является писатель Юрий Олеша — потомок полонизированого белорусского рода. Правда, сам Олеша родился в Елисаветграде.

В общем, зубровка на столе «голубого воришки» — дань одесскому прошлому. Как и еще одно блюдо его обеда.

Чисто одесский рецепт

Если домашние грибки — кушанье, распространенное по всей территории Советского Союза, и его вполне могли делать и на севере Луганской области, то следующий за ним в описании форшмак из селедки приготовить в Старобельске было бы очень проблематично. Селедку туда еще нужно доставить. В речке Айдар, протекающей через город, сельдь по понятным причинам не водится.

А вот в Одессе, значительную часть населения которой составляли евреи, в сельди недостатка нет. Собственно, форшмак зачастую называют чисто одесским блюдом. Подчас формшак заставляет хвататься за топоры даже итальянских поваров.

Тем, кто хочет приготовить это блюдо так, как это делают в Одессе, можно порекомендовать обратиться к опыту знатока и искушенного повара Бориса Бурды. Благо, его рецепт доступен в Сети. «Пашкеты в кахлях»: как угощали малороссийские дворяне в XVIII веке

Примечательно, что изначально форшмак из сельди — не еврейское, а восточно-прусское блюдо. В русской же специализированной литературе подобное по технологии приготовления блюдо впервые упоминается в 1816 году в книге Василия Лёвшина «Русская поварня». Там оно называется «тельное».

«Щуку или судака, обобрав с костей, избивать обухом ножа; разболтать в воде муки жидко и в продолжении сбивания этим для связи смачивать. Сбив тельное, положить в смоченную салфетку, завязать и сварить в воде. По сварении изрубить мелко, с прибавкою вареного луку и перцу, присолить», — советует Лёвшин.

А вот в вышедшей в Военной типографии в Санкт-Петербурге через 44 года «Экономической книге для молодых и неопытных хозяюшек, составленной А. Шамбинаго» дается уже рецепт под названием «Фаршмакъ изъ селедки со сметаной», для которого молодой и неопытной хозяюшке понадобятся: одна селедка, четверть фунта сметаны, восьмая часть фунта масла русского, одна головка лука да пять штук сухарей.

Издание Украина.ру не раз писало о борще: вспомнили и его историю, и всевозможные диковинные разновидности (к примеру, любимую Тарасом Шевченко). Акцент на украинскости борща позволяет нам предположить, что вороватый завхоз, несмотря на любовь к форшмаку, если и был евреем, то явно не придерживающимся заветов предков. Ведь та разновидность борща, которая называлась украинской, среди прочего подразумевает добавление свиных шкварок.

Кстати, украинцы тоже были заметной частью населения Одессы. Впрочем, и тот район Луганской области, где расположен Старобельск, отличается как раз тем, что там издревле жили малороссы.

Но еще одну «наводку» на одесское происхождение стола «застенчивого ворюги» дает, как это ни странно, курица с рисом. В СССР рис начали разводить в конце 20-х — начале 30-х годов, когда «Двенадцать стульев» уже давно были опубликованы. Первый рисовый участок был введен в эксплуатацию в 1929-1930 годах. Его площадь была 57 га, а урожайность риса в первый год возделывания составила 21,3 ц/га. Лишь в 1931 году в Краснодаре был открыт Всесоюзный научно-исследовательский институт рисового хозяйства. Гораздо позже — уже в начале 60-х годов ХХ века, при Никите Хрущеве, рис начали выращивать в Северном Крыму и других частях СССР. В общем, достать рис в Старобельске было нетривиальной задачей. А вот в портовом городе Одессе, куда заходили торговые суда со всего мира, это было вполне посильно. «Дело было в Грибоедове». «Литературная кулинария» в гостях у Булгакова

А вот такой напиток, как компот из сушеных яблок, привязать исключительно к той или иной местности нельзя, хотя литературоведы и указывают, что под Старобельском — в Бондаровке, куда заезжали молодые корреспонденты Ильф и Петров, — существовало коллективное садоводческое предприятие по выращиванию яблок. Но достать сушеные яблоки — не проблема и в Одессе. Сам же компот из сухофруктов (а попросту «сушка») известен еще со времен Древней Руси, когда он назывался узваром.

Как бы то ни было, но описанный талантливыми одесситами завхоз и сегодня живее всех живых. И по сей день можно встретить «голубых воришек» и «застенчивых ворюг», щедрых на разносолы для проверяющих их учреждения.

Источник

Двенадцать стульев (Ильф и Петров)/Глава VIII

Глава VIII. Голубой воришка [ править ]

Завхоз 2-го дома Старсобеса был застенчивый ворюга. Все существо его протестовало против краж, но не красть он не мог. Он крал, и ему было стыдно. Крал он постоянно, постоянно стыдился, и поэтому его хорошо бритые щечки всегда горели румянцем смущения, стыдливости, застенчивости и конфуза. Завхоза звали Александром Яковлевичем, а жену его — Александрой Яковлевной. Он называл ее Сашхен, она звала его Альхен. Свет не видывал еще такого голубого воришки, как Александр Яковлевич.

Он был не только завхозом, но и вообще заведующим. Прежнего за грубое обращение с воспитанницами сняли с работы и назначили капельмейстером симфонического оркестра. Альхен ничем не напоминал своего невоспитанного начальника. В порядке уплотненного рабочего дня он принял на себя управление домом и с пенсионерками обращался отменно вежливо, проводя в доме важные реформы и нововведения.

Остап Бендер потянул тяжелую дубовую дверь воробьяниновского особняка и очутился в вестибюле. Здесь пахло подгоревшей кашей. Из верхних помещений неслась разноголосица, похожая на отдаленное «ура» в цепи. Никого не было, и никто не появился. Вверх двумя маршами вела дубовая лестница с лаковыми некогда ступенями. Теперь в ней торчали только кольца, а медных прутьев, прижимавших когда-то ковер к ступенькам, не было.

«Предводитель команчей жил, однако, в пошлой роскоши», — думал Остап, поднимаясь наверх.

В первой же комнате, светлой и просторной, сидели в кружок десятка полтора седеньких старушек в платьях из наидешевейшего туальденора мышиного цвета. Напряженно вытянув шеи и глядя на стоявшего в центре цветущего мужчину, старухи пели:

Слышен звон бубенцов издалека.
Это тройки знакомый разбег…
А вдали простирался широ-о-ко
Белым саваном искристый снег.

Предводитель хора, в серой толстовке из того же туальденора и в туальденоровых брюках, отбивал такт обеими руками и, вертясь, покрикивал:

— Дисканты, тише! Кокушкина, слабее!

Он увидел Остапа, но, не в силах удержать движения своих рук, только недоброжелательно посмотрел на вошедшего и продолжал дирижировать. Хор с усилием загремел, как сквозь подушку:

Та-та-та, та-та-та, та-та-та,
То-ро-ром, ту-ру-рум, ту-ру-рум…

— Скажите, где здесь можно видеть товарища завхоза? — вымолвил Остап, прорвавшись в первую же паузу.

— А в чем дело, товарищ?

Остап подал дирижеру руку и дружелюбно спросил:

— Песни народностей? Очень интересно. Я инспектор пожарной охраны.

— Да, да, — сказал он, конфузясь, — это как раз кстати. Я даже доклад собирался писать.

— Вам нечего беспокоиться, — великодушно заявил Остап, — я сам напишу доклад. Ну, давайте смотреть помещение.

Альхен мановением руки распустил хор, и старухи удалились мелкими радостными шажками.

— Пожалуйте за мной, — пригласил завхоз. Прежде чем пройти дальше, Остап уставился на мебель первой комнаты. В комнате стояли: стол, две садовые скамейки на железных ногах (на спинке одной из них было глубоко вырезано имя «Коля») и рыжая фисгармония.

— В этой комнате примусов не зажигают? Временные печи и тому подобное?

— Нет, нет. Здесь у нас занимаются кружки: хоровой, драматический, изобразительных искусств и музыкальный…

Дойдя до слова «музыкальный», Александр Яковлевич покраснел. Сначала запылал подбородок, потом лоб и щеки. Альхену было очень стыдно. Он давно уже продал все инструменты духовой капеллы. Слабые легкие старух все равно выдували из них только щенячий визг. Было смешно видеть эту громаду металла в таком беспомощном положении. Альхен не мог не украсть капеллу. И теперь ему было очень стыдно.

На стене, простершись от окна до окна, висел лозунг, написанный белыми буквами на куске туальденора мышиного цвета:

«Духовой оркестр — путь к коллективному творчеству».

— Очень хорошо, — сказал Остап, — комната для кружковых занятий никакой опасности в пожарном отношении не представляет, Перейдем дальше.

Пройдя фасадные комнаты воробьяниновского особняка быстрым аллюром, Остап нигде не заметил орехового стула с гнутыми ножками, обитого светлым английским ситцем в цветочках. По стенам утюженного мрамора были наклеены приказы по дому № 2 Старсобеса. Остап читал их, время от времени энергично спрашивая: «Дымоходы прочищаются регулярно? Печи в порядке?» И, получая исчерпывающие ответы, двигался дальше.

Инспектор пожарной охраны усердно искал в доме хотя бы один уголок, представляющий опасность в пожарном отношении, но в этом отношении вce было благополучно. Зато розыски были безуспешны. Остап входил в спальни. Старухи при его появлении вставали и низко кланялись. Здесь стояли койки, устланные ворсистыми, как собачья шерсть, одеялами, с одной стороны которых фабричным способом было выткано слово «Ноги». Под кроватями стояли сундучки, выдвинутые по инициативе Александра Яковлевича, любившего военную постановку дела, ровно на одну треть.

Все в доме № 2 поражало глаз своей чрезмерной скромностью: и меблировка, состоявшая исключительно из садовых скамеек, привезенных с Александровского, ныне имени Пролетарских субботников, бульвара, и базарные керосиновые лампочки, и самые одеяла с пугающим словом «Ноги». Но одно лишь в доме было сделано крепко и пышно: это были дверные пружины.

Дверные приборы были страстью Александра Яковлевича. Положив великие труды, он снабдил все без исключения двери пружинами самых разнообразных систем и фасонов. Здесь были простейшие пружины в виде железной штанги. Были духовые пружины с медными цилиндрическими насосами. Были приборы на блоках со спускающимися увесистыми дробовыми мешочками. Были еще пружины конструкций таких сложных, что собесовский слесарь только удивленно качал головой. Все эти цилиндры, пружины и противовесы обладали могучей силой. Двери захлопывались с такою же стремительностью, как дверцы мышеловок. От работы механизмов дрожал весь дом. Старухи с печальным писком спасались от набрасывавшихся на них дверей, но убежать удавалось не всегда. Двери настигали беглянок и толкали их в спину, а сверху с глухим карканьем уже спускался противовес, пролетая мимо виска, как ядро.

Когда Бендер с завхозом проходили по дому, двери салютовали страшными ударами.

За всем этим крепостным великолепием ничего не скрывалось — стула не было. В поисках пожарной опасности инспектор попал в кухню. Там, в большом бельевом котле, варилась каша, запах которой великий комбинатор учуял еще в вестибюле. Остап покрутил носом и сказал:

— Это что, на машинном масле?

— Ей-богу, на чистом сливочном! — сказал Альхен, краснея до слез. — Мы на ферме покупаем. Ему было очень стыдно.

— Впрочем, это пожарной опасности не представляет, — заметил Остап.

В кухне стула тоже не было. Была только табуретка, на которой сидел повар в переднике и колпаке из туальденора.

— Почему это у вас все наряды серого цвета, да и кисейка такая, что ею только окна вытирать?

Застенчивый Альхен потупился еще больше.

— Кредитов отпускают в недостаточном количестве.

Он был противен самому себе. Остап сомнительно посмотрел на него и сказал:

— К пожарной охране, которую я в настоящий момент представляю, это не относится. Альхен испугался.

— Против пожара, — заявил он, — у нас все меры приняты. Есть даже пеногон-огнетушитель «Эклер».

Инспектор, заглядывая по дороге в чуланчики, неохотно проследовал к огнетушителю. Красный жестяной конус, хотя и являлся единственным в доме предметом, имеющим отношение к пожарной охране, вызвал в инспекторе особое раздражение.

— На толкучке покупали?

И, не дождавшись ответа как громом пораженного Александра Яковлевича, снял «Эклер» со ржавого гвоздя, без предупреждения разбил капсулю и быстро повернул конус кверху. Но вместо ожидаемой пенной струи конус выбросил из себя тонкое шипение, напоминавшее старинную мелодию «Коль славен наш господь в Сионе».

— Конечно, на толкучке, — подтвердил Остап свое первоначальное мнение и повесил продолжавший петь огнетушитель на прежнее место. Провожаемые шипением, они пошли дальше. «Где он может быть? — думал Остап. — Это мне начинает не нравиться». И он решил не покидать туальденорового чертога до тех пор, пока не узнает все.

За то время, покуда инспектор и завхоз лазали по чердакам, входя во все детали противопожарной охраны и расположения дымоходов, 2-й дом Старсобеса жил обыденной своей жизнью.

Обед был готов. Запах подгоревшей каши заметно усилился и перебил все остальные кислые запахи, обитавшие в доме. В коридорах зашелестело. Старухи, неся впереди себя в обеих руках жестяные мисочки с кашей, осторожно выходили из кухни и садились обедать зa общий стол, стараясь не глядеть на развешанные в столовой лозунги, сочиненные лично Александром Яковлевичем и художественно выполненные Александрой Яковлевной. Лозунги были такие:

«ПИЩА-ИСТОЧНИК ЗДОРОВЬЯ» «ОДНО ЯЙЦО СОДЕРЖИТ СТОЛЬКО ЖЕ ЖИРОВ, СКОЛЬКО ½ ФУНТА МЯСА» «ТЩАТЕЛЬНО ПЕРЕЖЕВЫВАЯ ПИЩУ, ТЫ ПОМОГАЕШЬ ОБЩЕСТВУ» И «МЯСО — ВРЕДНО»

Все эти святые слова будили в старухах воспоминания об исчезнувших еще до революции зубах, о яйцах, пропавших приблизительно в ту же пору, о мясе, уступающем в смысле жиров яйцам, а может быть, и об обществе, которому они были лишены возможности помогать, тщательно пережевывая пищу.

Кроме старух, за столом сидели Исидор Яковлевич, Афанасий Яковлевич, Кирилл Яковлевич, Олег Яковлевич и Паша Эмильевич. Ни возрастом, ни полом эти молодые люди не гармонировали с задачами социального обеспечения, зато четыре Яковлевича были юными братьями Альхена, а Паша Эмильевич — двоюродным племянником Александры Яковлевны. Молодые люди, самым старшим из которых был 32-летний Паша Эмильевич, не считали свою жизнь в доме собеса чем-либо ненормальным. Они жили в доме на старушечьих правах, у них тоже были казенные постели с одеялами, на которых было написано «Ноги», облачены они были, как и старухи, в мышиный туальденор, но благодаря молодости и силе они питались лучше воспитанниц. Они крали в ломе все, что не успевал украсть Альхен. Паша Эмильевич мог слопать в один присест два килограмма тюльки, что он однажды и сделал, оставив весь лом без обеда.

Не успели старухи основательно распробовать кашу, как Яковлевичи вместе с Эмильевичем, проглотив свои порции и отрыгиваясь, встали из-за стола и пошли в кухню на поиски чего-либо удобоваримого. Обед продолжался. Старушки загомонили:

— Сейчас нажрутся, станут песни орать!

— А Паша Эмильевич сегодня утром стул из красного уголка продал. С черного хода вынес перекупщику.

— Посмотрите, пьяный сегодня придет…

В эту минуту разговор воспитанниц был прерван трубным сморканьем, заглушившим даже все продолжающееся пение огнетушителя, и коровий голос начал:

— Евокрррахххх видусо… ценное изобретение. Дорожный мастер Мурманской железной дороги товарищ Сокуцкий, — Самара, Орел, Клеопатра, Устинья, Царицын, Клементий, Ифигения, Йорк, — Со-куц-кий…

Труба с хрипом втянула в себя воздух и насморочным голосом возобновила передачу:

— …изобрел световую сигнализацию на снегоочистителях. Изобретение одобрено Доризулом, — Дарья, Онега, Раймонд…

Старушки серыми утицами поплыли в свои комнаты. Труба, подпрыгивая от собственной мощи, продолжала бушевать в пустой комнате:

— …А теперь прослушайте новгородские частушки…

Далеко-далеко, в самом центре земли, кто-то тронул балалаечные струны, и черноземный Баттистини запел:

На стене клопы сидели
И на солнце щурились,
Фининспектора узрели —
Сразу окочурились…

В центре земли эти частушки вызвали бурную деятельность. В трубе послышался страшный рокот. Не то это были громовые аплодисменты, не то начали работать подземные вулканы.

Между тем помрачневший инспектор пожарной охраны спустился задом по чердачной лестнице и, снова очутившись в кухне, увидел пятерых граждан, которые прямо руками выкапывали из бочки кислую капусту и обжирались ею. Ели они в молчании. Одни только Паша Эмильевич по-гурмански крутил головой и, снимая с усов капустные водоросли, с трудом говорил:

— Такую капусту грешно есть помимо водки.

— Новая партия старушек? — спросил Остап.

— Это сироты, — ответил Альхен, выжимая плечом инспектора из кухни и исподволь грозя сиротам кулаком.

— Тяжелое наследье царского режима?

Альхен развел руками: мол, ничего не поделаешь, раз такое наследие.

— Совместное воспитание обоих полов по комплексному методу?

Застенчивый Александр Яковлевич тут же, без промедления, пригласил пожарного инспектора отобедать чем бог послал.

В этот день бог послал Александру Яковлевичу на обед бутылку зубровки, домашние грибки, форшмак из селедки, украинский борщ с мясом первого сорта, курицу с рисом и компот из сушеных яблок.

— Сашхен, — сказал Александр Яковлевич, — познакомься с товарищем из губпожара.

Остап артистически раскланялся с хозяйкой дома и объявил ей такой длиннющий и двусмысленный комплимент, что даже не смог довести его до конца. Сашхен — рослая дама, миловидность которой была несколько обезображена николаевскими полубакенбардами, тихо засмеялась и выпила с мужчинами.

— Пью за ваше коммунальное хозяйство! — воскликнул Остап.

Обед прошел весело, и только за компотом Остап вспомнил о цели своего посещения.

— Отчего, — спросил он, — в вашем кефирном заведении такой скудный инвентарь?

— Как же, — заволновался Альхен, — а фисгармония?

— Знаю, знаю, вокс гуманум. Но посидеть у вас со вкусом абсолютно не на чем. Одни садовые лоханки.

— В красном уголке есть стул, — обиделся Альхен, — английский стул. Говорят, еще от старой обстановки остался.

— А я, кстати, не видел вашего красного уголка. Как он в смысле пожарной охраны? Не подкачает? Придется посмотреть.

Остап поблагодарил хозяйку за обед и тронулся. В красном уголке примусов не разводили, временных печей не было, дымоходы были в исправности и прочищались регулярно, но стула, к непомерному удивлению Альхена, не было. Бросились искать стул. Заглядывали под кровати и под скамейки, отодвинули для чего-то фисгармонию, допытывались у старушек, которые опасливо поглядывали на Пашу Эмильевича, но стула так и не нашли. Паша Эмильевич проявил в розыске стула большое усердие. Все уже успокоились, а Паша Эмильевич все еще бродил по комнатам, заглядывал под графины, передвигал чайные жестяные кружки и бормотал:

— Где же он может быть? Сегодня он был, я видел его собственными глазами! Смешно даже.

— Грустно, девицы, — ледяным голосом сказал Остап.

— Это просто смешно! — нагло повторял Паша Эмильевич.

Но тут певший все время пеногон-огнетушитель «Эклер» взял самое верхнее фа, на что способна одна лишь народная артистка республики Нежданова, смолк на секунду и с криком выпустил первую пенную струю, залившую потолок и сбившую с головы повара туальденоровый колпак. За первой струей пеногон-огнетушитель выпустил вторую струю туальденорового цвета, повалившую несовершеннолетнего Исидора Яковлевича. После этого работа «Эклера» стала бесперебойной.

К месту происшествия ринулись Паша Эмильевич, Альхен и все уцелевшие Яковлевичи.

— Чистая работа! — сказал Остап. — Идиотская выдумка!

Старухи, оставшись с Остапом наедине, без начальства, сейчас же стали заявлять претензии:

— Брательников в доме поселил. Обжираются.

— Поросят молоком кормит, а нам кашу сует.

— Все из дому повыносил.

— Спокойно, девицы, — сказал Остап, отступая, — это к вам из инспекции труда придут. Меня сенат не уполномочил.

Старухи не слушали.

— А Пашка-то Мелентьевич, этот стул он сегодня унес и продал. Сама видела.

— Кому? — закричал Остап.

— Продал — и все. Мое одеяло продать хотел. В коридоре шла ожесточенная борьба с огнетушителем. Наконец, человеческий гений победил, и пеногон, растоптанный железными ногами Паши Эмильевича, выпустил последнюю вялую струю и затих навсегда.

Старух послали мыть пол. Инспектор пожарной охраны пригнул голову и, слегка покачивая бедрами, подошел к Паше Эмильевичу.

— Один мой знакомый, — сказал Остап веско, — тоже продавал государственную мебель. Теперь он пошел в монахи — сидит в допре.

— Мне ваши беспочвенные обвинения странны, — заметил Паша Эмильевич, от которого шел сильный запах пенных струи.

— Ты кому продал стул? — спросил Остап позванивающим шепотом.

Здесь Паша Эмильевич, обладавший сверхъестественным чутьем, понял, что сейчас его будут бить, может быть, даже ногами.

— Перекупщику, — ответил он.

— Я его первый раз в жизни видел.

— Первый раз в жизни?

— Набил бы я тебе рыло, — мечтательно сообщил Остап, — только Заратустра не позволяет. Ну, пошел к чертовой матери.

Паша Эмильевич искательно улыбнулся и стал отходить.

— Ну, ты, жертва аборта, — высокомерно сказал Остап, — отдай концы, не отчаливай. Перекупщик что, блондин, брюнет?

Паша Эмильевич стал подробно объяснять. Остап внимательно его выслушал и окончил интервью словами:

— Это, безусловно, к пожарной охране не относится.

В коридоре к уходящему Бендеру подошел застенчивый Альхен и дал ему червонец.

— Это сто четырнадцатая статья Уголовного кодекса, — сказал Остап, — дача взятки должностному лицу при исполнении служебных обязанностей.

Но деньги взял и, не попрощавшись с Александром Яковлевичем, направился к выходу. Дверь, снабженная могучим прибором, с натугой растворилась и дала Остапу под зад толчок в полторы тонны весом.

Если произведение является переводом, или иным производным произведением, или создано в соавторстве, то срок действия исключительного авторского права истёк для всех авторов оригинала и перевода.

Общественное достояние Общественное достояние false false

Источник