черные маруси у ахматовой что это
Черные маруси у ахматовой что это
Смысл этого произведения не исчерпать ни одной, ни несколькими литературоведческими статьями. На наш взгляд, изучая ахматовскую поэму, чрезвычайно важно задуматься над тем, что выделяет ее на фоне многих других произведений, посвященных теме «Человек и тоталитарное государство». Попробуем начать с предельно обобщенного вопроса: «О чем эта поэма? Какова ее главная тема?»
Наверное, при размышлении над этим вопросом в первую очередь вспоминаются события, послужившие толчком к написанию поэмы, — арест в 1935 году сына и мужа А.Ахматовой (Л.Н. Гумилева и Н.Н. Лунина), соответственно, «Реквием» воспринимается как поэма о репрессиях 1930-х годов, о трагедии народа в эпоху сталинизма, «в страшные годы ежовщины».
Но если главная тема поэмы связана со сталинскими репрессиями, с какой целью А. Ахматова включила в нее главу «Распятие»? Какова ее роль в произведении? Почему не только в этой, но и в других главах мы встречаем христианские символы, детали, религиозные аллюзии. И почему лирическая героиня «Реквиема» представлена как человек верующий, как православная христианка?
Чтобы понять принцип организации художественного времени и пространства в ахматовском «Реквиеме», проанализируем четыре строчки из «Вступления», являющиеся своеобразным ключом к пониманию авторской концепции поэмы:
Звезды смерти стояли над нами,
И безвинная корчилась Русь,
Под кровавыми сапогами
И под шинами черных марусь.
Вначале обратим внимание на конкретно-исторические детали, которые относятся к эпохе 1930-х годов. Мы находим их, прежде всего, в последней, четвертой, строке — это «черные маруси» — так в то время называли в народе определенную марку машин, на которых обычно увозили арестованных.
Следующая строка тоже, казалось бы, содержит вполне конкретную вещную деталь — «кровавые сапоги», но она уже не столь четко закреплена за определенным временем: увы, наша история такова, что следы «кровавых сапог» можно встретить где и когда угодно.
Далее обращаем внимание на образ «безвинной Руси». Задумайтесь, почему Ахматова употребляет именно такое — древнее — наименование своей родины? Размышляя над этим вопросом, обратим внимание на то, что не только художественное время, но и пространство поэмы расширяется: от конкретного оно постепенно, шаг за шагом уводит нас в глубь истории, к XVII—XVIII вв., а затем и ко времени раннего христианства. Если попытаться графически изобразить картину, характеризующую художественное время и пространство поэмы «Реквием», то получится несколько концентрических кругов: первый символически выражает события личной жизни поэта, ее семейную трагедию, которая и послужила толчком к созданию «Реквиема» (это время автобиографическое), второй круг — шире — это эпоха 1930-х годов, когда миллионы людей стали жертвами репрессий, третий круг еще шире, он выражает трагическую историю Руси, где было не меньше страданий, несправедливости и слез, чем в 1930-е, и, наконец, четвертый круг — это уже время Вечное, которое выводит нас к трагическому сюжету распятия Христа, заставляет вновь вспомнить о страданиях сына Божьего и его матери.
А теперь выделим в поэме «Реквием» повторяющиеся сквозные образы, воспринимающиеся как символические знаки Вечности, — это «крест», «звезда» и «река». Попытаемся их расшифровать.
Начнем с символики креста, ведь даже тюрьма, у стен которой «трехсотая с передачею» стояла лирическая героиня, называется Кресты. Конечно, крест — это символ страдания. Но если принять во внимание христианскую традицию, следует уточнить, что речь идет о страдании во имя любви к людям. Если вы обратитесь к «Словарю символов», то узнаете, что крест — один из древнейших символов, известный в культурах разных народов. Он олицетворяет не только страдание, но и воспринимается как знак вечной жизни, бессмертия, как космический символ, точка сообщения между Небом и Землей. В христианстве крест символизирует спасение через жертву Христа, страдание, веру, искупление. Таким образом, этот символ, возникающий уже в самом начале поэмы, можно воспринять не только как трагический знак, но и как знак спасения, любви и искупления.
В связи с этим задумаемся над вопросом: почему в поэме Ахматовой ключевым становится образ матери, почему даже в главе «Распятие» в известном евангельском сюжете выделена фигура не сына Божьего, а именно матери, чья боль настолько велика, что люди боятся взглянуть в ее сторону? Логика предшествующих рассуждений позволяет прийти к заключению, что с образом матери у Ахматовой связана идея любви и искупления. Все боли мира проходят, прежде всего, через сердце матери. Не удивительно в связи с этим, что своеобразными двойниками лирической героини становятся и «стрелецкие женки», чьи мужья и сыновья были казнены за участие в восстании в XVII веке («буду я как кремлевские женки под московскими башнями выть»), и сама Богоматерь.
Не менее значимы в поэме и символические образы «звезды» и «реки». Выявляя их значения, мы можем еще раз убедиться в том, что эти образы тесно связаны с символом креста, они как бы дополняют друг друга. С помощью «Словаря символов» устанавливаем, что звезда олицетворяет присутствие божества. В христианстве звезда также олицетворяет рождение Христа. Следовательно, мы вновь приходим к тому, что мотив страдания и смерти у Ахматовой теснейшим образом связан с мотивом жизни вечной. Это значение по-своему воплощается и в образе реки — символе, известном еще со времен античности и обозначающем мировой поток, течение жизни, обновление и одновременно — необратимое течение времени, которое предполагает забвение.
Итак, все три рассмотренных нами ключевых символических образа заставляют при чтении поэмы постоянно соотносить то, что происходит на земле с измерением Вечности. Вот почему лирическая героиня, чье горе, вызванное страданиями сына, было так велико, что жизнь казалась ей просто ненужной обузой, все же смогла в итоге пройти через пустыню смерти и пережить духовное воскрешение. Идея бессмертия, обновления, жизни вечной звучит и в финале поэмы «Реквием».
Здесь она связана с темой памятника, которая имеет давнюю историю в русской и
в мировой литературе. Сравним, как трактовалась эта тема в «Памятнике» Г.Р. Державина, в пушкинском «Я памятник себе воздвиг. », во вступлении к поэме В.Маяковского «Во весь голос» и в ахматовском «Реквиеме».
Если у Державина и Пушкина, каждый из которых представил свой вариант вольного перевода оды Горация «К Мельпомене», речь идет о памятнике поэту, и им становится само его творчество, обеспечивающее ему бессмертие, то у Маяковского «памятником» названа уже не столько сама поэзия, сколько «построенный в боях социализм», то есть общее дело, служению которому поэт подчинил свой талант. Закономерно, что в его поэме поэтическое «я» все чаще сменяет «мы» («пускай нам общим памятником будет построенный в боях социализм»). А.Ахматова, включаясь в этот поэтический диалог, тоже трактует известную тему в полемическом ключе: размышляя о памятнике, она обрывает все нити, связанные с памятью о поэте как о конкретной личности. Этот памятник должен увековечить не ее персону и даже не ее творчество, а материнское страдание и вечную материнскую любовь как единственный залог того, чтобы эти страдания больше не повторялись. Именно с этой любовью связана надежда, что порочный кровавый круг истории будет когда-нибудь прерван и наступит обновление. Как символические знаки обновления можно воспринять и возникающие в заключительных строчках поэмы образы реки с идущими по ней кораблями и голубя (еще один известный евангельский символ), указывающие на то, что замкнутость «порочного круга» все же может быть преодолена.
А теперь, исходя из проделанного анализа, попробуйте вновь ответить на вопрос, с которого мы начали: «О чем поэма Ахматовой «Реквием»?» Хочется верить, что ответы будут уже другими, чем они были вначале.
Татьяна Геннадьевна Прохорова
доктор филологических наук, доцент кафедры русской литературы
Казанского государственного университета
Анна Ахматова Реквием. Только в памяти долгие годы
автор Доба Каминская
Бессмертным памятником жертвам политических реперессий служит поэма Анны Андреевны Ахматовой «Реквием».
Впервые эта поэмы была прочитана в Центральном Доме работников искусств в 1985- м году, в глухие застойные черненковские времена, артистом Михаилом Козаковым.
Тогда эта поэма была запрещена. Ещё совсем недавно людей арестовывали и лишали свободы даже за хранение этой запрещённой поэмы. Накануне выступления жена Козакова оо
позвонила его ближайшему другу- известному литературному критику Станиславу Рассадину, умоляя его отговорить Михаила от чтения поэмы, что неизбежно должно было повлечь за собой гонения на ее мужа со стороны властей. Но Михаил
Козаков принял твёрдое рещение- он будет читать «Реквием»: «Чтобы не опротиветь самому себе, чтобы не чувствовать себя оскорбительно несвободным».
Когда на сцене торжественно застыла его высокая, красивая фигура и полились чеканные строки поэмы, зал напряжённо затаился. Даже воздух казался наполненным особым напряжением:
Звезды смерти стояли над нами
и безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под шинами чёрных Марусь.
Если когда нибудь в этой стране
Воздвигнуть задумают памятник мне,
Согласье на это даю торжество,
Но только с условьем- не ставьте его
Ни около моря, где я родилась:
Последняя с морем оборвана связь.
Ни в Царском саду у заветного пня,
Где тень безутешная ищет меня.
А здесь- где стояла я триста часов
И где для меня не открыли засов.
Затем, что и в смерти блаженной боюсь
Забыть грохотание чёрных Марусь.
Забыть, как постылая хлопала дверь
И выла старуха, как раненный зверь.
И пусть с неподвижных и бронзовых век,
Как слезы, струится подтаявший снег.
И голубь тюремный пусть гулит вдали.
И тихо идут по Неве корабли.
Эта женщина больна.
Эта женщина одна.
Муж в могиле, сын в тюрьме,
Помолитесь Обо мне.
Показать бы тебе, насмешнице,
И любимице всех друзей,
Царскосельский веселой грешнице,
Что случится с жизнью твоей.
Как трёхсотая с передачею
Под крестами будешь стоять
И своею слезою горячею
Новогодний лёд прожигать.
Семнадцать месяцев кричу,
Зову тебя домой.
Бросалась в ноги палачу-
Ты сын и ужас мой.
И упало каменное слово
На мою, ещё живую, грудь.
Ничего, ведь я была готова,
Справлюсь с этим как- нибудь.
И я молюсь не о себе одной,
А обо всех, кто там стоял со мною
И в лютый холод, и в июльский зной
Под красною ослепшею стеною.
Хотелось бы всех поименно назвать,
Да отняли список и негде узнать.
И если зажмут мой измученный рот,
Которым кричит стомильонный народ,
Пусть также они поминают меня
В канун моего поминального дня.
Задыхаясь, я крикнула «Шутка,
Все что было. Уйдёшь- я умру».
Улыбнулся спокойно и жутко
И сказал мне «Не стой на ветру».
И благодарного народа
Он слышит голос: «Мы пришли
Сказать: Где Сталин, там свобода.
Мир и величие Земли».
Но и после выхода этих стихов Лев Гумилёв продолжал оставаться в заключении, вплоть до реабилитации после смерти тирана.
Однако, эти хвалебные стихи, возможно, спасли жизнь самой Ахматовой: Абакумов, глава МГБ (Министерства государственной безопасности), запросил у Сталина разрешение на арест Анны Андреевны. Почему же Сталин не дал отмашку, почему не спустил псов? Вполне возможно, что цикл стихов в его славу сыграл здесь свою роль.
Да, Льва Гумилева не выпустили, но ведь не посадили и его мать.
Через много лет Александр Галич написал стихотворение, посвящённое жизни Ахматовой в тот, один из наиболее ужасных этапов ее жизни:
Ей страшно. Ей душно. Ей хочется лечь.
Ей с каждой секундой ясней,
Что это не совесть, а русская речь
Сегодня глумится над ней.
Скрипели слова, как песок, на губах.
И вдруг расплывалось пятно.
Белели слова, как предсмертных рубах
Белеет во мгле полотно.
По белому снегу вели на расстрел
Вдоль берега белой реки.
А сын ее вслед уходящим смотрел
И ждал этой самой строки.
Анна Андреевна обрела вторую, позднюю, славу уже на склоне лет. Ее поэзия вышла, наконец, из запрета и стала легальной. Ведь многие десятилетия ее стихи были в забвении. В 1959- м году ее стихи печатает журнал «Новый мир”, в 1960- м году-
«Литературная газета». В 1965- м году выходит последний ее пожизненный сборник- знаменитый «Бег времени».
Одновременно приходит также и международное признание. В декабре1964-го года Ахматова выехала в Италию, где ей была присуждена международная премия «Этна- Таормина». В мае 1965- го года- торжественная церемония облачения в мантию доктора литературы Оксфордского университета, Англия.
5- го марта 1966- го года Анна Андреевна Ахматова, в возрасте семидесяти семи лет, ушла из жизни.
Ахматова- двувременной была.
О ней и плакать как-то не пристало.
Не верилось, когда она жила.
Не верится, когда ее не стало
Евгений Евтушенко
Новое в блогах
Приложения пользователя
Вчера, слоняясь по книжному магазину в поисках счастья, из любопытства пролистала 14-е переиздание школьного учебника для 11 класса «Русская литература XX века» под редакцией академика В.В. Агеносова.
Восемь переизданий назад я заметила в главе об Анне Ахматовой погрешность из тех, что называют «оговоркой по Фрейду». «Оговориться» заставили саму Анну Андреевну.
Цитата из знаменитого цикла «Реквием» в совместном исполнении А.Ю. Леонтьевой, кандидата филологических наук, написавшей главу, и поэтессы звучала так:
Звезды смерти стояли над нами.
И безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под крышами черных марусь.
В оригинале вообще-то «под шинами черных марусь». Но, видимо, литературовед или корректор или кто-то еще решил, что «черные маруси»— это не «эмки», фирменные машины сталинского террора, а какая-нибудь мощная бандитская группировка. Поэтому слово «крыша» тут будет уместней, да и современным детям понятней.
В 14-м переиздании «крыша» никуда не уехала, а находилась все по тому же адресу: на странице 330. Предположить, что за 15 лет существования учебника никто, кроме меня, не ушибся об эту строчку, было бы гордыней.
Скорей всего, его просто не читают ни школьники, ни учителя, ни редакторы при переизданиях. Стоит себе на полке и стоит, есть не просит, создает правильную атмосферу.
Я рассказала эту историю не для того, чтобы лишить составителей каких-нибудь благ типа роялти за допечатки или хорошего настроения. Она не про «о tempora, o mores!» Она про рождения и смерти несловарных смыслов, которые в нашей эзоповой стране иногда докладывают об обстановке в ней честнее всех прочих источников.
Так, эпоха шин, изъятых из стихотворения Ахматовой, без сомнения была пострашнее эпохи «крыш». Шины только давили, «крыши» могут и давить и защищать. Как договоришься.
Но что в середине 1990-х (время написания учебника) последние заняли место первых не только в классических строчках, но и в сознании и даже подсознании граждан— очевидно.
Другой пример. Если бы в СССР существовало звание «бестселлер», то оно бы из года в год присуждалось книге Корнея Чуковского «От двух до пяти». Взрослое население открывало ее на любой странице и зачитывало друг другу вслух про «люблю чеснок, он пахнет колбасой», «бог есть, но я в него, конечно, не верю», «Илья Тимуровец», «И сказал колдун Олегу: „Ты умрешь от своего коня“. И тогда повел Олег коня в колхоз».
Каждый гражданин СССР без посторонних подсказок и подмигиваний догадывался о скрытом смысле названия «От двух до пяти»: столько лет давали за хранение и распространение антисоветской литературы. Нынче разве эрудиты из «Что? Где? Когда?» сообразят, как связаны сборник трогательного детского языкотворчества со сборником статей Уголовного кодекса СССР.
То же со словом «нагрузка». Когда-то оно означало «платный довесок к дефициту»: к скатерти за 15 рублей прилагался, например, абажур за 11 рублей, к растворимому кофе— консервы «Завтрак туриста», к бутылке водки биография Бернарда Шоу, к книге «Домоводство» брошюры «Организация и оплата труда работников МТС» и «Блокнот агитатора Астраханского обкома партии».
Сегодня слово «нагрузка» избавилось от унизительного смысла и принудительного союза с дефицитом, магическим понятием брежневской эпохи.
Теперь при слове «нагрузка» многие россияне представляют себе тренажерный зал, и это, независимо от того, посещают они его или нет, неопровержимо доказывает, что нация идет или, если стоит, то по крайне мере лицом к правильному пути здоровья и бодрости.
Черная Маруся
Вороно́к (также ворон, чёрный ворон, чёрный воронок, черная Маруся) — жаргонное слово (выражение), имеет несколько значений:
Воронка́ми в СССР называли служебные автомобили НКВД ГАЗ-М1 («Эмка»), с 1938 его модификацию ГАЗ-М1-V8, выполненную специально для нужд НКВД, а с 1940 модификацию ГАЗ-11-73. Все эти модификации выпускались только чёрного цвета.
…живой к техническим веяниям, Архипелаг не опоздал перенять черного ворона, а ласковей — воронка. На еще булыжные мостовые наших улиц первые воронки вышли с первыми же грузовиками. Они были плохо подрессорены, в них сильно трясло — но и арестанты становились не хрустальные. Зато укупорка уже тогда, в 1927 году, была хороша: ни единой щелки, ни электрической лампочки внутри, уже нельзя было ни дохнуть, ни глянуть. И уже тогда набивали коробки воронков стоя до отказу. Это не так, чтобы было нарочито задумано, а — колёс не хватало.
Много лет они были серые стальные, откровенно тюремные. Но после войны в столицах спохватились — стали красить их снаружи в радостные тона и писать сверху «Хлеб» (арестанты и были хлебом строительств), «Мясо» (верней бы написать — «кости»), а то и «Пейте советское шампанское!»
Внутри воронок может быть просто бронированным кузовом — пустым загоном. Может иметь скамейки вкруговую вдоль стен. Это — вовсе не удобство, это хуже: втолкают столько же людей, сколько помещается стоймя, но уже друг на друга как багаж, как тюк на тюк. Могут воронки иметь в задке бокс — узкий стальной шкаф на одного. И могут целиком быть боксированы: по правому и левому борту одиночные шкафики, они запираются как камеры, а коридор для вертухая.
А. Солженицын — Архипелаг ГУЛаг (Часть вторая. Вечное движение. Глава 1. Корабли Архипелага)
Этимология
Слово «воронок» произошло от вороной масти (коня). Вероятно, это также было распространённое имя вороного коня. С появлением автомобилей привычка давать личные имена не пропала. А поскольку первые автомобили были чёрного цвета, имя Воронок им подходило.
“Звёзды смерти” в «Реквиеме» Анны Ахматовой
В этой заметке речь пойдёт о девятой, траурной строке “Вступления” к ахматовскому циклу “Реквием”:
Звёзды смерти стояли над нами,
И безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под шинами чёрных марусь.
О каких звёздах здесь говорится? Напрашивающийся подтекст — один из наиболее часто цитируемых фрагментов Апокалипсиса: “Третий Ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод. Имя сей звезде “полынь”; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки” (Откр. 8, 10–11). Интересно, что образ “звезды-полыни” был одним из любимых у ахматовской антагонистки, поэтессы Анны Радловой.
Отметим, впрочем, что у Ахматовой описаны звёзды, а не звезда, которые к тому же “стояли”, а не падали.
Можно высказать осторожное предположение, что в девятой строке “Вступления” подразумеваются — помимо небесных звёзд — пятиконечные символы советского государства, водружённые над вершинами главных башен Московского Кремля. Изображением “кремлёвских башен” заканчивается следующее после только что приведённого стихотворение “Реквиема” — “Уводили тебя на рассвете. ”:
Буду я, как стрелецкие жёнки,
Под кремлёвскими башнями выть.
Зловещий образ звезды возникает в цикле Ахматовой ещё дважды. В финальных строках пятого стихотворения “Реквиема”:
И прямо мне в глаза глядит
И скорой гибелью грозит
Огромная звезда, —
и в заключительных строках восьмого стихотворения цикла — “К смерти”:
Мне всё равно теперь. Клубится Енисей,
Звезда Полярная сияет.
И синий блеск возлюбленных очей
Последний ужас застилает.
Как и во “Вступлении” к “Реквиему”, образ звезды в стихотворении “Семнадцать месяцев кричу. ” может напомнить внимательному читателю о кремлёвских звёздах, тем более что в третьей строке Ахматова пишет о живущем в Кремле палаче — “кремлёвском горце” (формула из стихотворения Мандельштама “Мы живём, под собою не чуя страны. ”). В то же время ахматовская “огромная звезда”, без сомнения, провоцирует вспомнить о “большой звезде” из Апокалипсиса.
О том, что заключительные строки ахматовского стихотворения “К смерти” восходят к финалу уже процитированного нами выше мандельштамовского стихотворения “За гремучую доблесть грядущих веков. ” (“Уведи меня в ночь, где течёт Енисей // И сосна до звезды достаёт”), писали многие исследователи. Существенно важным представляется обратить внимание на то обстоятельство, что мандельштамовский подтекст совмещён у Ахматовой с гумилёвским мотивом “звёздного ужаса” (“Звезда Полярная 4 сияет. // И синий блеск возлюбленных очей // Последний ужас застилает”). Поэму Гумилёва “Звёздный ужас” Ахматова, как известно, считала одним из лучших его произведений.
Остаётся указать, что по крайней мере в двух стихотворениях Ахматовой, написанных задолго до “Реквиема”, мы встречаем образ звёзд в окружении мотивов, сходных с теми, что обрамляют образ звезды в интересующих нас строках цикла: “Я гощу у смерти белой // По дороге в тьму, // Зла, мой ласковый, не делай // В мире никому. // И стоит звезда большая // Между двух стволов. ” (“Как невеста, получаю. ”, 1915) и “Спит юродивый на паперти, // На него глядит звезда” (“Причитание”, 1922).
Примечания
1 “В начале 1939 года я получила короткое письмо от московской приятельницы: “У подружки Лены родилась девочка, а подружка Надюша овдовела”, — писала она” (Ахматова А.А. Листки из дневника // Осип Мандельштам и его время. М., 1995. С. 38–39).
2 Ср. с финалом мандельштамовского стихотворения “Декабрист” (1917): “Всё перепуталось, и некому сказать, // Что постепенно холодея, // Всё перепуталось, и сладко повторять: // Россия, Лета, Лорелея”.
3 О зловещих звёздах у Мандельштама см., например: Левин Ю.И. Избранные работы. М., 1998. С. 9–17.
4 Отметим звуковое созвучие слова “полярная” со словом “полынь”.
5 В свою очередь, подтекстом этой строки, как отметил ещё В.М. Жирмунский, послужили известные строки Анненского. О гумилёвских реминисценциях в ахматовском цикле см. нашу заметку: Николай Гумилёв в “Реквиеме” Анны Ахматовой // Русская речь. 2000. № 3. С. 26–28.