больше чем еда чехов
«У вас на свадьбе я налисабонился важно». О гигантском аппетите Антона Чехова и его тяжелом детстве
В детстве будущий великий писатель учился обсчитывать покупателей в колониальной лавке своего отца, а на смертном одре с удовольствием пил. шампанское. Рассказываем о кулинарных похождениях и Антоши Чехонте, и Антона Павловича Чехова.
Английский профессор Дональд Рейфилд, автор нашумевшей книги «Жизнь Антона Чехова», заметил, что «весьма немногие писатели охраняли от публики свою частную жизнь столь ревностно, как это делал Чехов. И ни один из них столь же скрупулезно не собирал буквально все клочки бумаги – письма, счета, расписки, – имеющие отношения к нему и его семье». Но есть моменты, которые скрыть или отредактировать нельзя.
Последние слова, произнесенные Чеховым на смертном одре, знает любой мало-мальски начитанный человек. Это – часть той легенды, о которой К.С. Станиславский писал: «Смерть его была красива, спокойна и торжественна». Чехов сказал просто и уместно: «Ich sterbe». «Я умираю» – в переводе с немецкого. 44-летний русский классик умирал в Германии, в городе Баденвейлер. Лечил его, или, как тогда говорили, пользовал, немец Шверер. Врачу и было это адресовано. Именно Шверер приказал тогда подать безнадежно больному бокал шампанского – так предписывали правила врачебного этикета. Антон Павлович осушил бокал, улыбнулся: «Давно я не пил шампанского…»
Для финальной жизненной реплики эта фраза подходит гораздо лучше, чем оттеснившее ее печальное Ich sterbe!
Похороны Антона Чехова
«В детстве у меня не было детства…»
Вспоминая о своем нежном возрасте, 32-летний Чехов назвал его «довольно мрачным». Причиной тому не столько атмосфера провинциального Таганрога, где в 1860 году родился будущий гений, сколько тяжелое положение их многодетной семьи, ее более чем скромный достаток и отношения, далекие от идеальных.
Деспотичный, малообразованный и при этом весьма набожный отец держал бакалейную лавку. «Чай, сахар, кофе и другие колониальные товары» – гласила ее вывеска. Пониже была, кстати, и другая табличка: «На выносъ и распивочно» – заведение имело еще и винный погреб.
Вкуса к коммерции у Павла Егоровича не было. На одной полке у него странным образом уживались мыло и копченая рыба, конфеты и мышеловки. Отец-купец мог запросто подсунуть покупателям спитой чай, предварительно высушив и подкрасив его, или сомнительного качества винцо. Известна история, когда он устроил «освящение» бочки деревянного масла (низший сорт оливкового, его использовали и в пищу, и в светильниках), в котором случайно утонула крыса. Специально приглашенный протоиерей отслужил над маслом молебен, но даже это не убедило постоянных покупателей, которых религиозный купец зачем-то пригласил присутствовать на этой «церемонии». Павлу Егоровичу пришлось купить новую бочку, а «поганое масло» он сбывал потихоньку. Своих детей, помогавших в лавке, он тоже обучал хитростям торговли, заставляя обвешивать и обсчитывать. И все же предприятие было убыточным. По свидетельству Марии, единственной дочери в их семье, они «тщательно скрывали бедность».
Дом в Таганроге, где Антон Павлович провел детство
Характерный эпизод: как-то раз мать послала Антона с братом Иваном на базар купить еды на обед. Была куплена утка, которую Антон всю дорогу теребил, чтобы бедная птица кричала еще громче. Объяснял он это так: «Пусть все знают, что мы тоже кушаем уток!»
И при всей этой нехитрой конспирации Антон мог заявить сестре, когда у нее в гостях сидели подруги, барышни-курсистки: «Маша, иди самовар ставить!» – давая понять тем самым, что кухарки в их доме нет. Да и как скрыть очевидное? Один из чеховских одноклассников по таганрогской гимназии вспоминал, что у Антона на завтрак, «кроме хлеба да печеной картошки с огурцом, ничего питательного не было».
Когда Чехов станет хозяином мелиховской усадьбы, он признается с детским простодушием, что «никогда еще не был так богат»: «Вишен у нас так много, что не знаем, куда девать. Крыжовник некому собирать. Я стою под деревом и ем вишни, и мне странно, что меня никто не гонит по шее, как было в детстве».
Однако бедность – не порок, тошным и страшным их детство делал отец. «Он сек меня розгами, драл за уши, бил по голове, и я, просыпаясь, каждое утро думал прежде всего: будут ли сегодня драть меня?» – признание из чеховского письма. Или вот он пишет брату Александру: «Вспомни те ужас и отвращение, какие мы чувствовали во время оно, когда отец за обедом поднимал бунт из-за пересоленного супа или ругал мать дурой».
Мать семейства, Евгения Яковлевна, была женщиной терпеливой, мягкой, чадолюбивой, но своеобразной. По воспоминаниям детей, она отличалась чрезмерной брезгливостью: «Если за столом кто-нибудь проносил свою руку над ее тарелкой или чашкой, она уже не могла больше пить и есть».
Говоря о семье Чеховых, трудно удержаться от определения, которое дала ей недавно писательница Татьяна Толстая: «Семейка кошмарная и уж такая русская, что ой».
И все же, говоря о таганрогском периоде жизни Антона Павловича, нельзя все мазать одной краской. В палитре его детства, конечно, были и яркие тона. Он любил лето, каникулы, рыбалку на Азовском море. Рыбачить отправлялся вместе с братьями, захватив из отцовской лавки бутылку сладкого сантуринского вина (и этому не самому выдающемуся напитку, производимому в Греции, Чехов потом отдавал предпочтение всю свою жизнь). Из пойманной рыбы братья прямо на берегу стряпали себе обед. И это было счастье.
Кстати, о рыбе. Спустя годы в одном из рассказов он с ученым видом знатока отметит: «Из рыб безгласных самая лучшая – это жареный карась в сметане; только чтоб он не пах тиной и имел тонкость, нужно продержать его живого в молоке целые сутки». Жарил ли сам Чехов карасей – большой вопрос. Но неравнодушие к плотским радостям, в том числе гастрономии, Антону Павловичу, бесспорно, было присуще. Говорят, он любил печь картошку и даже имел фирменный рецепт вишневого пирога.
Вильям Похлебкин в своей книге «Кушать подано! Репертуар кушаний и напитков в русской классической драматургии с конца XVIII до начала XX столетия» отмечал, что Чехов стремился сделать кулинарный антураж действенной составной частью своих пьес, «а не просто забавным привеском». И ему это удавалось.
Карась в сметане, любимое блюдо Чехова. Рецепт здесь
«Гости, гости, гости…»
Настоящий Чехов, оказывается, сильно отличался от того правильного, чахоточного интеллигента, «проштампованного» в официальном литературоведении. Прочитав книгу Рейфилда, Татьяна Толстая даже воскликнула: «Приятно, что Антон Палыч не такой бесполый буратина, каким его нам подсовывали, а совсем даже буйный бабник. Красавец при этом».
Впрочем, попытки показать Чехова без хрестоматийного глянца предпринимались и раньше. Корней Чуковский начинает свои мемуары с неожиданного заявления: «Он был гостеприимен, как магнат». Это Чехов-то? Гостеприимен? Как-то с трудом увязывается это с образом долговязого сутулого человека в бороде и пенсне, изможденного, похожего на Дзержинского. И тем не менее.
И тем не менее Чуковский, младший современник Антона Павловича, утверждает, будто хлебосольство доходило у того до страсти! Выбившись из нужды и став прилично зарабатывать исключительно литературным трудом (что редкость не только в России), он превращает свою усадьбу в Мелихове чуть ли не в гостиницу, где в комнатах спят по несколько человек, а за обедом собирается толпа, которую созывают к столу ударами колокола. Чехов зазывает новых гостей то кнутом («Если не приедете, то поступите так гнусно, что никаких мук ада не хватит, чтобы наказать Вас»), то пряником («Место здоровое, веселое, сытное, многолюдное»). И на его попечении оказываются «гости, гости, гости». Они не дают Чехову работать. Их надо развлекать, выслушивать, угощать (известно, что обычно в Мелихове пили белое вино «Мисхор», красное «Каберне» и домашние наливки), а иногда и лечить. «Одолели меня гости», – констатирует он в письме издателю Суворину. Но деликатность не позволяет ему обходиться грубо даже с шапочными знакомыми. И он жил так, как писал: «Хорошее воспитание не в том, что ты не прольешь соуса на скатерть, а в том, что ты не заметишь, если это сделает кто-нибудь другой».
Столовая Антона Павловича Чехова в Мелихово
Чуковский считает, что причина размашистого и щедрого радушия – в огромной жизненной энергии, которой Чехова наделила природа, в его невероятной общительности, в его голоде до новых людей. Он «с гигантским аппетитом глотал все впечатления окружающей жизни».
И как после школьной программы, после бесспорно правильных, но от частого повторения уже набивших оскомину и потому кажущихся пафосными слов, что в человеке все должно быть прекрасно и надо по капле выдавливать из себя раба, узнавать про страсть Чехова к импровизациям, раскованным розыгрышам, костюмированным балам? Про то, что однажды в Москве он вручил городовому запеленутый в бумагу арбуз и шепнул: «Бомба. неси в участок, да смотри осторожнее». Что мог выдавать себя в гостинице за слугу важного господина, а в поезде представляться графским поваром. Что обожал шутить, оживляя искрами слов скуку быта. Дает, допустим, поручение младшему брату: «Миша, купи баранок со вшами!» – так он называл баранки с тмином. Что как-то раз купил в буфете омара и прицепил его себе на лацкан пиджака подобно цветку.
Он человек, и, как говорится, humani nihil a me aliemum puto, ничто человеческое не прошло мимо.
Чеховы выращивали не только привычные для подмосковного климата овощи и фрукты, а даже спаржу и артишоки. Особый вкус имели мелиховские огурцы, поскольку засаливали их в грандиозных тыквах. А семена Антону Павловичу присылал не кто иной, как его «литературный батька» Николай Лейкин, редактор журнала «Осколки», где когда-то активно печатался молодой Антоша Чехонте.
Любил Чехов и вишневое варенье. Рецепт здесь
«Не ешь, брат, этой дряни!»
Чехов не был домоседом. Обожал путешествовать. За недолгую свою жизнь объездил столько, что хватит на четверых. Маршруты – от Ирана и Африки, Венеции и Парижа до Цейлона и Сахалина. А в планах у него значилась и Америка, и даже Северный полюс. «Человеку нужно не три аршина земли, не усадьба, а весь земной шар, вся природа, где на просторе он мог бы проявить свои свойства и особенности своего свободного духа» – это о себе писал он в рассказе «Крыжовник».
Познание мира у него происходило и через желудок. «Ели мы и пили каждые полчаса. смеялись до колик. » – так он описывает одно из своих путешествий.
Но, кажется, Антон Павлович довольно сдержанно относился к еде непривычной. Старшему брату Александру, который увлекся «южными яствами», Чехов писал: «Не ешь, брат, этой дряни! Ведь это нечисть, нечистоплотство…» При этом и квасные патриоты ему смешны. Об этом – дневниковые записи: «Грязный трактир у станции. И в каждом таком трактире непременно найдешь соленую белугу с хреном. Сколько же в России ловится белуги!» «В русских трактирах воняет чистыми скатертями». И еще: «Патриот: «А вы знаете, что наши русские макароны лучше, чем итальянские! Я вам докажу! Однажды в Ницце мне подали севрюги – так я чуть не зарыдал!» И сей патриот не понимает, что он патриотичен только по съедобной части».
Антон Чехов и Максим Горький
Трезвый и честный взгляд на Россию, всегда присущий Чехову, касался и русского быта. Весной 1890 года по дороге на остров Сахалин Чехов оказался в Иркутске. Деревня на берегу Байкала. «Нет ни мяса, ни рыбы; молока нам не дали, а только обещали… Весь вечер искали по деревне, не продаст ли кто курицу, и не нашли… Зато водка есть! Русский человек большая свинья. Если спросить, почему он не ест мяса и рыбы, то он оправдывается отсутствием привоза, путей сообщения и т.п., а водка между тем есть даже в самых глухих деревнях и в количестве, каком угодно».
19 февраля 1897 года он обедает в «Континентале». Обед не простой, а «в память великой реформы» – по случаю отмены в России крепостного права. Вернувшись домой, Чехов записал в дневнике: «Скучно и нелепо. Обедать, пить шампанское, галдеть, говорить речи на тему о народном самосознании, о народной совести, свободе и т.п. в то время, когда кругом стола снуют рабы во фраках, те же крепостные, и на улице ждут кучера, – это значит лгать святому духу».
…Как профессиональный доктор Чехов признавал, что человек – это то, что он ест. Но Антон Павлович говорил иначе: «Человек – это то, во что он верит».
Антон Павлович Чехов в Мелихово
Чехов о русском питании
Литературный салон «Страницы книг»
— Патимат Х
04:05
186 940 участников
А.П Чехов о правильном русском питании.
Ну-с, когда вы входите в дом, то стол уже должен быть накрыт, а когда сядете, сейчас салфетку за галстук и не спеша тянетесь к графинчику с водочкой.
Самая лучшая закуска, ежели желаете знать, селедка. Съели вы ее кусочек с лучком и с горчичным соусом, сейчас же, благодетель мой, пока еще чувствуете в животе искры, кушайте икру саму по себе или, ежели желаете, с лимончиком, потом простой редьки с солью, потом опять селедки, но всего лучше, благодетель, рыжики соленые, ежели их изрезать мелко, как икру, и, понимаете ли, с луком, с прованским маслом… объедение! Но налимья печенка — это трагедия!
Ну-с, как только из кухни приволокли кулебяку, сейчас же, немедля, нужно вторую выпить.
Кулебяка должна быть аппетитная, бесстыдная, во всей своей наготе, чтоб соблазн был. Подмигнешь на нее глазом, отрежешь этакий кусище и пальцами над ней пошевелишь вот этак, от избытка чувств. Станешь ее есть, а с нее масло, как слезы, начинка жирная, сочная, с яйцами, с потрохами, с луком…
Как только скушали борщок или суп, сейчас же велите подавать рыбное, благодетель. Из рыб безгласных самая лучшая — это жареный карась в сметане.
Но рыбой не насытишься, это еда несущественная, главное в обеде не рыба, не соусы, а жаркое. Ежели, положим, подадут к жаркому парочку дупелей, да ежели прибавить к этому куропаточку или парочку перепелочек жирненьких, то тут про всякий катар забудете, честное благородное слово. А жареная индейка? Белая, жирная, сочная этакая, знаете ли, вроде нимфы…
После жаркого человек становится сыт и впадает в сладостное затмение. В это время и телу хорошо и на душе умилительно. Для услаждения можете выкушать рюмочки три запеканочки. Домашняя самоделковая запеканочка лучше всякого шампанского. После первой же рюмки всю вашу душу охватывает обоняние, этакий мираж, и кажется вам, что вы не в кресле у себя дома, а где-нибудь в Австралии, на каком-нибудь мягчайшем страусе…
Во время запеканки хорошо сигарку выкурить и кольца пускать, и в это время в голову приходят такие мечтательные мысли, будто вы генералиссимус или женаты на первейшей красавице в мире, и будто эта красавица плавает целый день перед вашими окнами в этаком бассейне с золотыми рыбками. Она плавает, а вы ей: «Душенька, иди поцелуй меня!»
Показать предыдущиеК первым
Галина Кардонская
Галина Кардонская
Ольга Андриенко
Ольга Андриенко
Гастрономические образы и их функции в творчестве Н.В. Гоголя.
ученица 9 «Д» класса
Гастрономическое искусство, как и театральное, мимолетно: оно оставляет следы лишь в нашей памяти. Эти воспоминания о волнующих и радостных событиях, пережитых за столом, составляют сюжеты кулинарной прозы. Не зря так прекрасны описания еды в классической литературе.
Русская классика даст фору любой западной литературе по количеству съеденного и выпитого на ее страницах. Герои литературных произведений то и дело садятся за стол, встают из-за стола, со вкусом выпивают, закусывают, звенят столовыми приборами, передают друг другу блюда с аппетитной начинкой. А среди писателей в числе несомненных фаворитов по описанию застолий лидирует, конечно же, Н.В. Гоголь. Его произведения – это настоящие путеводители по гастрономическим соблазнам.
Описание пиршества и связанных с ним событий играет особую роль в творчестве Гоголя и основано на богатой традиции, складывавшейся на протяжении ни одного столетия.
Актуальность исследования определяется важностью освещения классических художественных произведений, связанных с такой областью человеческой жизни, как гастрономия, изучение которых даёт представление о русской культуре XIX века. Актуальность выбранной темы также обусловлена тем, что освещена она в литературе довольно скудно: в основном упоминание о кулинарных образах в творчестве Н.В. Гоголя встречается только в работах, посвящённых «Мёртвым душам».
Николай Светёлкин
Николай Светёлкин ответил cwitlana
А ещё «Лето господне» Ивана Шмелёва
Наталия Рузанова
Наталия Рузанова ответила Юрию
А они вернулись
cwitlana lychik
cwitlana lychik ответила Николаю
Всенепременно. Благодарю
Ольга Андриенко
Ольга Андриенко
Еда у классицистов была понятием абстрактным. Так в одах Ломоносова, например, нет привычных современному человеку «зримых» предметов, изображения как такового: изображается не вещь, не событие, а знак, символ, аллегория. Этого требовало высокое звание оды, изображавшей «важную материю». Поэт «вкушает» «небесную пищу», а народ «питает» «глубокий мир». Преемник Ломоносова Державин в стихотворении «Фелица» старается создать вид пышного, выдержанного в «высоком штиле» стола, близкого к идеальному, которого достойна только царская персона:
Где блещет стол сребром и златом,
Где тысячи различных блюд;
Там славный окорок вестфальской,
Там звенья рыбы астраханской,
Там плов и пироги стоят.
Шампанским вафли запиваю;
И все на свете забываю
Средь вин, сластей и аромат[2].
Кулинарные реалии в их конкретных вариантах допускались разве что в низшие жанры классицизма, например, в басни. Однако и здесь еда упоминается не столько для того, чтобы нарисовать красочную, живую картинку, сколько для подчеркивания аллегорического смысла.
Удаленность от реальности свойственна не только классицизму, но и романтизму, для которого характерны следующие черты: стремление к возвышенному, глубокое проникновение в мир души и сердца человека, лирическое воплощение его переживаний и гуманных настроений. Романтики слишком удалены от грешной земли и погружены в раздумье о своей душе, чтобы думать о такой мелочи, как еда. А предметы, связанные с приёмом пищи, не используются по их прямому назначению. Например, кубок у В.А. Жуковского способен вершить судьбы людей:
Кто сыщет во тьме глубины
Мой кубок и с ним возвратится безвредно,
Тому он и будет наградой победной[3].
Каждый автор относится к описанию еды по-разному, используя свои средства и приемы. Например, в «Евгении Онегине» А. С. Пушкин, рассказывая о любовных переживаниях героини, попутно с юмором описывает праздничный обед в честь именин Татьяны:
Конечно, не один Евгений
Смятенье Тани видеть мог;
Но целью взоров и суждений
В то время жирный был пирог
(К несчастию, пересоленный);
Да вот в бутылке засмоленной,
Между жарким и блан-манже,
Цимлянское несут уже. [4]
А вот преемник Пушкина, Лермонтов, уже ставший реалистом, по отношению к еде сохраняет взгляд романтика. Обращаясь к его «Герою нашего времени», мы не найдем ни одной пищевой подробности. Единственно упомянутым будет только употребление героями минеральной воды. Лермонтов не считает прием пищи столь важной деталью.
Swetlana kruglik
Swetlana kruglik
; Непревзойдённый Антоша Чехонте!
Александра Трохина(Соломонова)
Александра Трохина(Соломонова)
Объём описанного обеда смертелен для человека!
Людмила Варламова(Пронькина)
Людмила Варламова(Пронькина)
Эстет,сладкоед и жизнелюб!
ольга персидская
ольга персидская
Россия, которую мы потеряли.
Felix E von Gadke
Felix E von Gadke
Время чрезвычайно упростило жизнь. Никто уже не обедает в несколько курсов, разве что пару раз в год по особым случаям. Никто и к обеду не переодевается, весь день проводя в одном костюме. Жизнь стала простой и быстрой, сложному в ней не находится места. Та же описанная русская кухня сегодня заменена на советскую и новорусскую, представленную в «майонеза-нах». Сложные мысли сегодня многим тяжелы для восприятия и понимания. Примитивность царит повсюду, и если бы она была доброжелательной. но нет. В основном, примитивность тупа и агрессивна.
Светлана Бучилина
Светлана Бучилина ответила Александре
Всего, лишь подагра! ( Пожизненно)
Александра Трохина(Соломонова)
Александра Трохина(Соломонова) ответила Светлане
Наталья Плаксий
Наталья Плаксий
Отрывок из повести «Старосветские помещики».
«Оба старичка, по старинному обычаю старосветских помещиков, очень любили покушать. Как только занималась заря (они всегда вставали рано) и как только двери заводили свой разноголосый концерт, они уже сидели за столиком и пили кофе…
«Чего же бы теперь, Афанасий Иванович, закусить? Разве коржиков с салом, или пирожков с маком, или, может быть, рыжиков соленых?
За час до обеда Афанасий Иванович закушивал снова, выпивал старинную серебряную чарку водки, заедал грибками, разными сушеными рыбками и прочим. Обедать садились в двенадцать часов. Кроме блюд и соусников, на столе стояло множество горшочков с замазанными крышками, чтобы не могло выдыхаться какое-нибудь аппетитное изделие старинной вкусной кухни. За обедом обыкновенно шел разговор о предметах самых близких к обеду.
«Пожалуй»,- говорил Афанасий Иванович и подставлял свою тарелку: «опробуем, как оно будет».
После обеда Афанасий Иванович шел отдохнуть один часик, после чего Пульхерия Ивановна приносила разрезанный арбуз и говорила: «Вот попробуйте, Афанасий Иванович, какой хороший арбуз».
«Да вы не верьте, Пульхерия Ивановна, что он красный в середине»,- говорил Афанасий Иванович, принимая порядочный ломоть, «Бывает что и красный, да нехороший». На арбуз немедленно исчезал. После этого Афанасий Иванович съедал еще несколько груш и отправлялся гулять по саду вместе с Пульхерией Ивановной.
Пришедши домой, Пульхерия Ивановна отправлялась по своим делам, а он садился под навесом, обращенным ко двору, и глядел как кладовая беспрестанно показывала и закрывала свою внутренность и девки, толкая одна другую, то вносили, то выносили кучу всякого дрязгу в деревянных ящиках, решетах, ночевках и прочих фруктохранилищах. Немного погодя он посылал за Пульхерией Ивановной, или сам отправлялся к ней и говорил: «Чего бы такого поесть мне, Пульхерия Ивановна?».
«Или может быть, вы съели бы киселику?».
Перед ужином Афанасий Иванович еще кое-чего закушивал. В половине десятого садились ужинать. После ужина тотчас отправлялись опять спать, и всеобщая тишина водворялась в этом деятельном и вместе спокойном уголке. Комната, в которой спали Афанасий Петрович и Пульхерия Ивановна, была так жарка, что редкий был бы в состоянии остаться в ней несколько часов. Но Афанасий Иванович еще сверх того чтобы было теплее, хотя сильный жар часто заставлял его несколько раз вставать среди ночи и прохаживаться по комнате. Иногда Афанасий Иванович, ходя по комнате, стонал.
Тогда Пульхерия Ивановна спрашивала: «Чего вы стонете, Афанасий Иванович?».
«Может быть вы чего-нибудь съели, Афанасий Петрович?».
«Не знаю, будет ли оно хорошо, Пульхерия Ивановна! Впрочем, чего ж бы такого съесть?».
«Кислого молочка, или жиденького узвару с сушеными грушами».
«Пожалуй, разве только попробовать», говорил Афанасий Иванович. Сонная девка отправлялась рыться по шкафам, и Афанасий Иванович съедал тарелочку, после чего он обыкновенно говорил: «Теперь так как будто сделалось легче».
Великая вера Н.В. Гоголя в прекрасное в человеке позволила ему найти любовь в обыденной жизни, в заботе друг о друге любящих людей.
Инна Пиценко(Арсеньева)
Инна Пиценко(Арсеньева)
ВАЛЕНТИНА МЕЛЬНИКОВА
ВАЛЕНТИНА МЕЛЬНИКОВА ответила ольге
Что Вы, милейшая, мы ещё живые!
Райхан Абдулова
Райхан Абдулова ответила Людмиле
Любил гостей потчевать, а сам был скромен и в еде, ел очень мало, вспоминала мать и сестра
Татьяна Азарова(Плесовских)
Татьяна Азарова(Плесовских)
Как красиво-то написано! Это вам не эрзац с пальмовым маслом по нынешнему.