чертогон лесков о чем рассказ

«Чертогон»: Святочный рассказ Н.С. Лескова

Святки – святые вечера – в православной традиции и в русском народно-по­этическом сознании знаменуют торжество Солнца правды – Христа – над тьмой, победу над нечистой силой. Однако в наши дни сакральный смысл Святок многим либо неведом, либо намеренно попирается. И не секрет, что череда зимних праздников сегодня нередко превращается в бесовский пьяный разгул, безбожную вакханалию. Придя в чувство после такого гульбища иные, у кого ещё не атрофирована совесть, стыдятся самих себя, глаза не смеют поднять на окру­жающих. Душа мертвеет, холодеет, выстуживается. Бывает ей и студно, и стыдно; жаждет она и прощения, и очищения, изгнания разрушительного чужебесия.

135 лет назад Николай Семёнович Лесков (1831 – 1895) создал к святкам рассказ «Чертогон». Впервые рассказ был опубликован в рождественском номере ежедневной газеты «Новое время» от 25 декабря 1879 года под названием «Рождественский вечер у ипохондрика».

Сам писатель был доволен своим произведением и, отвечая на поздравления с праздником в письме к издателю и редактору «Нового времени» А.С. Суворину, с одобрением отозвался о святочном номере газеты в целом: «И Вас с праздником, мой старый коллега! №, слава Богу, хорош. Я его нетерпеливо ждал увидеть. Я, кажется, не хуже людей» [i]. «Рождественский вечер у ипохондрика» утверждает мысль «о превосходстве веры над неверием» (X, 653) и по законам жанра закономерно завершается обращением к празднику Рождества Христова.

На пути восстановления «падшего образа» важнейшую роль играет свобод­ное человеческое усилие, ибо, как говорит преподобный Максим Исповедник, «у человека два крыла, чтобы возлетать к Богу: свобода и благодать».Человек не ограничен эмпирическими условиями земного существования и в своей глубо­чайшей сущности обладает свободной духовностью, располагает свободной волей.Он может осуществить свободный выбор, отказавшись от греха. Чтобы бороться с ним, должно прилагать великие духовные старания, но одних челове­ческих усилий недостаточно. Это лишь подготовительная работа. Человек не в состоянии сам себя «за волосы вытащить» из смрадного греховного болота. Необходима благодатная помощь Божия.

Так, в рассказе «Чертогон» изгнание чёрта, ду­ховно-душев­ное очищение происходит только при вмешательстве высших сил.

Исступленная оргия купеческого кутежа, свидетелем которого стал рассказ­чик – провинциал, приехавший из Орла в Москву поступать в университет, ужаснула молодого человека.

Лесков нисколько не сгустил краски, описывая бесовской шабаш этой «вальпургиевой ночи» (VI, 309) с участием пожилых купцов-миллионеров. Их прототипы – известные московские миллионеры: владелец хлопчатобумажных торговых фирм и собиратель древнерусских рукописей А.И. Хлудов (1818 – 1882) и откупщик В.А. Кокорев (1817 – 1889). «Главное: картина хлудовского кутежа, который был в прошлом году и на нём Кокорев играл. Это живо прочтётся» (VI, 654), – замечал Лесков в письме к Суворину.

Без труда могли бы отыскаться и современные прототипы персонажей и ситуаций «Чертогона».

Показанная в рассказе адская «пропасть разгула, не хочу сказать безоб­разного, – но дикого, неистового, такого, что и передать не умею» (VI, 306), – низводит человека до животного, скотского, зверского состояния. Разгулявшийся купец-миллионер Илья Федосеевич –дядярассказчика –превращается в опасного «дикого зверя»: «Он мне был чрезвычайно страшен Я просто только боялся этого страшного, дикого зверя, с его невероятною фантазиею и ужасным разма­хом» (VI, 309 – 310).

«Зверство» и «дикость» плотской натуры – казалось бы, необузданные, не­укротимые, –усмиряются трепетом заплутавшей без Бога души. Она содрогается перед разверстой адской бездной.

Бесовское начало неизбежно побеждается Божеским, безобразное преодолевается прекрасным, тьма вытесняется светом, на смену ночи приходит утро, грехопадение взывает к молитвенному покаянию – на этих антиномиях выстраивается композиция рассказа. Наутро после разнуздан­ного ночного кутежа «Москва была перед носом и вся в виду –вся в прекрасном утреннем освещении, в лёгком дымке очагов и мирном благовесте, зовущем к молитве» (VI, 310).

«Сосуд скудельный» требует очищения от пакости и скверны. В бане обнажается не­прикрытая плотская мерзость денежного воротилы. Раздетый донага, он лишён человеческих пропорций. Отвратительная «огромная масса его тучного тела» – это бесформенное, студенистое, тряское «желе», которое ревело «сдержанным рёвом медведя, вырывающего у себя больничку» (VI, 311).

Но никакими банями не отмыть греховную грязь, прилипшую к душе. Омовение телесное не в состоянии обратить зверя в человека, оживить по­мертвев­шее сердце: «Внешность сосуда была очищена, но внутри ещё ходила глубокая скверна и искала своего очищения» (VI, 312). Рассказчик комментирует: «Я это видел и теперь перестал бояться. Это меня занимало – я хотел видеть, как он с собою разделается: воздержанием или какой благодатию?» (VI, 312).

Художественная логика рассказа развивается в евангельском русле. Для ду­ховного возрождения грешнику требуется не лицемерное, фарисейское покаяние – по слову Господа: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что очищаете внешность чаши и блюда, между тем как внутри они полны хищения и неправды. Фарисей слепой! очисти прежде внутренность чаши и блюда, чтобы чиста была и внешность их. Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мёртвых и всякой нечистоты. Так и вы по наружности кажетесь людям праведными, а внутри исполнены лицемерия и беззакония» (Мф. 23: 25 – 28).

Так и в случае с Ильёй Федосеевичем. Этот именитый денежный мешок – любитель и устроитель диких разгульных вакханалий – «большой вес в Москве имеет. Он при всех встречах всегда хлеб-соль подаёт… всегда впереди прочих стоит с блюдом или с образом… и у генерал-губернатора с митрополитом при­нят…» (VI, 302 – 303).

Размышляя о «плотском» и «внутреннем» человеке, Апостол Павел говорит: «по внутреннему человеку нахожу удовольствие в законе Божием; Но в членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих»(Рим. 7: 22 – 23).

В рассказе «Чертогон» грешная душа истинного – «внутреннего человека» –в надежде спасения от растления и распада требует молитвенного омовения покаянными слезами: «пасть перед Всепетой и о грехах поплакать» (VI, 312). «Восстановление» даётся нелегко. Грешник раздираем между небом и адом. Монахини, наблюдая за коленопреклонённой молитвой распластавшегося пред образом Богородицы купца, замечают физические проявления терзающих его бесовских искушений: «видите, он духом к небу горит, а ножками-то ещё к аду перебирает.

Вижу, что и действительно это дядя ножками вчерашнего трепака доплясы­вает, но точно ли он и духом теперь к небу горит?

А он, словно в ответ на это, вдруг как вздохнет да как крикнет:

– Не поднимусь, пока не простишь меня! Ты бо один свят, а мы все черти окаянные! – и зарыдал.

Да ведь-таки так зарыдал, что все мы трое с ним навзрыд плакать начали: Господи, сотвори ему по его молению» (VI, 313).

И случилось святочное чудо. При поддержке свыше именитому богачу –старому греховоднику, как нашкодившему школяру, даётся вразумление: «Прямо с самого сверху, из-под кумпола, разверстой десницей сжало мне все власы вкупе и прямо на ноги поставило…» (VI, 314). Во время покаяния перед иконой Владычицы какая-то не­видимая сила оттрепала московского «туза» за волосы, приподняв его, «как подни­мают за вихор мальчишек» (VI, 313).

Ироничность лесковской художественной манеры не отменяет, а только уси­ливает ав­торскую мысль о глубинах человеческой натуры и о возможности восстановления осквернённого образа и подобия Божия: «Это вот и называется чертогон, “иже беса чужеумия испраздняет”» (VI, 314).

Преображение падшей человеческой природы происходит при помощи силы, которую Господь оставил на земле как дар, именуемый благода­тью.«С этих пор я вкус народный познал и в падении, и в восстании…» (VI, 314), – резюмирует рассказчик.

В первом варианте – «Рождественский вечер у ипохондрика»– рассказчик Иван Иванович глубоко проникся истинно право­славной верой после того, как увидел «“всё”: падение и восстановление, грехи и покаяние… веру» (VI, 653).

В «Записных книжках» Лескова 1880-х – 1890-х годов находим глубоко ре­лигиозные раздумья об «уделах» света и мрака, праведности и греха, любви и злобы. Наблюдая несовершенство двойственной человеческой природы, писатель размышлял: «Что сильнее: злоба или любовь? Надо полагать, что злоба, ибо люди часто готовы во вред себе делать зло другому, но во вред себе делают дела любви гораздо реже» (подчёркнуто Лесковым. А.Н.-С.) [iii]. Это созвучно исповедальным мыслям Апостола Павла: «закон духовен, а я плотян, продан греху. Ибо не понимаю, что делаю; потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю»(Рим. 7: 14 – 15); «Ибо знаю, что не живёт во мне, то есть в плоти моей доброе; потому что желание добра есть во мне, но чтобы сделать оное, того не нахожу. Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю»(Рим. 7: 18 – 19).

Христианин «обретает новую нравственную силу, какой не даёт ему отвле­ченное сознание закона. Не с грустной покорностью, а с радостным чувством он исполняет то, что приводит его к более тесному единению с Богом, от Которого он произошёл и к Которому стремится вся его душа. Можно сказать, что христи­анство дало крылья нравственному сознанию» [iv], – отмечал Б. Чичерин в своей книге «Наука и религия», на которую Лесков отозвался обстоятельной сочув­ственной рецензией [v].

Сам писатель именно так воспринимал религиозность и нравственность: «Бог запрещает мне делать дурное, вложив в меня совесть, через которую я распознаю добро и зло» [vi]. Лесков был солидарен с Достоевским в том, что «совесть без Бога есть ужас, она может заблудиться до самого безнравственного» [vii]. Достоевский писал: «Если мы не имеем авторитета в вере и во Христе, то во всём заблу­димся. Нрав­ственные идеи есть. Они вырастают из религиозного чувства, но одной логикой оправдаться никогда не могут. На той почве, на которой вы стоите, вы всегда будете разбиты. Вы тогда не будете разбиты, когда примете, что нравственные идеи есть(от чувства, от Христа)» [viii].

Религиозный философ и богослов В.В. Зеньковский утверждал, что «в “плане” нашего сердца добро и грех стоят “рядом”, но онтологически грех никогда не овладевает глубиной духа» [ix]. Это соответствует размышлениям Лескова в рассказе «Чертогон»: «Преобладающему греху преизбыточествует благодать» (VI, 469). Только бы человек, наделённый в Боге свободной волей и свободой выбора, захотел отрешиться от скверны и избрать благодать.

[i] Лесков Н.С. Собр. соч.: В 11 т. – М.: ГИХЛ, 1956 – 1958. – Т. 10. – С. 468. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с указанием тома и страницы.

[ii] Лесков Н.С. Собр. соч.: В 12 т. – М.: Правда, 1989. – Т. 11. – С. 187.

Источник

Чертогон лесков о чем рассказ

Алла Анатольевна Новикова-Строганова,

доктор филологических наук, профессор

Святочный рассказ Н.С. Лескова

Святки – святые вечера – в православной традиции и в русском народно-по­этическом сознании знаменуют торжество Солнца правды – Христа – над тьмой, победу над нечистой силой. Однако в наши дни сакральный смысл Святок многим либо неведом, либо намеренно попирается. И не секрет, что череда зимних праздников сегодня нередко превращается в бесовский пьяный разгул, безбожную вакханалию. Придя в чувство после такого гульбища иные, у кого ещё не атрофирована совесть, стыдятся самих себя, глаза не смеют поднять на окру­жающих. Душа мертвеет, холодеет, выстуживается. Бывает ей и студно, и стыдно; жаждет она и прощения, и очищения, изгнания разрушительного чужебесия.

135 лет назад Николай Семёнович Лесков (1831 – 1895) создал к святкам рассказ «Чертогон». Впервые рассказ был опубликован в рождественском номере ежедневной газеты «Новое время» от 25 декабря 1879 года под названием «Рождественский вечер у ипохондрика».

На пути восстановления «падшего образа» важнейшую роль играет свобод­ное человеческое усилие, ибо, как говорит преподобный Максим Исповедник, «у человека два крыла, чтобы возлетать к Богу: свобода и благодать». Человек не ограничен эмпирическими условиями земного существования и в своей глубо­чайшей сущности обладает свободной духовностью, располагает свободной волей. Он может осуществить свободный выбор, отказавшись от греха. Чтобы бороться с ним, должно прилагать великие духовные старания, но одних челове­ческих усилий недостаточно. Это лишь подготовительная работа. Человек не в состоянии сам себя «за волосы вытащить» из смрадного греховного болота. Необходима благодатная помощь Божия. Оттого и молятся православные христиане Святому Духу: «прииди и вселися в ны, и очисти ны от всякия скверны, и спаси, Блаже, души наша».

Так, в рассказе «Чертогон» изгнание чёрта, ду­ховно-душев­ное очищение происходит только при вмешательстве высших сил.

Исступленная оргия купеческого кутежа, свидетелем которого стал рассказ­чик – провинциал, приехавший из Орла в Москву поступать в университет, ужаснула молодого человека.

Лесков нисколько не сгустил краски, описывая бесовской шабаш этой «вальпургиевой ночи» (VI, 309) с участием пожилых купцов-миллионеров. Их прототипы – известные московские миллионеры: владелец хлопчатобумажных торговых фирм и собиратель древнерусских рукописей А.И. Хлудов (1818 – 1882) и откупщик В.А. Кокорев (1817 – 1889). «Главное: картина хлудовского кутежа, который был в прошлом году и на нём Кокорев играл. Это живо прочтётся» (VI, 654), – замечал Лесков в письме к Суворину.

Современные прототипы персонажей «Чертогона» без труда могли бы отыскаться сегодня и в нынешней Москве, и в провинции.

Показанная в рассказе Лескова адская «пропасть разгула, не хочу сказать безоб­разного, – но дикого, неистового, такого, что и передать не умею» (VI, 306), – низводит человека до животного, скотского, зверского состояния. Разгулявшийся купец-миллионер Илья Федосеевич – дядя рассказчика – превращается в опасного «дикого зверя»: «Он мне был чрезвычайно страшен Я просто только боялся этого страшного, дикого зверя, с его невероятною фантазиею и ужасным разма­хом» (VI, 309 – 310).

«Зверство» и «дикость» плотской натуры – казалось бы, необузданные, не­укротимые, – усмиряются трепетом заплутавшей без Бога души. Она содрогается перед разверстой адской бездной.

Бесовское начало неизбежно побеждается Божеским, безобразное преодолевается прекрасным, тьма вытесняется светом, на смену ночи приходит утро, грехопадение взывает к молитвенному покаянию – на этих антиномиях выстраивается композиция рассказа. Наутро после разнуздан­ного ночного кутежа «Москва была перед носом и вся в виду – вся в прекрасном утреннем освещении, в лёгком дымке очагов и мирном благовесте, зовущем к молитве» (VI, 310).

«Сосуд скудельный» требует очищения от пакости и скверны. В бане обнажается не­прикрытая плотская мерзость денежного воротилы. Раздетый донага, он лишён человеческих пропорций. Отвратительная «огромная масса его тучного тела» – это бесформенное, студенистое, тряское «желе», которое ревело «сдержанным рёвом медведя, вырывающего у себя больничку» (VI, 311).

Но никакими банями не отмыть греховную грязь, прилипшую к душе. Омовение телесное не в состоянии обратить зверя в человека, оживить по­мертвев­шее сердце: «Внешность сосуда была очищена, но внутри ещё ходила глубокая скверна и искала своего очищения» (VI, 312). Рассказчик комментирует: «Я это видел и теперь перестал бояться. Это меня занимало – я хотел видеть, как он с собою разделается: воздержанием или какой благодатию?» (VI, 312).

Художественная логика рассказа развивается в евангельском русле. Для ду­ховного возрождения грешнику требуется не лицемерное, фарисейское покаяние – по слову Господа: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что очищаете внешность чаши и блюда, между тем как внутри они полны хищения и неправды. Фарисей слепой! очисти прежде внутренность чаши и блюда, чтобы чиста была и внешность их. Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мёртвых и всякой нечистоты. Так и вы по наружности кажетесь людям праведными, а внутри исполнены лицемерия и беззакония» (Мф. 23: 25 – 28).

Так и в случае с Ильёй Федосеевичем. Этот именитый денежный мешок – любитель и устроитель диких разгульных вакханалий – «большой вес в Москве имеет. Он при всех встречах всегда хлеб-соль подаёт. всегда впереди прочих стоит с блюдом или с образом. и у генерал-губернатора с митрополитом при­нят. » (VI, 302 – 303).

Размышляя о «плотском» и «внутреннем» человеке, Апостол Павел говорит: «по внутреннему человеку нахожу удовольствие в законе Божием; Но в членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих» (Рим. 7: 22 – 23). Преподобный Ефрем Сирин учит: «Если на дворе не даёшь накопляться накопляться нечистотам, то не давай и внутри себя усиливаться пожеланиям плотским»[iii].

В рассказе «Чертогон» грешная душа истинного – «внутреннего человека» –в надежде спасения от растления и распада требует молитвенного омовения покаянными слезами: «пасть перед Всепетой и о грехах поплакать» (VI, 312). «Восстановление» даётся нелегко. Грешник раздираем между небом и адом. Монахини, наблюдая за коленопреклонённой молитвой распластавшегося пред образом Богородицы купца, замечают физические проявления терзающих его бесовских искушений: «видите, он духом к небу горит, а ножками-то ещё к аду перебирает.

Вижу, что и действительно это дядя ножками вчерашнего трепака доплясы­вает, но точно ли он и духом теперь к небу горит?

А он, словно в ответ на это, вдруг как вздохнет да как крикнет:

– Не поднимусь, пока не простишь меня! Ты бо один свят, а мы все черти окаянные! – и зарыдал.

Да ведь-таки так зарыдал, что все мы трое с ним навзрыд плакать начали: Господи, сотвори ему по его молению» (VI, 313).

И случилось святочное чудо. При поддержке свыше именитому богачу –старому греховоднику, как нашкодившему школяру, даётся вразумление: «Прямо с самого сверху, из-под кумпола, разверстой десницей сжало мне все власы вкупе и прямо на ноги поставило. » (VI, 314). Во время покаяния перед иконой Владычицы какая-то не­видимая сила оттрепала московского «туза» за волосы, приподняв его, «как подни­мают за вихор мальчишек» (VI, 313).

Ироничность лесковской художественной манеры не отменяет, а только уси­ливает ав­торскую мысль о глубинах человеческой натуры и о возможности восстановления осквернённого образа и подобия Божия: «Это вот и называется чертогон, «иже беса чужеумия испраздняет”» (VI, 314).

Преображение падшей человеческой природы происходит при помощи силы, которую Господь оставил на земле как дар, именуемый благода­тью. «С этих пор я вкус народный познал и в падении, и в восстании…» (VI, 314), – резюмирует рассказчик.

В первом варианте – «Рождественский вечер у ипохондрика» – рассказчик Иван Иванович глубоко проникся истинно право­славной верой после того, как увидел «»всё”: падение и восстановление, грехи и покаяние… веру» (VI, 653).

Христианин «обретает новую нравственную силу, какой не даёт ему отвле­ченное сознание закона. Не с грустной покорностью, а с радостным чувством он исполняет то, что приводит его к более тесному единению с Богом, от Которого он произошёл и к Которому стремится вся его душа. Можно сказать, что христи­анство дало крылья нравственному сознанию» [v], – отмечал Б. Чичерин в своей книге «Наука и религия», на которую Лесков отозвался обстоятельной сочув­ственной рецензией [vi].

Сам писатель именно так воспринимал религиозность и нравственность: «Бог запрещает мне делать дурное, вложив в меня совесть, через которую я распознаю добро и зло» [vii]. Лесков был солидарен с Достоевским в том, что «совесть без Бога есть ужас, она может заблудиться до самого безнравственного»[viii]. Достоевский писал: «Если мы не имеем авторитета в вере и во Христе, то во всём заблу­димся. Нрав­ственные идеи есть. Они вырастают из религиозного чувства, но одной логикой оправдаться никогда не могут. На той почве, на которой вы стоите, вы всегда будете разбиты. Вы тогда не будете разбиты, когда примете, что нравственные идеи есть (от чувства, от Христа)» [ix].

Религиозный философ и богослов В.В. Зеньковский утверждал, что «в «плане” нашего сердца добро и грех стоят «рядом”, но онтологически грех никогда не овладевает глубиной духа» [x]. Это соответствует размышлениям Лескова в рассказе «Чертогон»: «Преобладающему греху преизбыточествует благодать» (VI, 469). Только бы человек, наделённый в Боге свободной волей и свободой выбора, захотел отрешиться от скверны и избрать благодать.

ПРИМЕЧАНИЯ

Лесков Н.С. Собр. соч.: В 11 т. – М.: ГИХЛ, 1956 – 1958. – Т. 10. – С. 468. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с указанием тома и страницы.

[ii] Лесков Н.С. Собр. соч.: В 12 т. – М.: Правда, 1989. – Т. 11. – С. 187.

[iii] Христианская жизнь по Добротолюбию: Избранные места из творений святых Отцов и Учителей Церкви. – М.: Московский Свято-Данилов монастырь, 1991. – С. 120.

[iv] РГАЛИ. – Ф. 275. – Оп. 1. – Ед. хр. 111. – Л. 7.

[v] Чичерин Б. Наука и религия. – М., 1901. – Изд. 2-е. – С. 204.

[vi] См.: Лесков Н.С. Б. Чичерин «Наука и религия» (М., 1879). Обзор // Новое время. – 1879. – № 1306.

[vii] Цит. по: Лесков Н.С. Легендарные характеры. – М., 1989. – С. 6.

[viii] Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. – Л.: Наука, 1972 – 1990. – Т. 27. – С. 56.

[ix] Достоевский Ф.М. Там же. – С. 217 – 218.

[x] Зеньковский В.В. Проблемы воспитания в свете христианской антропологии. – М., 1993. – С. 75.

Источник

«Чертогон»: святочный рассказ Н.С. Лескова

Автор размышляет о теме духовного преображения человека в творчестве Лескова

Рассказ «Чертогон» написан в 1879 г. Текст рассказа дан в конце статьи. Перейти к тексту рассказа>>>

Святки – святые вечера – в православной традиции и в русском народно-по­этическом сознании знаменуют торжество Солнца правды – Христа – над тьмой, победу над нечистой силой. Однако в наши дни сакральный смысл Святок многим либо неведом, либо намеренно попирается. И не секрет, что череда зимних праздников сегодня нередко превращается в бесовский пьяный разгул, безбожную вакханалию. Придя в чувство после такого гульбища иные, у кого ещё не атрофирована совесть, стыдятся самих себя, глаза не смеют поднять на окру­жающих. Душа мертвеет, холодеет, выстуживается. Бывает ей и студно, и стыдно; жаждет она и прощения, и очищения, изгнания разрушительного чужебесия.

135 лет назад Николай Семёнович Лесков (1831 – 1895) создал к святкам рассказ «Чертогон». Впервые рассказ был опубликован в рождественском номере ежедневной газеты «Новое время» от 25 декабря 1879 года под названием «Рождественский вечер у ипохондрика».

На пути восстановления «падшего образа» важнейшую роль играет свобод­ное человеческое усилие, ибо, как говорит преподобный Максим Исповедник, «у человека два крыла, чтобы возлетать к Богу: свобода и благодать». Человек не ограничен эмпирическими условиями земного существования и в своей глубо­чайшей сущности обладает свободной духовностью, располагает свободной волей. Он может осуществить свободный выбор, отказавшись от греха. Чтобы бороться с ним, должно прилагать великие духовные старания, но одних челове­ческих усилий недостаточно. Это лишь подготовительная работа. Человек не в состоянии сам себя «за волосы вытащить» из смрадного греховного болота. Необходима благодатная помощь Божия. Оттого и молятся православные христиане Святому Духу: «прииди и вселися в ны, и очисти ны от всякия скверны, и спаси, Блаже, души наша».

Так, в рассказе «Чертогон» изгнание чёрта, ду­ховно-душев­ное очищение происходит только при вмешательстве высших сил.

Исступленная оргия купеческого кутежа, свидетелем которого стал рассказ­чик – провинциал, приехавший из Орла в Москву поступать в университет, ужаснула молодого человека.

Современные прототипы персонажей «Чертогона» без труда могли бы отыскаться сегодня и в нынешней Москве, и в провинции.

«Зверство» и «дикость» плотской натуры – казалось бы, необузданные, не­укротимые, – усмиряются трепетом заплутавшей без Бога души. Она содрогается перед разверстой адской бездной.

Художественная логика рассказа развивается в евангельском русле. Для ду­ховного возрождения грешнику требуется не лицемерное, фарисейское покаяние – по слову Господа: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что очищаете внешность чаши и блюда, между тем как внутри они полны хищения и неправды. Фарисей слепой! очисти прежде внутренность чаши и блюда, чтобы чиста была и внешность их. Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мёртвых и всякой нечистоты. Так и вы по наружности кажетесь людям праведными, а внутри исполнены лицемерия и беззакония» (Мф. 23: 25 – 28).

Вижу, что и действительно это дядя ножками вчерашнего трепака доплясы­вает, но точно ли он и духом теперь к небу горит?

А он, словно в ответ на это, вдруг как вздохнет да как крикнет:

– Не поднимусь, пока не простишь меня! Ты бо один свят, а мы все черти окаянные! – и зарыдал.

[1] Лесков Н.С. Собр. соч.: В 11 т. – М.: ГИХЛ, 1956 – 1958. – Т. 10. – С. 468. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с указанием тома и страницы.

[2] Лесков Н.С. Собр. соч.: В 12 т. – М.: Правда, 1989. – Т. 11. – С. 187.

[3] Христианская жизнь по Добротолюбию: Избранные места из творений святых Отцов и Учителей Церкви. – М.: Московский Свято-Данилов монастырь, 1991. – С. 120.

[4] РГАЛИ. – Ф. 275. – Оп. 1. – Ед. хр. 111. – Л. 7.

[5] Чичерин Б. Наука и религия. – М., 1901. – Изд. 2-е. – С. 204.

[6] См.: Лесков Н.С. Б. Чичерин «Наука и религия» (М., 1879). Обзор // Новое время. – 1879. – № 1306.

[7] Цит. по: Лесков Н.С. Легендарные характеры. – М., 1989. – С. 6.

[8] Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. – Л.: Наука, 1972 – 1990. – Т. 27. – С. 56.

[9] Достоевский Ф.М. Там же. – С. 217 – 218.

[10] Зеньковский В.В. Проблемы воспитания в свете христианской антропологии. – М., 1993. – С. 75.

Это обряд, который можно видеть только в одной Москве, и притом не иначе как при особом счастии и протекции.

Я видел чертогон с начала до конца благодаря одному счастливому стечению обстоятельств и хочу это записать для настоящих знатоков и любителей серьезного и величественного в национальном вкусе.

Хотя я с одного бока дворянин, но с другого близок к «народу»: мать моя из купеческого звания. Она выходила замуж из очень богатого дома, но вышла уходом, по любви к моему родителю. Покойник был молодец по женской части и что намечал, того и достигал. Так ему удалось и с мамашей, но только за эту ловкость матушкины старики ничего ей не дали, кроме, разумеется, гардеробу, постелей и божьего милосердия, которые были получены вместе с прощением и родительским благословением, навеки нерушимым. Жили мои старики в Орле, жили нуждно, но гордо, у богатых материных родных ничего не просили, да и сношений с ними не имели. Однако, когда мне пришлось ехать в университет, матушка стала говорить:

Восстав, почистился щеточкой и пошел к дяде Илье Федосеичу.

Прихожу на двор; у подъезда стоят кони-львы, сами вороные, а гривы рассыпные, шерсть как дорогой атлас лоснится, а заложены в коляску.

Я взошел на крыльцо и говорю: так и так-я племянник, студент, прошу доложить Илье Федосеичу. А люди отвечают:

Отрекомендовался ему; он выслушал молча, тихо руку подал и говорит:

Я было хотел отказаться, но как-то замялся и сел.

Львы сразу приняли и понеслись, только задок коляски подпрыгивает, а как за город выехали, еще шибче помчали.

Сидим, ни слова не говорим, только вижу, как дядя себе цилиндр краем в самый лоб врезал, и на лице у него этакая что называется плюмса, как бывает от скуки.

Туда-сюда глядит и один раз на меня метнул глазом и ни с того ни с сего проговорил:

Я не знал, что отвечать, и промолчал.

Опять едем, едем; думаю: куда это он меня завозит? и начинает мне сдаваться, что я как будто попал в какую-то статью.

А дядя вдруг словно повершил что-то в уме и начинает отдавать кучеру одно за другим приказания:

— Сколько лишних людей есть?

Источник